 |
| Правая.Ru | Священник Димитрий Познанский | 07.06.2005 |
Глобальным поворотом Западной части христианской вселенной к создавшемуся рационалистскому, индивидуалистическому и впоследствии секулярному типу цивилизации, явилось догматическое нововведение Римской церкви, ставшее окончательной причиной отпадения Западного мира от Православия. «Филиокве», исказившее учение о Святой Троице «исхождением Духа от Отца и Сына как единого начала», породило целую философско-богословскую систему, давшую направление последующим трансформациям западной цивилизации. Недооценивать влияния «филиокве», а также порожденного им антиисихастского гуманизма на ход изменений в Римской церкви и на культурную жизнь Запада непростительно. Владимир Лосский справедливо утверждал, что «вопрос исхождения Святого Духа был (хотим мы этого или не хотим) единственной догматической причиной разделения между Востоком и Западом <…> То, что пневматологические споры прошлого иногда недооцениваются, что некоторые современные богословы (особенно русские, которые часто неблагодарны по отношению к Византии) относятся к ним даже как бы с пренебрежением, не говорит в пользу догматической сознательности и осознания живого Предания этими богословами, готовыми отказаться от своих отцов [1]». А выдающийся богослов-иконописец Леонид Успенский писал: «Именно с возведением Филиокве в богословскую систему начинается обмирщение искусства западной церкви. <…> Филиоквистское богословие не приемлет православного учения о Божественных энергиях как излияниях Бога вне Его сущности, Подателем которых является Дух Святой. Через перенесение временного плана во вневременное троичное бытие дары Духа Святого отождествляются со своим Подателем. Поскольку Дух Святой понимается как „связь любви“ между Отцом и Сыном, для благодати как обожающего дара не остается места, и Сам Дух Святой оказывается даром, которым Он действует. Святая Троица, таким образом, замыкается в Своей сущности: все, что вне Божества, рассматривается как принадлежащее тварному миру. Есть Божественная сущность, и есть сверхприродные, но все же тварные результаты ее действия. Поэтому для филиоквистского богословия нет обожения в собственном смысле слова, и тварь оказывается, в свою очередь, замкнутой в своей тварности. Возможность усвоения Откровения как пути спасения, как обожения человека, стяжания им Духа Святого, что, по святоотеческому выражению, есть существо и задание христианского подвига, выпадает из этой системы. Дух Святой уже не источник обожения человека и Своим Божеством уже не „свидетельствует об Истине“, то есть о Божестве Христовом. Отсюда сосредоточение как в богословии и духовной жизни, так и в искусстве Запада на человечестве Христовом. И этот „культ человечества Христова помимо Его Божества, благочестивая сосредоточенность на одном лишь этом человечестве представляется православному как некое духовное несторианство“. Образ Христов двоится: с одной стороны, Он как бы возвышается, заслоняя другие Лица Святой Троицы, а с другой стороны, слава Божества, явленная в Его обоженной плоти, заслоняется Его „рабьим зраком“. Отвлеченное построение филиоквизма переводит богословие из плана благодатного опыта в план рационалистических философских рассуждений, и этот рассудочный подход характеризуется как „метафизическая триадология“. Построения эти и ложатся в основу мировоззрения художника. Отсюда соответствие филиоквизма с художественным восприятием западного человека. (…) Римокатолическая Церковь оказалась не в состоянии вместить полноту Откровения как пути спасения. Она развила те стороны человеческой природы, которые стоят в непосредственной связи с интеллектуальной и волевой деятельностью; саму веру поставив под контроль рассудка, она обеспечила расцвет так называемого гуманизма. Но развитие этого гуманизма, как мы уже отмечали, пошло не только вне Церкви, но и в противодействии ей, придя в конечном итоге к разложению. Очевидно, возросший на римокатолической почве гуманизм не был подлинной христианской антропологией. Отступление от полноты причастия Откровению преградило тот путь, который начертал человеку Сам Христос для осуществления человеком своего назначения, изначального смысла своего бытия: сотрудничества с Богом в приведении тварного мира к завершению его истории, его преображению [2]».
