 |
| Радонеж | Митрополит Иларион (Алфеев) | 19.05.2005 |
— Насколько я знаю, Владыка, вверенная вам Австрийская епархия возникла в 1962 году.
— Решение о создании самостоятельной епархии на территории Австрии с центром в Вене было принято Патриархом Алексием I и Священным Синодом в 1962 году, однако присутствие русских православных людей в Австрии засвидетельствовано уже в XV веке, а с XVIII века в Вене находился русский священник. В 1899 году на территории Российского посольства в Вене был воздвигнут Свято-Николаевский собор. Строился он на царские деньги, с большим размахом, и сегодня остается самым величественным храмом Русской Православной Церкви за пределами ее канонической территории. Свято-Николаевский собор является главным духовным центром Венской и Австрийской епархии.
— Сколько человек собирается в храме в воскресные и праздничные дни?
— Каждое воскресенье на службе бывает человек двести-триста, а в большие праздники — до тысячи. Число прихожан постоянно растет, так что с недавних пор мы начали совершать по воскресеньям ранние литургии. Прихожане разных национальностей — русские, украинцы, белорусы, молдаване, грузины, австрийцы.
— На каком языке совершается служба?
— В будни только на славянском, а по воскресным и праздничным дням — на славянском и немецком. Один раз в месяц литургия совершается полностью на немецком языке. Это связано с тем, что некоторые наши прихожане, особенно дети, не говорят по-русски. Нередко русские родители отдают ребенка в австрийскую школу, и с годами родной язык для него становится все менее родным. Чтобы сохранить детей для Православия, службу приходится совершать на доступном для них языке.
— Я слышала, что недавно начался ремонт Свято-Николаевского собора. Как долго он продлится?
— Ремонт начался в сентябре 2003 года, сразу после моего приезда в Австрию, а продлится он, как думаю, по крайней мере, до 2007 года. Речь ведь идет не просто о ремонте, а о полной реставрации здания, которое простояло более ста лет и сильно обветшало. С Божией помощью мы уже закончили первый этап работ — отреставрировали и позолотили кресты и купола, отреставрировали подкупольные башни. Теперь начинаем наиболее трудоемкий этап — реставрацию фасада и интерьера, благоустройство первого этажа и подвала, замену коммуникаций — электропроводки, водоснабжения, отопления.
— Венский собор — не единственный приход в Австрийской епархии?
— Раньше был единственным, но с 1992 года священник из Вены начал ежемесячно ездить в Грац, второй по величине город Австрии. А в прошлом году я назначил туда постоянного священника, так что теперь там самостоятельный приход. В прошлом же году мы создали приход в Линце, где теперь тоже есть постоянный священник, проживающий в Зальцбурге. Понемногу развиваем пастырскую деятельность в Клагенфурте, а также в некоторых других городах. Кроме того, в Вене на Центральном кладбище есть маленький храм во имя святого Лазаря Четверодневного. Он был построен в 1895 году, но в последние годы пришел в аварийное состояние. Мы начали его реставрировать, даст Бог, к осени закончим ремонт. Тогда будет еще один действующий храм в Вене.
— А в Венгерской епархии сколько приходов?
— Раньше числилось одиннадцать, но в 1999 году три прихода были захвачены Константинополем. Осталось восемь. В прошлом году создали один новый приход — в Дебрецене. Таким образом, на сегодня в епархии девять действующих приходов. Из них три в Будапеште, один в пригороде Будапешта, остальные — в других городах. Из девяти действующих приходов шесть венгерских, три русских.
— В Будапеште есть кафедральный Собор?
— Есть, Свято-Успенский. С ним у нас серьезные проблемы: вот уже три года идет судебное разбирательство по вопросу о том, кому он должен принадлежать. Претензии на него предъявляет Константинопольский Патриархат, ссылаясь на то, что греки участвовали в его строительстве в XVIII веке. Однако те греки, которые строили храм, входили в юрисдикцию сербского епископа, поскольку Константинопольский Патриархат на территории Австро-Венгерской империи был запрещен. А после распада империи верующие в течение ряда лет находились в поисках той церковной юрисдикции, которая дала бы им возможность совершать богослужение на венгерском языке (к тому времени приход полностью «овенгерился», и никто уже не понимал по-гречески). Константинополь утверждает, что с 1922 по 1945 год приход входил в его юрисдикцию, однако документов, которые бы это подтверждали, не существует. В 1945 году приход обратился с прошением о принятии в юрисдикцию Московского Патриархата, но принят был лишь в 1950-м, после нескольких лет переговоров. С тех пор он находится в юрисдикции Русской Церкви, и богослужение в нем совершается по-венгерски.
