 |
| Радонеж | Александр Богатырев | 01.06.2005 |
Когда пение акафиста закончилось, и стали расходиться, бомжик подошел к мужчинам, собиравшимся уносить стол.
— Ты, что, музыкант? — обратился он к одному из них.
— Это Ростропович музыкант, а я — старший музыкант.
— Это как так? — удивленно спросил бомжик.
— В армейском оркестре я был не простым, а старшим музыкантом, — мужчина улыбнулся, кивнул своему приятелю и они, бережно уложив иконы и Евангелие в толстый старорежимный портфель, подхватили стол и побрели в сторону Большой Пушкарской.
Бомжик пожал плечами и двинулся было за ними, но через несколько шагов остановился, да так и остался стоять.
С этим «старшим музыкантом» я вскоре познакомился, и мы подружились. Владимир Синкевич оказался не только отставным музыкантом, но и кандидатом философских наук, специалистом по акустике, церковному пению, математике, знатоком церковной и светской истории и прочая, и прочая, и прочая. А вследствие перечисленного — бессребреником и чудаком. Одним словом это тот самый, не до конца выведенный большевиками и перестройщиками тип русского чудака, в ком можно узнать героев Лескова. Трудно найти сферу человеческих знаний, в которой бы он не чувствовал себя как рыба в воде. Но главным делом жизни Владимир считает служение Ксении Блаженной. Его можно без преувеличения назвать ее верным «служкой».
Он входит в двадцатку храма Апостола Матфея. Храма, которого нет. Но о его восстановлении они молятся и поют акафисты каждую среду на протяжении четырех лет. Вместе с ними молятся прихожане другого храма — в честь святой блаженной Ксении Петербургской. Этого храма тоже нет и, по всей вероятности не будет на том месте, где ему надлежит быть. Место это — пустырь, на котором некогда стоял дом, принадлежавший мужу Блаженной Ксении, где она прожила несколько лет своего недолгого замужества. Место это бойкое и продано оно под строительство торгового центра.
Подпись высокого начальства под документом, удостоверяющим законность передачи этого участка, поставлена именно в день памяти Блаженной Ксении — 6-го февраля.
При «двадцатке» существует центр по сбору документов и свидетельств о жизни Ксении Петербургской. Владимир Синкевич со своими приятелями ведет вполне научный поиск. Беда лишь в том, что теперь работа в архивах связана с изрядными денежными расходами. А денег у боголюбивых чудаков, как известно, немного.
И все же им удалось узнать немало нового. Узнали они о том, что раба божия Петрова — так звали блаженную Ксению — была прихожанкой церкви апостола Матфея.
Именно поэтому соединились прихожане двух несуществующих храмов для великого дела храмостроительства, проповеди Слова Божиего и прославления святых, подвигших их на это делание.
Уже готов сборник документов о Ксении Петербургской и о храме апостола Матфея с комментариями. Остается только найти благодетеля, который бы помог его издать.
Я с большим нетерпением дожидался возможности ознакомиться с электронным вариантом этого сборника, поскольку для меня воцерковление было связано со знакомством с Петербургскими святыми, и, в первую очередь, с Блаженной Ксенией. Мой приятель несколько раз брал меня с собой на ночные бдения около ее часовни. Часовня тогда была огорожена высоким забором, а по кладбищу рыскали милиционеры и всех почитателей Блаженной попросту арестовывали.
Однажды ночью мы пропели акафист на изрядном морозе. Видно из-за мороза никто нам не помешал.
Мой приятель приходил к часовне в любую погоду еженощно. Жил он в Купчино, и до Смоленского кладбища было около восемнадцати километров. Туда и обратно он ходил пешком более трех лет и вымолил, по тогдашним, далеким до перестройки брежневским временам, немыслимое. Ему удалось зарегистрировать брак с любимой девушкой — гражданкой Франции — и уехать с ней во Францию, где он вскоре стал священником.
Мне — тогдашнему неофиту — было странно видеть интеллигентного человека, беседовавшего на кладбище, как с живой, с похороненной двести лет назад женщиной. Тогда еще Ксения не была прославлена в России. Акафисты и иконки с ее изображением привозили «зарубежники». Я не знаю православного дома, в котором бы не было в начале восьмидесятых годов ее иконы.
Тогда я относился к Блаженной Ксении больше, как к литературному персонажу.
Меня поразило то, как она эпатировала елизаветинский и екатерининский бомонд, старательно усваивавший правила европейских дворов. Многие из моих приятелей в ту пору совершали отчаянные поступки, чтобы хоть немного досадить железобетонным основам тогдашней жизни.
