Корниловский поход. Станица Усть-Лабинская

ОТ РЕДАКЦИИ. Воспоминания полковника Василия Николаевича Биркина посвящены одному из наиболее известных эпизодов Гражданской войны в России — 1-му Кубанскому «Ледяному» походу Добровольческой армии, продолжавшемуся с 22 февраля по 13 мая 1918 года. Мемуары написаны хорошим художественным языком. Большое внимание в них уделяется не парадной стороне событий, а быту первопоходников, взаимоотношениям между ними, фигурам военачальников, среди которых Биркиным особенно выделяется Генерального штаба генерал-лейтенант С.Л. Марков.

Предлагаем читателям «Русской линии» одну из глав книги «Корниловский поход».

+ + +

Усть-Лабинская

Нехорошо быть простым солдатом! Ну что это за жизнь, когда совершенно не знаешь, что делается вокруг. Хорошо еще, что Дударов сказал, почему идем не в лоб на Екатеринодар, а в обход. Значит, надежды Корнилова, что Кубань восстанет и примкнет к нему, не оправдались. Кубань оказалась полным полна солдатами с фронтов, особенно Кавказского. Большевики уже забрали их в свои руки, начали войну, резню, грабеж буржуев; ну да и как было указано — мир хижинам, войну дворцам.

Куда же теперь мы идем? Излишний вопрос. Разве солдат может знать, куда и зачем ведут. Когда рассвело и мы отошли версты на две, а может и на три от Кореновки, как сзади раздались выстрелы. Полк остановился и нас развернули цепями в направлении на Кореновскую и на лес. Оттуда бегом наступали цепи большевиков. Над нашими головами стали свистеть пули.

— Ложись!

Лег и стал осматриваться. Вправо и влево лежали цепи. Сзади устанавливались пулеметы. Артиллерии не было видно. Вместо нее по дороге, да и то в три или четыре ряда медленно уходили повозки обозов и лазарета. Густые цепи большевиков накапливались против нас. Из леса показались конные, но немного. Пули стали свистеть назойливее. Когда конные подошли ближе к нам, шагов эдак на тысячу, над ними разорвалось несколько шрапнелей, и они остановились. Эта стрельба увлекла нашу роту. До этого мы не стреляли, так как стрельба с прицелом 15 и 20 в общем недействительна, только бесполезная трата патронов. Однако, и эта стрельба остановила большевиков. Тогда мы встали и начали отход цепями. Большевики нерешительно следовали за нами, тоже цепями.

Получилась не война, а вроде танцев — кадрили. Мы отходили, они гнались за нами, мы останавливались, и они тоже, мы двигались на них, и они отходили, не переставая стрелять. Засыпали пулями так, что говорят и у нас уже было несколько раненых. Когда большевики подходили поближе, шагов на 1000, наши пулеметы открывали огонь не сплошной, а очередями и видно было, что это очень не нравится большевикам. Цепи их падали, стрелять они переставали, а мы в это время отходили за пулеметы и цепями шли к Усть-Лабинской, но медленно. Обозы загораживали нам путь, очевидно им было трудно двигаться.

Часам к 4-м дня показалась в дали какая-то станица, уже не знаю ни теперь, ни тогда не узнал, какая по названию, ни до того было. Нашу роту быстро двинули к ней, и мы подошли к железнодорожному переезду. Туда же подошла и наша артиллерия, но всего два орудия. Из станционной сторожки вышел генерал Марков и приказал нам быть в прикрытии артиллерии и занять позицию так, чтобы нас не было видно. К нашему переезду подъехал и полковник кавалерист, и явился генерал Марков. О чем они говорили не было слышно.

— Вот и они! — сказал вдруг Марков, указав рукой в правую сторону. Посмотрел я туда и понял, в чем дело.

Вдали остановился поезд. Из него стали выскакивать большевики и разворачиваться против нас, а из-за поезда выкатили на руках 4 скорострельных орудия и направили их в нашу сторону. Хорошо, что перед нами был ряд деревьев и какие-то кусты, хоть и без листьев, но прикрывавшие наше расположение.

Марков, полковник артиллерист и кавалерист подошли к тому месту, где занял позицию я, у колодца и сзади дерева, и стали о чем-то советоваться.

