 |
| Православный Санкт-Петербург | Игуменья Варвара (Трофимова) | 24.05.2005 |
Дорогая матушка игуменья Варвара!
Так захотелось выразить Вам свою любовь, и сердчишко прыгает, требует, и за внимание ко мне грешному, и за ответы на глупые вопросы интервью, и за смиренное терпение болезной Вашей болезни, и за неподдельный интерес к чужим жизням.
А что могу я, неумеха, кроме как взять чистый лист бумаги и испачкать его черными буковками? Другому в жизни не научился.
Ну, давай, автобус, трудись колесами, вези нас в Иыхви!.. Нет, ожидать местного полтора часа выше сил человеческих, а для такси 22 километра — время пустячное.
Здравствуй, родная! Не родился еще тот писатель, способный описать тишину Пюхтицы. Такая она густая, напоенная хвоей и молитвой, и работой женской, посильной только для Богом призванных. Она так нужна людям — эта тишина целительная, лежащая на обители. Ты еще только — первый шаг в монастырь — а уже иной мир, и Матерь Божия с любовью принимает тебя, и душа устраивается поудобнее — наконец-то в родное место привели.
Тихо становится внутри, а неугомонная совесть, наоборот, слышнее все громче. Ты бы замолчала, совесть, — всего меня извела за долгую неприкаянную жизнь. Дай насладиться тишиной души и тела. Но нет, не уговорить ее уговорами. И гонит она тебя, совесть колючая, в родной Дом под епитрахиль батюшки — тишину заслуживать.
А когда выскребешь грязь до последнего скребочка, когда вместо слов — только слезы чистые, раскаянные, да если сподобит Господь принять Страшное Таинство Тела и Крови, — как раз тут она и наступает — та тишина долгожданная, которую ты на время заслужил. Но не родился еще тот писатель, способный описать благорастворенность в тебе тишины Пюхтицы.
А я, раб неключимый, тихо ступаю по святой пюхтицкой земле и слушаю тишину, которая в мне и вокруг. Только бы не расплескать…
— Матушка, монахи не любят говорить о монашестве, считая, что понять их может только инок. Однако интерес мирян к монашескому деланию не стихает… Почему так получается?
— Потому, что мир заинтересован в монастырях. Вот, Дивеево возьмем. Ведь туда едут и едут, — за милостью, за помощью, за исцелением… И получают просимое и, конечно, хотят побольше узнать о своем благодетеле, о преподобном Серафиме, о его жизненном пути, о том, как можно на этом пути достичь святости. Прикоснуться к этой святости хотят — осязаемо, приложившись к святым мощам… И я этому стремлению, этому интересу очень и очень сочувствую.
— Да вы не только сочувствуете, вы, слава Богу, и делаете все, чтобы напитать мирян монастырской святостью…
— Дорогой Александр Григорьевич! Я не говорю про нашу обитель. Монастырь у нас хороший, потому что управляет им Царица Небесная, а людишки-то мы плохонькие… Иные из наших паломников начинают неумеренно восторгаться: «Да вы тут все святые! Вы, матушка, святая!..» Это я-то святая?! Извините! Да, я живу не в миру, и многое из того, что мирянам простительно, не могу себе позволить. Но мысли!.. Но помыслы грешные! Перед Богом и дурной помысел, и дурное дело равно грешны.
— Один иеромонах пишет: «Мода бывает на все, в том числе и на монашество». Но мода как приходит, так и уходит… А как быть человеку, попавшему в монастырь под влиянием моды?
— А знаете, в нашем монастыре я что-то не замечала подобного. Я ведь внимательно наблюдаю за своими, но «монахинь по моде» среди них не вижу… Может быть, дело в том, что жизнь у нас очень простая, далекая от модных поветрий, деревенская жизнь.
— Или потому, что работы здесь много…
— Очень много. Надо и вспахать, и пробороновать, и посеять… Представьте себе: на одном только кладбище высаживаем по три тысячи цветов! Могилочки нужно привести в порядок, землю на них держать в должном состоянии, и хоть бархотки, да посадить на каждую. Это очень кропотливый труд. И, по моим наблюдениям, нашим сестрам не до моды…
— Но, матушка, когда приходит молоденькая девочка, она видит монастырскую жизнь совсем в другом свете…
— Да, в полной мере монастырскую жизнь она еще не представляет, но труд-то сестринский она все-таки видит! Видит, как мы живем в кельях… Зимой нам полегче, но вот весна начинается — и с утра до вечера, с утра до вечера работа! Я сама была новенькой — 53 года назад, — и помню, как мне доставалось! Вернешься с работы — не знаешь, куда руки деть от боли. А когда сенокос начался… - я же косы не умела держать в руках! Но накосишься так, что — ой, мамушка!
— Матушка, кто лучше приживается в монастыре — сельские люди или городские?
— Больше крестьянские, те, кого родители с детства приучили к земле. Городским много тяжелее. И даже не потому, что они избалованы, вовсе нет, — а просто жизнь сейчас такая. Они животных и не видели: лошадку, коровку, — не знают, с какой стороны и подойти к ним. И как осуждать таких: в городе свои трудности, но от земли они очень далеки, и приживаться им в нашем монастыре много тяжелее.
