 |
| Радонеж | Наталья Ларина | 06.06.2005 |
Однажды, когда, переделав все дела, семья за ужином обсуждала отказ отца войти в колхоз, в избу ворвались милиционеры-гэпэушники.
-Самогонкой от них несло будь здоров, — вспоминает о. Пётр, — в бутылке-то она смиренна. А в человека войдёт — так буйная. Первым делом арестовали отца. Потом, ироды, забрали коров, лошадь, овец. Голодали мы. Жизнь становилась невыносимой. Идёшь, бывало, по воду, а соседские ребятишки камнями кидаются, кулацким отродьем обзывают. «Батя, — спрашивали мы отца, когда он ещё дома был, — почему нас называют кулаками?» А он отвечал: «Оттого, что нам некогда спать на подушке, отдыхаем в поле на кулаках».
Прошло совсем немного времени со дня ареста отца, как к Бахтиным снова нагрянули гэпэушники, выгнали всех на улицу, посадили на подводу и повезли на вокзал, а там уже наготове стоял товарный состав. «Что пережили, — вздыхает батюшка, — не дай Бог! Знаете, что я вам скажу: кто в те лихие времена в Казахстане не бывал, тот горя не видал, а кто побывал, тот до гроба не забывал».
Степь, где высадили людей, встретила их зноем и суховеем, а воды — ни капли.
Бахтины выкопали яму, прикрыли её ветошкой — это и было их первое жильё. А потом ссыльные начали строить бараки. Взрослые на себе возили дёрн километров за шесть, а малолетки ворочали саманы, чтобы просохли на солнышке. Не было ни стекол, ни дверей. Изобретательность народ выручала и здесь. Зимой нальют в корыто воды, она застынет, и эту льдину вместо стекла вставляли в окно.
Жили в каждом бараке человек по двести-триста. Утром люди встают и что же видят? В одном углу мертвецы, в другом, в третьем… Приедет подвода, закинут на неё умерших, отвезут в яму. Гробов-то не было. Только для младенцев сплетали корзинки. А если и их не хватало, то хоронили в железной трубе.
-На этих общих могилах мучеников, — вздыхает о. Пётр, — день и ночь горят невидимые глазу свечи от земли до неба…
Не трудись всю жизнь с утра до ночи, Бахтины не выкарабкались бы в тех неимоверно тяжёлых условиях. Шло врем, жизнь кое-как налаживалась. В конце концов Пётр не только закончил колу, но и получил среднее техническое образование. Было ему тогда пятнадцать лет, устроился он на работу, а в 21 год его взяли в армию.
Недолго длилась более-менее спокойная армейская жизнь Петра Бахтина. Грянула война. Сначала Финская. Из ста новобранцев-земляков в живых остался он один. С Отечественной пришёл с четырьмя орденами и двумя ранениями… На войне у всех опасная работа, а у разведчиков особенно.
-Знаете, что такое разведка? — спрашивает о. Пётр, — Это прежде всего терпение. Преодолевать многие километры ползком. Часами лежать на снегу или в болотной хляби. Выносить холод и голод. И найти в себе силы для броска.
Шёл третий год войны. В самом воздухе носилось — быть большому наступление. Требовались дополнительные данные об обороне противника. Двух разведчиков послали в тыл врага. Оба не вернулись. Третьим вызвался Бахтин.
Путь разведчику Бахтину предстоял неблизкий — сначала километры по лесу, где за каждым кустом чудилась засада. А потом — по заминированному полю, разъединяющему наши и немецкие части. Самыми трудными были последние десятки метров. Пётр уже отчётливо слышал немецкую речь. Чтобы не выдать себя, кажется, перестал дышать. И тут, на его счастье, пошёл дождь, он приглушил все звуки. Не один час пролежал Пётр притаившись, прежде чем из немецкого окопа раздался храп. Он молниеносно накинул на спящего мешок, спеленал и поволок «языка» к нашим. Военное начальство представило разведчика к званию Героя Советского Союза. Но политотдел не пропустил: в дивизии он был едва ли не единственным беспартийным офицером. Дали орден Красной Звезды…
Впереди были новые тяжёлые испытания. Перед штурмом Праги Бахтина сбросили на парашюте в немецкий тыл.
-Я передал сведения, которые потом помогли нашим частям в наступлении. Но фашисты засекли меня и открыли шквальный огонь. Вечером, тяжело раненного, меня нашли местные жители, чехи, и доставили в госпиталь. Началась гангрена, хотели было уже ногу ампутировать. Но произошло, можно сказать, чудо — я пошёл на поправку. Выходил меня чешский врач. Прощаясь, он сказал: «Я за тебя всё время молился». «А я же атеист», — был мой неумный ответ. «Чего ж крестик носишь?» — «Так то мать благословила меня на войну». Врач протянул мне Библию на русском языке: «Читай, разбирайся…»
…В конце войны Пётр Бахтин вступил в партию. Впереди у него, четырежды орденоносца, капитана, маячила неплохая карьера. Но судьбе угодно было распорядиться иначе.