— Полковник Корнилов! — обратился вдруг Марков к кавалеристу — выдвигайте свой полк туда, — он показал влево, — и прикройте обоз с ранеными. Да смотрите, это на вашей ответственности.

С нашего места обоз не был виден, он был прикрыт небольшой складкой местности. Полковник Корнилов ушел и сейчас же из деревни выскочила колонна конных.

— Эшелонами! На интервалы десять шагов! — запомнилась мне команда полковника Корнилова. Он рысью выехал вперед, за ним на рысях стал строиться его полк и затем шагом двинулся влево от нас. Большевики, конечно, видели их, но не обстреляли. Они еще возились около орудий. До их орудий от нас было до смешного близко, можно было ружейным огнем обстрелять, если бы не присутствие генерала Маркова. Он и артиллерист уселись за деревом. Артиллерист расставил пальцы и смотря через них на большевистскую батарею, стал командовать. Но большевики открыли огонь раньше. Шрапнель на удар или граната разорвалась сзади нас в станице. Вторая долетела до нас.

— Вилку берут! — подумал я.

Но вот хлопнуло наше орудие. Сноп дыма взвился прямо перед большевистским орудием.

— Второе! — быстро скомандовал артиллерист.

Столб дыма поднялся уже между орудиями.

— Третье!

Тут и Марков, и мы все, бывшие около, вскочили в изумлении и радости. Третья граната ударила прямо в орудие и простым глазом было видно, как номера веером разбросало вокруг орудия, и они стали недвижимы. Произошло что-то очень странное. От поезда к орудиям побежали люди. Схватили орудие и на руках поволокли их к поезду. Наши гранаты и шрапнель подогнали их. Перед самым локомотивом взвился столб дыма и тотчас же поезд двинулся назад. Часть большевиков быстро бежала к поезду, а часть бросилась к нашей деревне, но не прямо на нас, а в тыл.

— Атаковать! — крикнул Марков — Скорее! Бегом!

Мы пустились бежать вдоль улицы. Станица оказалась обширной. Широкая хорошая улица, помнится, даже тротуары были деревянные. Дома не выходят к улице, а стоят в глубине палисадников, отделенных от улицы заборами и загородками. Бежали долго до другой улицы, поперечной и тоже широкой, обсаженной с обоих сторон деревьями. Только что свернули в эту улицу, навстречу атакующим, как вдоль станичной стороны у поля мелькнула фигура всадника, скачущего во весь опор. Послышались выстрелы, а за ними «ура», звучащее победно. Мы уже выдохлись и бежать не могли. Сердце колотилось как бешеное.

Вышли из станицы к полю и остановились. На поле, шагах в сто лежало много убитых. Кто их перебил — мы не могли видеть. Догадались только, что корниловцы, так как конный, мелькнувший перед глазами, был одет в форму этого полка. Корниловцы всегда действовали чрезвычайно быстро. Так и тут, перекололи и уже скрылись в деревне. Поезда уже не было видно. Далеко вдали виднелись, уходящие не цепями, а бандами большевики. Обошли убитых. Ни один не шевелился. Посчитали. Оказалось, около шести десятков, а сколько убежало и сколько было корниловцев? Назад шли не в порядке, кучкой, да и нас то было немного, не весь взвод, а человек пятнадцать. Арендт набросился на нашего взводного Павленко. Только тут мы познакомились с ним и стали выговаривать ему за то, что во время перебежки сюда, он ругался чрезвычайно гадкой площадной руганью.

— В простом полку не след[ует] так ругаться — сказал я, — а в офицерском и подавно! Ну как можно ругать так штаб-офицеров, как ругались вы, не знаю уж и какого чина!

— Прапорщик! — сконфуженно признался богатырь. — Простите, пожалуйста! Дурная привычка, в школе еще все так же ругались, ну и?..

— Ну и прекратите! — добавил Арендт, — а то нехорошо будет!

— Слушаюсь, господин полковник! — скромно и почтительно сказал взводный.

В роте нам рассказали, что обоз с ранеными нельзя было переправить через Кубань. Нужно сделать большой плот, имеющийся маленький не годится. А обоз раненых был в большой опасности. И почему большевики не напали на него, одному Богу известно. Все сестры милосердия, все доктора и все раненые, кто мог, взялись за ружья и револьверы, чтобы защищаться до последнего и только приход конного полка Корнилова спас положение. И у меня была только одна мысль: как же это так вышло и отчего?

