 |
| Фонд «Русская Цивилизация» | Сергей Субудаев | 16.06.2005 |
К сожалению, именно так все и произошло. Недалекий интриган Хрущев, пришедший к власти после Сталина в результате компромисса между наиболее влиятельными фигурами — Молотовым, Жуковым, Маленковым и иными, — и узурпировавший власть в ходе ряда удачных подковерных интриг, — не был в состоянии понять замыслы Сталина и не мог увидеть угрозу для советской экономики. Обладая кругозором и знаниями в лучшем случае председателя колхоза, Хрущев окончательно разрушил те остатки предпринимательского поведения, которые еще оставались в русском народе. Тема эта подробно раскрыта в ряде работ, и останавливаться на ней здесь мы не будем.
Важнее понять то, что получилось в результате. А в результате случилось именно то, что экономика, усложнившаяся за счет неизбежного в мирное время развития потребительского рынка, перестала вписываться в модели, допустимые в рамках централизованного планирования.
С тем, что касалось оборонной промышленности и связанного с ней машиностроения, было проще. Эти отрасли были приоритетом, ресурсы на них отпускались в достаточном количестве, а единственным потребителем было государство, которое было в состоянии проконтролировать и качество, и количество выпускаемой продукции.
Однако с потребительским рынком все было гораздо хуже. Ресурсы на него выделялись, разумеется, «по остаточному принципу», начальство требовало «перевыполнения плана», а потребители хотели брать не те туфли, какие запланированы были Госпланом, а те, которые были в моде.
Сфера торговли и общественного питания «оскоромилась» первой. Однако и промышленные предприятия, выпускающие потребительскую продукцию, недолго могли удержаться в рамках закона.
Первопричиной стала, естественно, ограниченность ресурсов. Если в рыночной экономике эта проблема все-таки решается за счет гибкого взаимодействия спроса и предложения и изменения цен, в результате чего ресурс достается тому, кто способен наиболее эффективно его употребить, то в плановой экономике очень многое зависело от того, кто распределял дефицитные ресурсы. А это уже, согласитесь, очень похоже на аукцион.
Поэтому едва ли не каждое предприятие держало в своем штате специальных «толкачей», задачей которых было «доставать» дефицитные ресурсы. Нетрудно понять, что очень скоро положение на квазирынке дефицитных ресурсов стало таким же, как на квазирынке потребительских товаров в розничной сети. Дефицитный гарнитур, как известно, доставали методом «семьсот пятьдесят и двадцатка сверху». Легко догадаться, что аналогичным образом предприятия «доставали» и дефицитные ресурсы.
С другой стороны, те, кому ресурсов не хватило, оказывались в затруднительном положении. Нет возможности даже просто выполнить план, а начальство требует перевыполнения. В такой ситуации единственным выходом стали «приписки» и снижение качества выпускаемой продукции за счет несоблюдения технологии — чтобы обеспечить снижение количества дефицитного ресурса в товаре. Естественно, для того, чтобы контролирующие органы закрыли глаза на этакое безобразие, их необходимо было «подогревать».
Так взятки очень быстро распространились в сфере, связанной с потребительским рынком. А откуда взять денег на взятки директору предприятия, вся деятельность которого должна быть открыта и прозрачна для государственных контролирующих органов? Выход один — еще больше воровать, увеличивать «приписки», нарушать технологии. С другой стороны, в знак благодарности контролирующие органы должны были на это совершенно «закрывать глаза».
Результатом стало тотальное распространение коррупции. Одним из удобных для директоров выходов стал выпуск «левой», теневой, неучтенной продукции на мощностях предприятия. Кроме того, «Клондайком» для коррупционеров стали оптовая и розничная торговля скоропортящими пищевыми продуктами — фруктами, овощами, мясом, рыбой. Неудивительно, что к концу семидесятых годов в советской экономике сложились целые мафиозные кланы, опиравшиеся с одной стороны, на торговлю и общепит, с другой — на нелегальное производство, и, естественно, имевшие «крышу» во власти. Самый натуральный «спрут», или, вернее, эпидемия. Чуть меньше этого было в регионах, где господствовала оборонная промышленность, чуть больше — в сельскохозяйственных регионах. В Центре также контроль был более жестким, на «окраинах империи», напротив, мафиозные кланы успешно интегрировались в сушествующие «родоплеменные» организации.