Бывший фронтовик знакомится с иереем Севастианом, сосланным в Караганду после многих лет тюрем и лагерей. Ныне он причислен Православной церковью к лику святых. Отец Севастиан был одним из последних оптинских старцев. К нему-то и пришёл Пётр Сергеевич за советом, как распорядиться своей послевоенной жизнью.
Почему же фронтовик, член партии, идёт за напутствием не в райком, а к служителю церкви? Рассказывать мне подробно о том, как душевная работа подвигнула его на этот шаг, о. Пётр не захотел. Сказал только:
-Не зря же я всё-таки крестик носил на шее. Да и как бы я мог выжить на такой войне, если бы не промысел Божий?
Разговор с иереем продолжался долго. После него Пётр решил поступать в духовную семинарию. Мать Петра поддержала старца: «Сынок, учись на батюшку».
По правде сказать, Пётр и сам удивился этому решению. Он, конечно, и на войне задумывался о смысле бытия, о загробной жизни, о Боге. Но стать священно- служителем?! Нет, это в его планы не входило. Сказалось всё-таки и воспитание: с детства он рос в послушании своим родителям, старшим. Вот и сейчас ослушаться старца да матушку не захотел: отправил документы в Московскую духовную семинарию. Тогда вместе с ним заявление в семинарию подали ещё восемнадцать офицеров-фронтовиков. Рассказывают, когда об этом доложили Сталину, он сказал: «Пускай идут. Туда дорога есть, обратно — нет».
Документы Петру вернули с суровой отповедью: коммунистов не принимаем. Тогда Бахтин сдал партбилет. В то время это был поступок, за который следовала жестокая расплата, часто арест и ГУЛАГ. Его вызвали на заседание партбюро. Партийцы недоумевали, как так — боевой офицер, политкурсы вёл в армии. Не иначе как с ума сошёл. А когда убедились, что он серьёзно решил распрощаться с партией, чего только не наговорили: враг народа, отец был кулаком и сын подкулачник. Партия воспитала, дала четыре ордена, а он партбилет швыряет… Теперь уже беспартийный, едет он в духовную семинарию, получив рекомендацию архиепископа Иосифа.
-Когда я узнал, что на одно место претендуют пять человек, — вспоминает батюшка, — у меня опустились руки, да я со своими знаниями, точнее незнаниями, ни за что не пройду. Предложили на экзамене прочитать церковнославянский текст. Слово «Бог» было написано с пропуском гласной. Ну я и рявкнул «Бг». Приёмная комиссия недоумённо переглянулась. Ясно было, что я провалился. Что делать? Возвращаться в Казахстан? Нельзя. Знал уже, что дали команду — на работу не принимать, даже чернорабочим. И тут я первый раз в своей взрослой жизни заплакал. Стою в храме у мощей преподобного Сергия в военной форме, с орденами и плачу. Утром должны были вывесить списки. Сам взглянуть на них побоялся, попросил товарища. И ушам своим не поверил: «При-нят!» Видно, молитвы старца да матери помогли.
Он с головой окунулся в учёбу. Всё хорошо складывалось у семинариста Бахтина. Если бы не КГБ. Чекисты не простили выходку с партбилетом и ходили вокруг него кругами. На втором курсе его арестовали. Приговорили к расстрелу. Потом приговор смягчили: двадцать пять лет Пермских лагерей да пять лет на поселении.
-«Приказали, — вспоминает он, — снять крест. Я был тогда ещё строптивый и возмутился: вы что ли мне его вешали, я с ним всю войну прошёл. Ну избили, забрали крест, Библию, ордена. Втолкнули в карцер — метр на три. Там стужа, кругом одно железо. Громыхнул засов, смолкли голоса. И в наступившей тишине тело сковал холод. Замерзаю, пронеслось в голове. Надо двигаться, прыгать. А где прыгать-то — клетушка маленькая-маленькая. На месте стал быстро ходить и бегать, воздух из камеры ушёл, и я упал в обморок».
После карцера перевели Петра к уголовникам. Узнав о его прошлом, сокамерники отнеслись к Бахтину с уважением. Если кто-нибудь из новеньких пытался обидеть, зэки заступались. Нередко прибегали к его советам и помощи духовной. А потом и вообще освободили от работ по бараку, сказали: «Молись за нас».