Столько полков, а обоз остался без прикрытия!

Что там не говори, а дни настоящего рядового солдата так похожи один на другой, даже без боев, что я с великим трудом узнавал, какой день сегодня, какое число. На вокзале в Кореновской случайно увидал на стене календарь и число 4 марта, а сегодня уже никто не знает, наверное, ни дня, ни числа, не то 6, не то 7 марта.

Также само [собой разумеется], если спросить даже такого интеллигентного, так сказать, и сознательного солдата, как я сам, например, что я ел, где спал, с кем беседовал вечером после боя, то право не только теперь, но и там, тогда, вряд ли бы мог подробно рассказать о времени, проведенном после боя. Запомнились очень хорошо, будто отпечатывались в мозгу лишь перипетии боя или как теперь переправа через реку, а как называлась река никто около меня не знал. Около Усть-Лабинской — значит, река Лаба, а между прочим, публика спорила, уверяя, что не Лаба, а Кубань. Жители скрылись, спросить было некого.

Пехоту переправляли на маленьком плоту по 10, кажется, а где и как переправлялись обозы — мы не видели.

Шел слух, что первая станица на пути будет Некрасовская, богатая, большая и это, помнится, очень хорошо, всем понравилось, надежды согреться после переправы, вкусно и обильно поесть, выспаться.

Много ли нужно уставшему солдату?

После переправы мы пошли рано утром на станицу Некрасовскую. Дорога шла немного с подъемом, но мы бодро шагали, предвкушая ожидаемое, как вдруг впереди загремели выстрелы, послышались пушечные удары, команда «от середины в цепь», и мы, еще не видя ничего впереди, поспешно двинулись вперед, чтобы захватить первыми верхушку складки местности и оглядеться.

Захватить-то захватили, но Некрасовка была очень далеко впереди, а перед ней цепи большевиков, занявших не то рытвину, не то канаву, отделявшую нас от Некрасовки, примерно на середине расстояния между Некрасовской и нами.

— Цепь встать! Вперед!

Вскочили, пошли. До большевиков еще далеко. Я не артиллерист, и не обладаю таким глазомером, как некоторые из них, что, растопырив перед своими глазами пятерню пальцев левой руки, безошибочно высчитывают расстояние и с первого же выстрела попадают прямо в намеченную точку, как шла молва о некоторых таких специалистах. На мой глаз до большевиков было с версту, до деревни — две.

— Смотри влево, — сказал Арендт.

Посмотрел, ничего. Равнина, холмов нет, только шагов за 100 стоит копна сена, и на ней фигура.

— Да ты видишь кто? — опять спрашивает Арендт.

— А! Вижу. Да это сам Корнилов!

— Он и есть.

Не успели мы еще и дойти до линии корниловской копны, как по нам большевики подняли стрельбу пачками. У нас послышались крики, и команда ложиться.

Легли. Место неудобное. Мы видим большевиков, и они нас. Мы стали стрелять, палят и они. Смотрю и вижу, что нас маловато. Цепь наша раскинулась все-таки широко, не видать флангов, но жидкая, шагов по 20 будут интервалы, верно будем ждать подкреплений. И вдруг услышал сзади музыку. Была как будто недалеко, но не видно еще за скатом.

И вдруг на скате появилась цепь черно-красных корниловцев с их синими нашивками на рукавах около плеч.

Я много уже слышал про корниловцев, но теперь впервые, воочию увидел этот знаменитый уже полк и как раз в бою.

Не отрываясь, смотрел на него. Даже свиста пуль не слышал. А полк разворачивался к атаке, не изменяя шага и отбивая ногу, как на параде. Ни криков, ни беготни, ни одной заминки не видно. Ей богу!

Полк поравнялся с нашей цепью и прошел через нее, не ускоряя и не задерживая шага.

Раз — два! Раз — два! — отбивали такт их сапоги. Даже в ногу шли.

Мне кажется, что я смотрел на полк, раззиня рот, до того удивительно, и картинно, и захватывающе, и даже странно было это зрелище.

Цепи их казались густыми, шагов 6−8 интервалы и удивительнее всего, что на ходу цепи строились одна за плечом другой, а не сзади вроде кавалерии. Большевики встретили полк ураганным огнем.

А корниловцы и не дрогнули, как шли, так и идут, даже шагу не прибавили и казалось, что они чрезвычайно быстро приближаются к канаве большевиков.