Нам казалось, что мы тоже, на свой лад, «безумием мнимым безумие мира посрамляем».
Я никак не мог избавиться от смущения оттого, что эпизоды ее жизни и истории помощи тем, кто к ней обращался, кажутся мне «городским фольклором», некими темами, которые мне предстояло когда-нибудь сделать основой будущих новелл.
Я ходил к Ксении, молился, как мог, но ничего у нее не просил. Наблюдал за народом. За тем, с какой горячей верой обращаются к ней и старушки, и молодушки и досадовал на то, что у меня нет такой веры. Мне не очень верилось. Но вскоре я почувствовал, что мысленное обращение к блаженной имеет какой-то смутный отклик в душе, словно кто-то поселился во мне непонятный, а вместе с ним появилось желание рассеять эту непонятность и познакомиться с ним поближе.
Я уже, подобно евангельскому отцу больного отрока, готов был сказать: «Верую, Господи, помоги моему неверию!»
Сейчас уже трудно вспомнить и определить, когда эти смущения прекратились. Я уверен, что произошло это не без помощи самой блаженной Ксении.
Однажды, когда уже была открыта ее часовня, я молился снаружи у восточной стены, где возжигают свечи. Подошла какая-то старушка. Над ней кружились голуби. Она держала руки ладонями вверх, и голуби опускались ей на руки и склевывали крошки, лежавшие на ее ладонях. Старушка двигалась медленно, стараясь не спугнуть птиц. Лицо ее было напряжено и торжественно. Она поглядывала на людей с каким-то вызовом — «вот, мол, как у меня здорово получается, и птицы меня не боятся». И мне вдруг захотелось оказаться в глуши. И чтобы вокруг не было ни души, никого, кроме птиц. Слушать пение и кормить их крошками, никому не показывая таланта дрессировщика и укротителя. Во мне сама собой проговорилась какая-то просьба, обращенная к Ксении. Я толком даже не понял о чем просил. Хотелось просто покоя. И я его почувствовал. На короткое мгновение. Что-то тихое, ласковое, как воспоминание о материнском объятии. Я думал о Ксении, но не о той, которая ходила в лохмотьях мужнина костюма, а о той, чья душа легко воспаряла над посрамляемым ею миром и соединялась с Богом.
Я думал о ней, молившейся в поле, где никто не отвлекал ее от главного ее подвига, ради которого она претерпевала невероятные лишения. И вдруг стало понятно, отчего разговор с Богом не может происходить по законам изящной элоквенции, а может быть лишь таким, как в разговоре блаженных, когда «словеса мутны». Да и что скажешь, когда душа приходит в умиление или преисполнена покаянным чувством.!? Сказать хочешь много, но не можешь ничего произнести, кроме «Господи, помилуй!». Говоришь невнятицу и чувствуешь, что становишься тем самым юродивым, кому уже ничего не нужно — только бы не потерять этого благодатного присутствия в душе…
Я почувствовал, что хочу стать иным, но не просто измениться, а избавиться от того, что заставляет по колено быть в земле: в хлопотах, суете и тревогах…
Но тут же понял, что не смогу. Никогда. Никогда не сбросить этого ярма собственной самости и кабальной привязанности к миру. Никогда не сделать того, что смогла сделать Ксения.
Она не просто сменила одежду, надев мундир покойного мужа и назвавшись его именем. Она не только умертвила себя миру, но, отказавшись от своего имени, отказалась и от своего ангела-хранителя. От самой возможности собственного спасения ради спасения души своего мужа. Отказавшись от дома, имущества, денег и всего, что так ценится в мире, она, взяв имя мужа, как бы попыталась обмануть дьявола и заставила его мучить ее за совершенные мужем грехи. В этом непонятном людям со «здравым смыслом» отречении проявилась высшая форма смирения, когда по любви к ближнему всю жизнь посвящаешь искуплению чужих грехов.
Подвиг юродства всегда ценился на Руси выше всякого иного подвига. Юродивых почитали и цари, и простые люди. В безбоязненном обличении пороков и сильных мира сего, в пренебрежении установленными нормами и правилами поведения, юродивые демонстрировали иную, высшую правду, не знающую земных условностей и ограничений.
Размышляя о Блаженной Ксении, я пришел к невеселым заключениям. Современным людям, выросшим в отрыве от православных традиций исторической России, трудно понять сущность ее подвига. Даже те, кто постоянно обращаются к ней в молитвах, вряд ли толком понимают, чем она заслужила великую милость у Бога. А если бы нам пришлось столкнуться с ней, с такой, какой она была при жизни, кто из ее нынешних почитателей не прошел бы мимо, безо всякого желания пообщаться с ней? Многие ли нынешние домохозяйки пустили бы бродяжку в рваном мужском одеянии на ночлег?