— На чьей стороне суд?
— Первые две судебные инстанции нами выиграны. Сейчас вопрос рассматривается Верховным судом.
— Наверное, и Верховный суд примет решение в нашу пользу?
— Мы на это надеемся и об этом молимся. Мы считаем, что у Константинополя нет никаких оснований для претензий на храм, потому что этот храм ему никогда не принадлежал. Важно, чтобы суд продолжал основывать свои решения на строго юридических факторах, а не на домыслах, не подкрепленных документальными свидетельствами.
— Итак, будем надеяться на благополучный исход дела. Но давайте вернемся, Владыка, к вашим рабочим будням. Скажите, как вы выходите из ситуации на Рождество и в другие в двунадесятые праздники? Ведь вы же не можете совершать архиерейскую службу сразу и в Австрии, и в Венгрии?
— Здесь мне помогает то, что в венгерских приходах служба с 1920-х годов совершается по новому стилю, а в русских приходах — как в Австрии, так и в Венгрии — по старому. Поэтому я служу рождественскую литургию 25 декабря в Свято-Успенском соборе Будапешта, а 7 января — в Свято-Николаевском соборе Вены. Так же и на другие неподвижные праздники. Что же касается богослужений пасхального цикла, то здесь приходится выбирать — какие-то службы совершать в Австрии, какие-то в Венгрии. Помимо двух кафедральных соборов, я стараюсь несколько раз в году служить в Свято-Сергиевском храме в Будапеште, Покровском приходе в Граце и приходе во имя святых Новомучеников и исповедников российских в Линце. В остальных приходах служу хотя бы один раз в год.
— А какое главное отличие архипастырского служения за границей от служения в России?
— Я думаю, что в России, где епархии большие, состоящие из нескольких сотен приходов, у архиерея меньше возможности для личного общения с пастырями и прихожанами, значительно больше административных обязанностей. На Западе наши епархии небольшие, у архиерея больше возможностей для личного контакта с духовенством и паствой. С другой стороны, в России Православная Церковь — это церковь большинства, поэтому епархиальная деятельность может осуществляться с «симфоническим» размахом. На Западе мы в меньшинстве, поэтому наша жизнь носит скорее «камерный» характер.
— Кстати, вы ведь, Владыка, учились в консерватории. Остается ли у вас время на занятия музыкой?
— Времени и желания заниматься музыкой, то есть играть на инструментах или писать музыкальные произведения, у меня нет. Но иногда слушаю классическую музыку в записи — главным образом, Баха, Брамса и Бетховена. Например, сидя за рулем по дороге из Вены в Будапешт, или занимаясь вторичной литературной работой (редактурой, корректурой), не требующей особого внимания.
— Служение в Австрии и Венгрии вы совмещаете с представительской работой в Брюсселе. В чем она заключается?
— В Брюсселе находится наше Представительство при Европейском Союзе: я его возглавляю с июля 2002 года. Наша задача в Брюсселе — вести диалог по мировоззренческим вопросам с Европейской Комиссией, с Европейским Парламентом и рядом других международных организаций. Дело в том, что на территории Евросоюза живет очень много верующих Московского Патриархата, поэтому для нашей Церкви совсем не безразлично, на какой мировоззренческой основе будет строиться объединенная Европа, какое место будет в ней отведено Православию.
Сегодня большинством либеральных политиков на Западе свобода вероисповедания воспринимается только как свобода исповедовать религию у себя в комнате или в своем приходе. Иначе говоря, религия допускается как хобби, наряду с классической музыкой или спортивным плаванием. Не более того. Считается, что ваша религиозная принадлежность никак не должна проявляться в профессиональной сфере, и ваше поведение на общественном поле никак не должно быть религиозно мотивировано.
— То есть, религия допускается исключительно как частное дело.
— Именно так. Церковь же, конечно, протестует против этого, потому что Христос создавал ее не только для келейного употребления. У Церкви есть миссионерский императив: она считает, что мир, в том числе и секулярное общество, является ее миссионерским полем. Это не значит, что она кому-либо навязывает свое мировоззрение, свою идеологию, но она должна обладать правом и свободой открыто проповедовать то, что считает истиной, и открыто защищать традиционные ценности. В этом видит свою задачу и наше представительство в Брюсселе.
Помимо представительской деятельности, мы ведем широкую информационную работу. Два или три раза в месяц выпускаем электронный бюллетень на английском, французском и немецком языках: число его подписчиков превышает 5 тысяч человек, и он является самым многотиражным православным изданием на Западе. Выпускаем также русскоязычный бюллетень, поддерживаем интернет-сайт на четырех языках. Я регулярно встречаюсь с журналистами, чтобы и с их помощью информировать Евросоюз и западную общественность о взглядах нашей Церкви на современные проблемы.
