 |
| Фонд «Русская Цивилизация» | Василий Степанов | 25.05.2005 |
Начнём с того, что однозначного мнения касательно бесплодия у Церкви нет, а значит, нет его в нравственном архетипе национального сознания. К примеру, в ветхозаветные времена бесплодие понималось людьми как Божья кара, супруги не имевшие детей, в дополнение к своей физической ущербности чувствовали ущербность духовную, испытывая презрительное отношение к себе со стороны соседей. Однако из того же Ветхого завета, мы знаем, что Бог не только наказывал виновных, не давая им дара рожать, но часто испытывал бесплодием и праведников, в частности Авраама и жену его Сару. Святые отцы в дореволюционной России, да и сейчас, своим духовным чадам, отнюдь не всегда рекомендуют брать детей на усыновление, зная духовное расположение усыновителей. Ведь очень часто бывает так, что семейная пара в запале религиозной экзальтации решается взять ребёнка, но минутная решимость, так и не найдя прибежища в сердце проходит, а ребёнок остаётся брошенным во второй раз. То есть всякий случай бесплодия и усыновления исключительно индивидуален. В то же время современная статистика свидетельствует, что в большинстве случаев бесплодие является следствием ранней половой жизни, половой жизни вне брака, а также — абортов и реакции гормональных противозачаточных средств, говоря православным языком — следствием греха. В свою очередь, обсуждение темы с позиции целомудрия юношества, укрепления семейных ценностей и традиционного брака, в СМИ практически не ведётся, за исключением церковной прессы. Зато настойчиво, как единственная панацея от несчастья навязываются экономически оправданные методы лечение бесплодия, такие как — суррогатное материнство, суррогатное отцовство, клонирование, которые Церковь не признаёт и не может признать в принципе.
Бесплодие и беспризорность, в российском обществе традиционно воспринимаются как проблемы абсолютно не пересекающиеся, хотя логичнее и, вероятно, правильнее, было бы рассматривать их как звенья одной цепи — более распространённая практика усыновления могла бы вытащить из детских домов тысячи ребят, нуждающихся в любви и заботе, при этом осчастливить тысячи семей, неспособных иметь собственное потомство. А главное не нужно было бы вступать в противоречие с позицией Церкви и собственной совестью, искать тысячи долларов на лечение, решать этические вопросы с суррогатным материнством. Усыновление сироты всегда было делом благим и Богоугодным. Однако в России культура восприятия беспризорности, то есть отношение общества к этому явлению, была существенно повреждена годами революционного безбожия и государственного контроля над всеми социальными сферами, когда само слово — беспризорность, практически исчезло из употребления. Все дети, оставшиеся без попечения родителей в обязательном порядке попадали под опеку государства, а значит беспризорниками не считались. С одной стороны забота государства о детях в период СССР была на высоте, как в плане материального обеспечения, медицины, образования, так и в плане дальнейшей реабилитации. Но с другой стороны в обществе исчезло нравственное ощущение заботы о чужих детях, его заменила ответственность государства. С наступлением 90-х годов государственный контроль над неблагополучными семьями снизился, ухудшилось финансирование воспитательных учреждений, и общество увидело истинное лицо беспризорности — грязных, оборванных подростков с пакетами клея у метро. Статистика детской преступности начала резко расти, а эпизоды уголовных хроник стали поражать своей жестокостью. И в этом нет ничего удивительного — ангелы мщения пришли в мир, чтобы мстить ему за не проявленную вовремя любовь и заботу.
Государство с приходом демократии перестало справляться с наплывом осиротевших детей, осиротевших, а как правило, в силу деградации последних от пьянства или наркомании, однако нравственное отношение общества к брошенным детям осталось неизменным. За эти года случаи создания частных детских домов или усыновлений, носили эпизодический характер, которые никак не отразились на общей статистике. Как же пробудить в национальном сознании то, что, в сущности, присуще его православному архетипу, имеется в виду — забота о ближнем? Как сделать острые проблемы бесплодия и беспризорности взаиморешаемыми через практику усыновления? Как сделать эту практику более распространённой, доведя до показателей США или Германии? Как детям, волей судьбы и человеческих пороков, оставшихся без родителей дать необходимую любовь и заботу, а по возможности новую полноценную семью? То что необходимо пересматривать систему усыновления и контроля, повышать детские пособия, решать жилищную проблему многодетных семей, где есть усыновлённые дети — самоочевидно. Но в данном случае мы говорим именно о мировоззренческом аспекте, о том духовном вывихе, который несовместим с православной культурой. Не вправив этот вывих, мы никогда не сможем гармонично решить проблему беспризорности и детской преступности, а решать её необходимо комплексно. Вероятно, в этом отношении социальное участие Православной Церкви в руководстве и работе Детских домов, Домов интернатов могло бы оздоровить моральную атмосферу, изменить духовный вектор общественной морали. В этом случае жестокое и казённое слово детдомовцы заменилось бы хоть и не многим отличающимся по смыслу, но более тёплым — сироты. Усыновление стало бы не просто фактом юридического оформления прав и обязанностей сторон, а торжеством Божьей справедливости на земле. Но государство, тратя те же самые деньги на поддержку воспитательных учреждений казённого образца, где воровство и жестокость впитались в обшарпанную штукатурку, упорно не желает пускать в эту сферу Церковь.
Достоевский как-то сказал: «Стоит ли хоть одна слеза ребёнка всей жестокости мира»? Тот, кто утрёт эту слезу, обретёт весь мир и спасение души.