Религиозная причина различия западной и восточной цивилизации не утаилась и от европейских исследователей. Так, французский историк Франсуа Тюаль пишет: «Спор о „филиокве“ т. е. об исхождении Святого Духа только от Отца или от Отца и Сына», в богословских терминах предвосхищает дальнейшее развитие двух типов христианских и постхристианских цивилизаций — рационалистическо-индивидуалистической западной и мистико-коллективистской восточной. Принятие Западом поправки Никейскому Символу Веры относительно «филиокве» окончательно закрепило ориентацию на рационалистическую теологию т.н. «субординатизма» т. е. на введение в Божественную реальность иерархически соподчиненных отношений, принижающих таинственную и сверхразумную природу Троицы.
Параллельно с вопросом о «филиокве» важным пунктом разногласий стала идея верховенства Римского престола и наивысшего богословского авторитета Папы. Это также было одним из следствий католического «субординатизма» настаивающего на строгой прямолинейной иерархии даже в тех вопросах, которые находятся под знаком провиденциального действия Святого Духа по спасению мира. Такая позиция совершенно противоречила идее языковой автономии поместных Церквей и вообще традиционной для Православия предельной свободе в области духовной реализации.
И, наконец, последним важнейшим аспектом разделения церквей на Восточную и Западную было отвержение Римом святоотеческого учения об Империи, которая является не просто светским административным аппаратом, грубо подчиненным церковным властям, как хотели представить это Папы, но таинственным сотериологическим организмом, активно участвующим в эсхатологической драме как «препятствие приходу антихриста», «катехон», «держащий», о чем говорится во Втором послании апостола Павла к Фессалоникийцам.
Сверхразумность Божественного действия (примат апофатической мистической теологии), духовная и языковая свобода поместных церквей (восходящая к глассолалиям апостолов в день Пятидесятницы) и учение о сакральной роли Империи и императоров (теория православной симфонии) — вот основные моменты, определяющие специфику Православия в отличие от католицизма, фактически отрицающего эти аспекты христианства. Все эти различия заметны задолго до окончательного разрыва, но определенный баланс до 1054 года сохранять удавалось. С этого же момента геополитический дуализм христианской эйкумены определился полностью, и оба мира — православный и католический — пошли своими собственными путями.
Вплоть до 1453 (дата взятия Константинополя турками) Православная Церковь геополитически отождествлялась с судьбой Византийской империи. Мир католицизма охватывал Западную Европу. До этого времени Рим и Константинополь представляли собой два христианских «больших пространства» (если выражаться в геополитической терминологии) со своими геополитическими, политическими, экономическими и культурными интересами, а также с четко фиксируемой и недвусмысленной богословской спецификой, отражающей и предопределяющей различие церквей со всей интеллектуальной догматической однозначностью и логической взаимосвязью. Запад основывался на рационалистическом богословии Фомы Аквинского, Восток продолжал линию мистического богословия, апофатики и монашеского умного делания, ярчайшим образом воплотившихся в текстах великого афонского исихаста святого Григория Паламы. Палама против Фомы Аквинского — вот богословская формула, отражающая суть геополитического дуализма христианского Востока и христианского Запада. Мистическое созерцание фаворского света, симфония властей и литургическая глассолалия поместных церквей (Православие) против рационалистической теологии, папского диктата в мирских делах европейских королей и доминации латыни как единственного священного литургического языка (католицизм). Налицо геополитическое противостояние двух миров, имеющих разнонаправленную культурную ориентацию, психологическую доминанту и отличное специфическое политическое устройство".