— О каких проблемах идет речь?
— Прежде всего, о нравственных, таких как семейная этика, эвтаназия, клонирования, другие вопросы биоэтики. Если говорить, например, о семейной этике, то здесь наблюдаются глубокие расхождения между традиционным и современным секулярным подходами. Традиционный библейский взгляд на семью исходит из представления о муже как главе семьи, кормильце, а главной задачей жены объявляет материнство, чадородие. Современный секулярный мир, по сути, полностью разрушил такое представление о семье и провозгласил полное равенство полов, а идеалам крепкого брака и супружеской верности противопоставил свободную любовь и сексуальную распущенность. Мы выступаем за сохранение традиционного семейного уклада. Разумеется, мы всячески приветствуем равенство между мужчиной и женщиной, если речь идет о гражданских правах, об участии в выборах, и т. д. Но когда и мужчина и женщина оба становятся кормильцами, когда оба они в равной степени озабочены своим карьерным и профессиональным ростом, когда решают, по сути дела, одни и те же задачи, то у женщины просто не остается времени и сил на рождение и воспитание детей. Происходит нарушение естественного, вложенного в природу человека соотношения сил между мужчиной и женщиной в семье. Это уже привело Запад к резкому падению рождаемости и глубокому демографическому кризису.
— А что же делать, если в нашей стране муж не в состоянии самостоятельно прокормить семью?
— Отсутствие стабильного и должного заработка, низкий уровень социальной защищенности — все это, конечно, усугубляет проблему. Но ведь на Западе у людей и заработок высокий, и пособия на детей выдаются большие, а демографический кризис продолжает углубляться. Дело, прежде всего, в той духовно-нравственной установке, которая вытекает из либерально-гуманистического мировоззрения, ставящего семейные ценности далеко не на первое место.
— Ваши иностранные оппоненты, Владыка, могут сказать: наведите сначала порядок у себя, в России, а потом уже учите нас.
— С «иностранными оппонентами» я беседую не как представитель России, а как представитель Московского Патриархата. А Церковь наша — интернациональная, у нас епархии и приходы не только в России, но во многих странах мира, в том числе на территории Евросоюза. Поэтому наша Церковь должна уделять внимание не только тому, что происходит в России, но и тому, что происходит в Европе и во всем мире.
— Что вы можете сказать о принятой недавно европейской конституции, которая уже ратифицирована Европарламентом?
— В этой конституции, вопреки многочисленным обращениям христианских церквей, не упоминается о христианском наследии Европы. Но одна из статей конституции содержит упоминание о необходимости «открытого, транспарентного и регулярного» диалога Евросоюза с церквами и религиозными объединениями, а также философскими и внеконфессиональными обществами. Таким образом, если раньше сами церкви инициировали диалог с Евросоюзом, то теперь такой диалог является требованием конституции. Это очень важный момент, который, как я надеюсь, положит начало более систематическому диалогу между христианскими церквами и руководством Европейского Союза, которое теперь уже обязано, по конституции, учитывать точку зрения церквей.
— Что вы можете сказать об экуменическом движении? Наш православный народ очень насторожен на этот счет.
— Существует некий миф об экуменизме как попытке создать сверх-церковь, которая стала бы неким общим знаменателем всех христианских церквей. Никто из ответственных участников экуменического движения подобную идею не разделяет. Православная Церковь участвует в движении за христианское единство только потому, что видит в этом возможность свидетельствовать о своем мировоззрении, своем учении, своей традиции — богословской, литургической, аскетической — перед теми, кто к ней не причастен. Православные иерархи и богословы на межхристианских встречах не подписывают какие-либо компромиссные документы, в которых содержались бы «уступки» инославным. Напротив, всегда и везде мы отстаиваем православную точку зрения, которую считаем единственно правильной. Эта точка зрения выражена в «Основных принципах отношения Русской Православной Церкви к инославию» — документе, принятом Архиерейским собором 2000 года.
— Откуда же всякие подозрения, связанные с экуменизмом?
— Подозрения могут быть отчасти основаны на том, что существуют некие крайние формы протестантского экуменизма: например, когда представители разных конфессий совершают совместную Евхаристию и вместе причащаются. На политкорректном языке это называется «евхаристическим гостеприимством». Православная Церковь отвергает эту практику, католическая — официально — тоже, хотя на неофициальном уровне евхаристическое общение между католиками и протестантами иногда приосходит. Мы, православные, считаем, что совместное причастие является свидетельством пребывания в единой Церкви. А в единой Церкви пребывают только те люди, которые между собой полностью согласны по всем догматическим, экклезиологическим и нравственным вопросам. Поэтому иногда приходится открыто говорить, например, протестантам, что мы их церкви не можем признать церквами в полном смысле слова. Как-то я беседовал с одним протестантским епископом. Он попросил меня объяснить ему основные принципы нашей эклезиологии. Я объяснил. Тогда он спросил: «Значит, вы не признаете нас церковью?». Я ответил: «Не признаем». Он заплакал.