А теперь самое интересное. Делать все это было СМЕРТЕЛЬНО ОПАСНО. В одной из серий «Следствия (которое ведут ЗнаТоКи)» это было замечательно проиллюстрировано главным негодяем, директором свалки, через которую отмывалась «теневая» продукция. Собрав всех своих подельников, он говорил: «Дорогие друзья! Сегодня замечательный день! Наша деятельность вышла на новый уровень! Теперь наши масштабы таковы, что мы попадаем под расстрельную статью. Так что пусть никто не рыпается — все мы под вышкой ходим».
Совершенно верно. Подобные махинации в особо крупных размерах попадали под абсолютно расстрельную статью.
Получается очень интересная ситуация. Мы имеем общественный строй и законодательную систему, в рамках которой люди, находящиеся у власти, не то что не имеют возможность легализовать капиталы, а просто являются смертниками по действовашему тогда законодательству.
Неудивительно, что эти люди готовы были бы на все, чтобы изменить эту систему. Оно и понятно — потерять деньги обидно, но потерять жизнь — куда хуже.
А тут еще «перестройка» и «борьба с коррупцией». Расстрел директора Елисеевского и «рашидовское дело». Особенно эти дела напугали, естественно, «национальных партработников», как наиболее подверженных коррупции.
Не случайно «полыхнуло» именно в тех местах, где уровень коррупции был максимальным, а степень опасности для местной власти — наибольшей. Т. е., в Литве и прочей Прибалтике, Узбекистане, Азербайджане, Грузии и т. п. Да-да, не удивляйтесь, с коррупцией и теневой экономикой в республиках Прибалтики все было в порядке.
Мы, конечно, привыкли думать, что Прибалтика — это Раймонд Паулс, «Жальгирис», толстый Янис, или там старый Томас. Однако криминал в «европейских» республиках Прибалтики был немногим меньше, чем в «азиатском» Узбекистане. Дело в том, что экономика Эстонии, Латвии, Литвы была «заточена» под производство «товаров народного потребления» — одежды, обуви, трикотажа, продуктов питания, а в этих отраслях, как уже сказано уровень коррупции в советской экономике был максимальным. Важную роль играла также и некоторая удаленность от Центра, как и в Азии и на Кавказе. Более того, в отличие от среднеазитаских республик, в Прибалтике действовал еще один важнейший криминальный фактор — контрабанда. Самой «бандитской» изо всех прибалтийских республик была, естественно, портовая Латвия.
Оно конечно, лицо прибалтийского вора, в отличие от среднеазиатских, выглядело куда интеллигентнее. Вместо узких глаз, коричневой кожи и золотых зубов — «европейская» внешность и «фирменный» прибалтийский акцент. Но не нужно обманываться — по части воровства и теневой экономики Прибалтика могла бы дать фору любому Джезказгану или Чимкенту.
Однако вопрос надо было решать в Центре. Поэтому появившийся на горизонте мало мальски похожий на человека, которому бы доверился народ, оппозиционный лидер — сразу же получил поддержку коррумпированных «хозяйственных кругов». Поддержку как финансовую, так и организационную. Не случайно он имел опыт работы в отрасли, которая на тот момент стала одной из самых коррупционно емких — в строительстве.
Дальнейшее известно. Инстинкт самосохранения — великая вещь, и, спасая собственную шкуру, человек способен на очень многое. Способен даже развалить, казалось бы, незыблемую «Империю». Однако сразу после того мытарства «цеховиков» и «теневиков», а также их покровителей, не кончились. Поскольку в новой системе богатства одного сразу стали предметом зависти другого.
Но это уже совсем другая история.