Вдруг пальба большевиков сразу прекратилась. Густыми цепями они поднялись из канавы и мгновенно, повернувшись кругом, побежали изо всех сил к деревне. Ту же минуту корниловцы грянули ура, и, перескочив канаву, побежали к деревне.

— Встать! — послышалось у нас.

Встали.

— Вперед!

Пошли, но право не знаю, казалось мне так, или это было на самом деле, но мне совестно было смотреть на свои цепи, да верно и другие испытывали то же чувство, что и я.

Корнилов, стоя во весь рост на коне, смотрел в бинокль вслед своего полка.

— Ну и корниловцы! — подумал я, — показали себя как нельзя лучше, так шли, что большевики одного этого вида не выдержали и драпанули как зайцы.

Да и для нашего полка пример замечательный. Мы залегли, они даже вида не подали, что по ним стреляют, хотя несколько человек и было выбито из строя. Большевики видно так перелякались, что и целиться не могли. Куда там целиться. дойдут. и. убежать не успеешь. так лучше удрать, не дожидаясь. Они так и сделали, хотя их было гораздо больше корниловцев.

Корнилов, видно, возлагал большие надежды на Кубань, начиная с Некрасовской, почему сам приехал посмотреть обстановку.

А обстановка оказалась самой плохой. Начиная с Некрасовки, вся Кубань была уже сплошным большевистским гнездом.

Почему? Чего им не хватало? Кто их давил, что Кубань пошла за большевиками? Такого богатства, как я насмотрелся на Кубани, хотя бы начиная с этой самой Некрасовской, я даже на Дону не видал.

Большевики бежали. В Некрасовскую наша рота вошла без боя. Корниловцы погнали большевиков, а мы стали кейфовать .

Я, Арендт, Чириков, Суровецкие и наши кадеты поместились в доме хохла, который сам удрал, и мне досталась его двуспальная деревянная кровать с горой пуховых подушек, пуховой периной, пуховым одеялом, видно, гусей имели видимо-невидимо. Лег на кровать и через час вскочил. Все тело жгло как в огне. Поднял матрас и увидел бесчисленные гнезда клопов.

Вышел из спальни. За довольно большим столом сидела вся наша компания и на столе стояла ведерная миска, полная густейшего борща с курами, как мне поспешили доложить.

— Что же не едите?

— А хозяйка пошла хлеб вынуть из печи, специально для нас запекла. Не было хлеба.

— Интересно!

Пошел во двор и увидел, что хохлушка стояла у печи, построенной во дворе. Такой хлебопекарной печи я еще не видал, хотя, будучи сапером, строил много хлебопекарных печей, даже васмундовских. Эта печь была удивительно ладно сделана. Колонна из кирпича не на глине, а на земляной кладке в рост человека. Внизу духовка, а сверху нее настоящая хлебопекарная печь.

Хозяйка открыла дверцу, за ней припевник. Потом вынула заслонку и в печи оказался чудесно выпеченный готовый каравай белого хлеба в пол аршина вышиной, базарный, как его называли у нас.

— А где дрожжи покупаете? — спросил я.

— Ни, ни купуемо, сами робимо з хмиля, — ответила хохлушка и указала рукой на забор, где были видны лоза хмеля, еще не начинающего цвести.

Оглядел двор. Полно всего, и гусей, и кур, коровник, конюшня, стоят возы, телеги. Значит, есть и ледник, и кладовая, и все, что хочет душа и тело, чтобы есть вволю и запивать еду чудеснейшим хлебным квасом, которого хохлушка принесла нам в ведре.

Опять вспомнил писаку с его «щами посоленными». Ну можно ли так нагло врать на свою же родину? Где? Каком месте нашей Матушки-Руси мог иуда писака видеть такую бедность?

Наелись борща, куриного мяса, чудеснейшего хлеба, запили все квасом, и я залег на клопиную кровать, забыв и про клопов, и заснул как убитый.

На другой день даже закусить не успели, только наспех глотнули чаю и потом весь день шли, шли, шли. Отдыхали редко. Видимо, торопились куда-то и зачем-то: «нешто рядовому полагается знать, куда начальство гонит?» — вспомнил я подслушанные разговоры солдат на войне и теперь в душе согласился, что и впрямь не полагается.