Один сокамерник посоветовал Петру написать жалобу на то, что с него сорвали крест и Библию забрали. Послушался, но слово «Библия» заменил на «учебник» и пояснил, что крестик для него не предмет культа, а память о матери. И что бы вы думали? Библию ему вернули. С тех пор начальство стало побаиваться зэка Бахтина: раз добился своего, значит, есть у него высокие знакомые. Надо с ним поосторожнее, как бы чего не вышло.
Как это ни странно слышать, но о лагерной жизни о. Пётр вспоминает теперь без особой горечи. Мол, многое там, в лагерях, понял, лучше стал понимать людей, прощать их.
…Освободили Бахтина в 1956 году. Как и многих других, кто пострадал в годы сталинских репрессий. Вызвали к начальству лагеря, достали из сейфа коробочку, открыли её, а там его крестик, серебряный, потёртый, и…орденские колодки. Сами ордена сгинули. Но и без того Бахтин расценил своё освобождение как чудо. До сих пор при этом воспоминании о. Пётр плачет.
Прошли годы. Позади учёба в семинарии. Снова на его пути развилка — монашество или белое духовенство, а это значит — женитьба. Даёт Бахтин телеграмму в Караганду о. Севастиану. Тот благословляет его жениться. А Пётр как раз познакомился с девушкой Ларисой, она была моложе его на двенадцать лет, работала в лавре — шила церковное облачение.
Однажды они проходили вместе мимо ЗАГСа, а он и говорит: «Дай-ка мне, Лариса, твой паспорт». Ничего не подозревая, она протянула ему документ. Возвратился Пётр с торжествующим видом: теперь мы с тобой муж и жена.
Семейное счастье Бахтиных длилось более сорока лет. Трёх сыновей вырастили они с Ларисой Николаевной. Держали их в строгости, всем дали высшее образование. Сейчас все трое священники. В последние годы жизни о. Пётр овдовел.
Всю жизнь батюшка служил в бедных приходах. Чтобы прокормить семью, приходилось даже ящики с рыбой грузить в совхозе. Как-то директор пристально посмотрел на него: «Где-то я тебя видел». Стали вспоминать. И вспомнили: форсировали вместе Вислу. Директор совхоза, тогда командир полка, получил звание Героя, а комбат Бахтин — орден Отечественной войны первой степени.
…Несмотря на преклонный возраст, далеко за восемьдесят, батюшка сам водил старенькую «Ниву», сам чинил её, мыл, одним словом, берёг пуще глаза, ведь без машины никак не обойтись. Богоявленский храм, где он служил, находится в селе Большое Семёновское Талдомского района Московской области. Принял он этот храм полуразрушенным, разграбленным и, что называется, засучив рукава, взялся за столярные, слесарные, малярные работы. А помогали ему такие же старенькие бабушки. Трудились с раннего утра до позднего вечера. Сегодня в маленьком Богоявленском храме, как говорят прихожане, лепота необыкновенная.
Я спросила батюшку:
-Откуда силы-то, ведь возраст немалый?
-Да Бог даёт силы-то. Ну и я не плошаю: сам копаю огород, за садом ухаживаю, по дому справляюсь, кашеварю, стираю, зимой холодной водой обливаюсь. Тут как-то сломал ключицу. Врачи пугали: в таком возрасте кости очень плохо срастаются, служить нельзя, нужен покой. Да для меня пропустить службу — всё равно, что умереть. Не сдался и с Божьей помощью поправился. Так что я ещё, видно, востребован жизнью, хотя и сидят во мне боевые осколки.
Отец Пётр показал мне глянцевую бумагу:
-На-ко, посмотри, какое письмо мне Путин прислал. И робко спросил: — Читать?
-Конечно, батюшка, — мне очень хотелось уважить старого человека.
«Примите самые искренние и сердечные поздравления с годовщиной Великой Победы. Вы, ветераны, выстояли в тяжелейшие для нашего Отечества годы, защитили Родину в кровопролитной битве с врагом, смогли поднять из руин и укрепить страну. И мы всегда будем гордиться поколением победителей. Здоровья Вам и всего самого доброго. С праздником!»
— А вот ещё и приглашение в Кремль, — не без гордости говорит отец Пётр, — отпраздновать День Победы. Машину, сказали, за мной пришлют.
О. Пётр спохватился:
— Заговорился я с тобой, Наталья. Время-то идёт, а мне надо сегодня выглядеть как на параде. Я тебе уже говорил, что ордена-то мои исчезли в ГУЛАГе. Одни колодки остались, Мне товарищи всё говорят: пойди, мол, на рынок, да купи себе ордена. А я так не могу, купленые-то не я кровью заработал, а кто-то другой. Вот дали мне ордена напрокат на один вечер, для Кремля. — Батюшка пристегнул их к рясе. — Посмотри-ка, ровно ли?"
03.06.2005