— Но все же я замечаю — вы стараетесь и городских, образованных людей к себе привлекать. Ценятся у вас люди со знанием языка, те, что способны вести научную работу в музее…
— А иначе нельзя. Девочка, которая только на земле работает, — она и душу может иметь прекрасную, и опыт духовный, а вот поделиться своим сокровищем с другими — это не получается. А образованная — она и экскурсию составит, к ней и люди тянутся, вопросы задают и ответы получают. Что касается знания языков, то у нас это приветствуется. В обители живут сестры одиннадцати национальностей: русские, украинки, белоруски, чувашки, марийки, эстонки, латышки… И всем я говорю: «Сестры! Не забывайте свой язык!» Вот приезжает группа эстонцев: «Матушка, нам бы экскурсию на эстонском!» — «Найдем!» А знаете, как на родном языке любой рассказ становится понятным и простым! Потом благодарят: «Ну, и экскурсия! Замечательно!»
— Матушка, незапланированный вопрос. Вот, придет черед новой игуменьи… Рано или поздно, это наступит. Но что же станет с наработанным многими десятилетиями опытом игуменского труда? Ведь все, о чем вы говорили, можно одним махом разрушить…
— Нет, Александр Григорьевич, я верю, что будет продолжение. Верю! И знаете, почему? Потому что хозяйка у нас — не игуменья, хозяйка наша — Сама Матерь Божия. Она Свою Обитель содержит так, как это Ей угодно. Так что продолжение будет.
— Уже цитированный мною монах утверждает, что если раньше было монашество в миру, то теперь появились миряне в монашестве. Так ли это?
— Вообще-то, монашество в миру сейчас не признается. И зачем оно? В миру и так можно очень праведно жить. Прикладывать к мирской праведности монашеские обеты, я думаю, излишне. Как часто слышишь: «Мою маму постригли в схиму!» Мама больна, от немощи уже не понимает ничего, а ее в схиму постригли. В нашем монастыре схимниц всего четыре, и я не спешу каждую пожилую инокиню сделать схимницей. Труд послушания нельзя воспринять умом, его надо испытать на своей шкуре. Пусть это грубое слово, но правдивое! У нас есть схимонахиня Надежда, — ей уже более 80 лет. Она пришла сюда в 40-м году. Чего она только ни пережила! Была худенькая девчушка из Печерского края и грузила мешки с зерном, — мне известно, чего стоит такая работа: я и сама их грузила. Нет, путь послушания надо пройти своими ногами, нужно понять, что такое отсечение воли. Это трудно? Это очень трудно, но что с того? — мы сюда на подвиг идем! И подвиг этот длится десятилетия. А кого сейчас постригают в миру? Была тетя Катя, да разом стала схимонахиня Амвросия! А она и не знает ничего о монашестве. Приходит в монастырь: «Я монахиня, меня зовут… Ой, какое же мне имя-то дали… Забыла!»
— Но я хочу сказать и о другом… Известны мне случаи, когда священник, женатый, имеющий детей, решает уходить в иеромонахи. Все происходит по согласию с супругой, конечно, но я посмотрел в глаза этой женщине… Матушка, верите ли, — такой глубины горя я не видел давно.
— Да, бывает… Остается жена, остается ребенок — а его же надо растить! Если ты о них заботы не имеешь, как же ты душу спасешь? Так нельзя. Если ты женат, да еще дети есть — ни в коем случае! Не прерывай семейного послушания до гроба. А вот умерла твоя половина, тогда поступай так, как подскажет совесть.
— Матушка, кто важнее в женском монастыре — игуменья или духовник? Как распределяются сферы их духовного влияния?
— Я вам так скажу: духовник — это духовник! Именно духовник ведет сестер, а игуменья может только посоветовать, если что. Игуменья распоряжается на послушаниях, она смотрит за порядком, от этих хлопот священник освобожден. Духовник же и помыслы примет, и грехи отпустит. И, конечно, духовник выше. Выше! Игуменья и сама исповедуется у него… Но духовник с игуменьей должны работать как единый человек.
— Как вы считаете, почему среди святых, прославленных в лике преподобных, больше мужчин, чем женщин?
— Да, вы верно заметили… Видимо, мужчины и в монастыре посильнее нас. Есть, конечно, и женщины очень сильные, но все-таки, как я замечаю, мужчине больше силы дано. Да, и у женщин молитва до Бога доходит, но все-таки женщина послабее. Так Господь устроил…
— Отчего в первую очередь вы хотели бы предостеречь современных девушек, желающих монашеской жизни?
— Девушка приходит к нам — и сразу в восторге: «Ах!» Внешняя красота ей глаза застит. Это очень неправильно. «Ой, как красиво! Ой, какие цветы! Ой, какая одежда! Ой, какое пение!» Нет, это все не то… Надо сначала пожить, помолиться, понять, каким трудом эта красота достается. Я хочу предостеречь девушек от скоропалительности. Путь монашеский надо выбирать с большим рассуждением и с тщательным испытанием себя.
— Последний вопрос — о войне. Люди отдали живот свой за Отечество и Бога. Равны ли перед Господом те, кто защищал Родину, и те, кто воевал против нее? Можем ли мы воздавать одинаковые почести защитникам и оккупантам?
— По-моему, нет… Нет! Тот, кто отдал себя всего, без остатка, спасая ближних, — тот, конечно, пошел в Царствие Божие. А с остальными Господь Сам будет разбираться. Мы слишком маленькие люди, чтобы разбираться в этом.
— Дорогая матушка, спаси вас Господи за то, что вы уделили мне столько времени. Я задавал вам заковыристые вопросы, потому что ум у меня еще заковыристый. Я очень рад видеть вас в относительно добром здравии. Примите от нас и от наших читателей, которые вас очень любят, низкий поклон.
— И вот мое материнское благословение: газету не бросать!