Если торговцы и извозчики наперебой зазывали ее к себе взять чего-нибудь в лавке или проехать хоть до ближайшего дома, а матери старались подвести к ней детей, чтобы она погладила их по головке, то современные хозяева магазинов вряд ли бы пустили ее на порог. А уж если бы она прикоснулась к новорусскому чаду, наверняка, не обошлось бы без вызова милиции.
Боюсь, что многие из нас отнеслись бы к ней, как к одной из бродяжек, с некоторых пор появившихся в немалом количестве в наших городах. А ведь не исключено, что и среди этих несчастных под лохмотьями скрываются святые души, и наши внуки будут испрашивать у них молитвенной помощи, недоумевая — как это наши православные деды-бабки не смогли разглядеть в них святых…
Одной из главных побед безбожия явилось всеобщее двоемыслие. У нас как-то все пошло «параллельным курсом». Молитва, хождение в церковь, чтение духовной литературы — сами по себе. Дела милосердия — это уже другое дело, а исполнение заповедей и исправление жизни так, чтобы быть «светом миру» — это уже «высший пилотаж», к которому и приступать страшно. «Это нам не по силам, а, коли так, то и стараться нечего». Подвиги нужно брать по силам. А поскольку сил нет, то какие тут подвиги? Ну, какой, право слово, из меня подвижник…
Живем потихоньку, не заносимся, подвигов на себя не берем. Но у той, которая превозмогла собственную немощь и понесла подвиг, редчайший даже для святых, постоянно просим помощи.
И помощь эту получаем. Ксения Петербургская — это «проверенная скорая помощница». Каких только чудес не совершалось по молитвам к ней! Бесчисленные исцеления неизлечимых болезней, исправления заблудших, утешение отчаявшихся, возвращения плененных… Даже я, грешный, несколько раз был облагодетельствован Ксеньюшкой. Именно Ксеньюшкой. Так ее называют почти все обращающиеся за помощью.
Когда ее полуразвалившаяся часовня была обнесена дощатым забором, и было установлено постоянное дежурство, чтобы не допускать к ней никого, а за хождение в церковь выгоняли с работы и из институтов, народ постоянно приходил к Ксеньюшке и оставлял ей записки с изложением своих бед и просьб. Записки эти перебрасывали через забор, втыкали в щели между досок, а все доски забора были испещрены словами мольбы и благодарности за оказанную помощь.
Помимо просьб об «улучшении жилищных условий» (народ уверен, что по этой части ей нет равных, разве что Спиридон Тримифундский) можно было прочесть самые невероятные прошения. Я запомнил некоторые из них: «Ксеньюшка, сделай так, чтобы мой пьяница уехал к тетке в Улан-Удэ» или «Ксеньюшка, помоги сдать экзамен по научному атеизму». «Ксеньюшка, сделай так, чтобы Сережка бросил Ленку и вернулся ко мне».
К Спиридону Тримифунтскому с подобными просьбами, пожалуй, не обращаются.
Самое удивительное это то, что с просьбами к Ксении Блаженной зачастую приходили совершенно нецерковные люди. Мне не раз приходилось объяснять, как пишутся записки и для чего они пишутся. Чем отличается молебен от панихиды и почему в часовне не причащают. Часто к Ксении приходят по чьему-то совету или просто узнав, что есть такая святая, которая помогает всем, не спрашивая — православный ты человек или не очень. За ней крепко утвердилась слава всенародной заступницы. Приходят изнемогающие от жизненных тягот и болезней, в ситуациях, когда неоткуда ждать помощи.
Приходят поблагодарить за исполнение просьб, приходят из любви к блаженной просто помолиться. Говорят, что иногда ее видят в толпе молящихся или читающей написанные ей записки.
Приезжают чудаки, с трудом понимающие для чего приехали. Один шахтер из Макеевки лет десять назад так объяснил цель своего приезда: «У Ленина 7 раз был, а у Ксении ни разу. Да тут еще теща просила помолиться. Целую свитку написала».
У Ксеньюшки все просто. И помогает она не совсем так, как другие святые. Иногда происходят ситуации совершенно немыслимые. Ее попросили помочь получить новую квартиру, а вместо квартиры происходит пожар. И лишь через некоторое время, получив-таки квартиру, погорелец понимает, что только таким способом в его положении можно было обрести новое жилье.