Великая Византия — мать русской цивилизации передала своей дочери и высоту созерцательного богословия и мощь мессианской государственности, изменив свое геополитическое существование под напором османской империи. Глубокое мистическое переживание истин Православия, теократия и соборность — стали основополагающими, живыми стихиями русской жизни. Однако, всеянные впоследствии культурные плевелы западной цивилизации, изменившие в том числе и государственное и церковное устройство, принесли плод в виде революции 1917 года, и последовавшего за ней духовно-культурного и географического распада империи. Обратной стороной этого процесса явилось довольно масштабное обращение некоторой части населения Европы и Америки в Православие, ставшее возможным в связи с вызванной русской революцией эмиграцией. В настоящее время особенно участились сообщения о переходе целых протестантских общин в лоно Православной Церкви. Одновременно с этим, государственные деятели запада видят в Православии угрозу проводимой ими политики культурной унификации и секулярной ассимиляции, а также считают его мировоззрением препятствующим мировому прогрессу.
На эти процессы обратил внимание греческий философ Христос Янарас, который пишет: «Кажется, в нынешней Европе незаметно растет число тех, кто способен видеть тупик галопирующего „прогресса“ нашей историко-материалистической цивилизации. Их поиски часто носят сумбурный характер. Они обращаются к дальневосточному мистицизму, к галлюцинаторным „харизматическим“ сектам, к „спиритуализму“ сомнительного онтологического качества. В этих поисках интерес к православной церковной традиции также набирает силу. Несмотря на „озападнение“ своего менталитета и структур, православная церковность (в литургической жизни, в церковном искусстве, богословии и аскетике) вызывает изумление у тех, кто умеет видеть. Это изумление перед реальной исторической возможностью превзойти религиозный индивидуализм, метафизический рационализм и моралистический легализм. Не случайно в сегодняшней Европе растет число возникших на западной почве православных приходов, православных монастырей, изданий святоотеческих творений, общин различных христианских конфессий, где используются православные иконы.
Я не могу предсказать, как будет развиваться в Западной Европе интерес к православной церковности. Одно несомненно: он будет сопровождаться патологической реакцией Запада против православного присутствия и православного Предания. Она открыто выражена в работах Хантингтона и в фанатичной антиправославной кампании западной прессы во время войны в бывшей Югославии. Когда западным политикам приходится выбирать между православными и мусульманами, между цивилизацией православной церковности и ислама, их предпочтения, очевидно, остаются на стороне последнего. Даже сегодня политические деятели Соединенных Штатов, НАТО и Европейского Союза настаивают на упадке собственно западных ценностей — международных законов, политического либерализма, прав человека, — чтобы поддержать откровенно фашистский милитаристский режим Турции с его иррациональными претензиями к Греции».
В современных условиях можно без преувеличения сказать, что Церковь является единственной хранительницей Традиции, не только сохраняя в своей памяти цивилизационные образцы прошлого, но и благодаря живущему в ней творческому Духу, имея в самой себе мощную потенцию к преобразованию современности, подчинив ее реалии своей мировоззренческой необходимости. Тот же Янарас замечает, что определенные предубеждения «мешают современным западным дипломатам, политикам и журналистам понять нечто самоочевидное и элементарное: даже самый маленький островок в Эгейском море или половина Кипра под деспотичной турецкой оккупацией — это маленькая территориальная опора не национальности, но цивилизации, которая продолжает нести проект универсальной ценности.
Церковь в посткоммунистической Европе кажется в культурном плане несуществующей. Но евангельский язык удостоверяет нас, что историческая роль Церкви подобна горчичному зерну. Мельчайшее горчичное зернышко, брошенное в землю, кажется несуществующим. Но его скрытая плодовитость способна пробить камень, чтобы воскреснуть в цветении новой жизни».
Таким образом, в настоящий момент параллельно осуществляются две экспансии: внешняя — западная на Восток, и внутренняя — восточная на Запад. И одной из них необходимо всемерно противостоять, а другой всемерно содействовать. Не потому, что одна из них является западной, а другая восточной, а потому, что одна из них насильственна, секулярна и деструктивна, а другая свободна, духовна и созидательна.
[2] Успенский Л.А. Богословие иконы Православной Церкви, М., 1997, с. 551 — 553