Кого только не увидищь возле часовни! И православных греков, и сербов, и потомков белых офицеров из Парижа и Америки. Потеряешь чей-нибудь телефон и не знаешь, как найти человека, приходишь к часовенке, а он, родимый, тут, как тут. Стоит в уголке, молится.
Помимо записок, по-прежнему оставляемых у часовни, приходят еще и письма со всех концов света с удивительным адресом: «Петербург, Ксении Блаженной». Эти письма работники почты передают настоятелю храма Смоленской иконы Божией Матери.
При советской власти часовню Блаженной несколько раз собирались уничтожить. Но она, не имевшая дома при жизни, не позволила лишить ее посмертного жилища, ставшего для миллионов людей более, чем родным домом.
В России после ХХ века, обездомившего и осиротившего миллионы наших соплеменников, тема дома, сиротства, временности и краткости земного нашего бытования имеет особенно острое звучание.
Для Владимира Синкевича эта тема стала доминантной. Возможно, поэтому он прежде всего нашел место, где находился дом, в котором Ксения проживала в замужестве. Затем он стал искать адреса домов, где происходили описанные в ее Житии чудотворения. И нашел их.
Место нахождения дома Блаженной было установлено с точностью до одной сажени. «Если встать спиной к Большому проспекту и пойти по левой стороне Лахтинской улицы, через 14 саженей начнется участок протяженностью в 26 саженей, принадлежавший мужу блаженной Ксении Андрею Федоровичу». И Лахтинская улица в ту пору называлась улицей Андрея Петрова по имени мужа Блаженной.
Дом, стоявший на нем, после смерти мужа достался Ксении, но она отдала его Параскеве Антоновой с условием «даром пускать жить бедным». Этой бездетной Параскеве она подарила еще и сына. Эпизод этот отмечен в ее житии. Ксения сказала Параскеве: «Ты тут сидишь и не знаешь, что Бог тебе сыночка послал». Этот усыновленный ребенок впоследствии стал действительным статским советником, а стало быть, потомственным дворянином. Он трогательно заботился о Параскеве Антоновой до конца ее дней. Удивительным образом он оказался похороненным неподалеку от часовни Блаженной Ксении — той, кто не дала ему испытать горечь сиротства.
Сам же дом Блаженной Ксении промыслом Божиим сделался местом особого притяжения сердобольных душ, желавших помочь беднякам. За два века, прошедших после смерти Блаженной Ксении вокруг него образовалось более двадцати приютов. Сама Ксения, добровольно принявшая тяготы бездомного жития дала приют сотням сирот, вдовиц и одиноких стариков. И хотя, в обычном понимании, она не явилась начинательницей благотворительных дел в Петербурге, она, вне всякого сомнения, является небесной покровительницей всех, кто занимается делами призрения и помощи обездоленным.
Она бывала в своем бывшем доме у Антоновой, у благочестивых прихожанок Матфеевского храма Беляевой и Голубевой. Но в основном проводила ночи под открытым небом. Ее видели на паперти Матфеевского храма. Она часто уходила за городскую черту и проводила ночи в молитвенных бдениях на пустыре, который находился там, где сейчас проходит Чкаловский проспект.
Архивные документы хранят показания городовых, которые свидетельствуют о том, что «Андрей Федорович выходила в поле молиться Богу, утверждая, что присутствие Божие в чистом поле явственнее и молилась по нескольку часов, кланяясь в землю на все четыре стороны».
В результате многолетнего за ней наблюдения было установлено еще одно очень любопытное обстоятельство — она «очень редко и неохотно произносила свои пророческие слова».
Это объясняет в некоторой степени то, что в ее житии отмечено всего лишь несколько эпизодов и всего навсего 12 кратких пророческих фраз. Из них 5 вошли в «Житие св. бл. Ксении», остальные считаются апокрифическими. Современники свидетельствуют о том, что блаженная Ксения говорила крайне редко короткими малопонятными фразами. В основном, она хранила молчание…
Но благодатное воздействие на людей происходило и при полном ее молчании.
Я спросил Владимира Антоновича, почему он занялся этими поисками. Так ли важно знать какой священник отпевал Блаженную и почему отпели ее в Матфеевском храме, а похоронили на Смоленском кладбище? И на что повлияют собранные им факты? Ведь святая уже прославлена.
Владимир Синкевич ответил мне словами Феофана Затворника, утверждавшего, что для верующего, почитающего какого-нибудь святого, необходимо знать как можно больше о его жизни. Подражание святому и знание его земных подвигов есть свидетельство нашей любви к нему.
…На Руси все кладбища унылые, а Смоленское — кладбище надежды и радости, потому что есть часовня Блаженной Ксении. Она изменила представление о кладбищах, которое существует во всем христианском мире.