— А чего плакать-то? Лучше бы он изучил «историю вопроса» и обратится к православию. Это же так очевидно!
— Для вас, может быть, очевидно. Но есть множество людей, с детства воспитанных в протестантских общинах и не знающих ничего, кроме того богословия, которое им было там преподано. Они любят свои общины и дорожат той традицией, которую получили в наследие от многих поколений своих предков. Ведь мировоззрение человека во многом обусловлено его воспитанием, его семьей, его церковной общиной. Конечно, бывают случаи — редкие — перехода из протестантизма в православие; случалось, что протестантский пастор становился православным священником. Но, как правило, такой переход — результат либо большой духовной работы и полного самоотречения, либо внутреннего надлома.
— А что же он все-таки плакал, если он так любит свою веру, если она для него естественна?
— Во-первых, ему, наверняка, было больно услышать, что мы не признаем его церковь за церковь. А во-вторых, я замечаю, что инославные христиане, — это касается не только протестантов, но и католиков, — соприкасаясь с нашей церковной традицией, каким-то внутренним чувством познают, что в этой традиции есть что-то глубоко аутентичное, идущее от Древней Неразделенной Церкви. Не так давно в венском Свято-Николаевском соборе на рождественском богослужении присутствовал католический архиепископ, который, отстояв трехчасовую литургию, сокрушенно сказал: «Когда-то и у нас были такие же службы, но теперь мы потеряли ту литургическую глубину и красоту, которая сохранилась в вашем богослужении». После службы я пригласил его на трапезу, во время которой объяснил, что Рождеству Христову в нашей традиции предшествует сорокадневный пост, когда нельзя вкушать скоромную пищу. «И это у нас когда-то было, — вновь сокрушился архиепископ, — но и это мы утратили».
— Владыка, вы ведь еще молоды, а на вас так много возложено, вы встречаетесь с королевами, премьер-министрами, главами церквей. Как вам удается справляться со всеми возлагаемыми на вас задачами?
— Во-первых, встречи с королевами и премьер-министрами бывают не так часто, и, поверьте, это не самое трудное из того, что выпадает на долю архиерея. Во-вторых, не всегда и не со всеми задачами и ситуациями удается справиться. А в-третьих, служение архиерея и вообще пастырство — это задача, которая превышает человеческие силы, и если мы в чем-то преуспеваем, то прежде всего благодаря Богу, Который облегчает бремя нашего служения и Сам выполняет многое из того, что возложено на нас. Разве мог бы, например, священнослужитель понести на себе тяжесть грехов, о которых он ежедневно слышит на исповеди, если бы Господь Сам не брал на Себя эту тяжесть?
— Часто ли вам приходится путешествовать? И где вы бываете чаще — в Вене, Будапеште или Брюсселе?
— В Вене я бываю чаще, чем где-либо. Но в Будапешт стараюсь ездить ежемесячно дней на 5−7, а иногда и два раза в месяц. В Брюсселе тоже бываю регулярно. Кроме того, много поездок в другие страны — для чтения лекций или для участия, по благословению священноначалия, в различных конференциях, конгрессах, симпозиумах. Например, в 2004 году я ездил на Мальту, в США, Малайзию, Австралию, Италию, Германию, дважды в Швейцарию, дважды в Грецию, четыре раза в Москву. В этом году, помимо Будапешта и Брюсселя, уже съездил в Германию, Швейцарию и на Кубу, а до конца июня предстоит посетить снова Швейцарию, затем Украину, Литву, Белоруссию, Германию, Грецию и Люксембург. В июле-августе в Европе мертвый сезон. А с сентября по декабрь — снова поездки. В общей сложности около тридцати зарубежных поездок в год.
— При таком напряженном ритме у вас, наверное, не остается времени на то, чтобы писать книги? А ведь когда-то вы признавались, что самое большое ваше желание — быть ученым монахом.
— В моей жизни было две больших любви — к алтарю и к богословию, то есть к православному богослужению и к богословскому осмыслению православной веры. Это осмысление включало для меня, помимо чтения Священного Писания, изучение творений Святых Отцов. Особенно близкими мне по духу оказались преподобный Симеон Новый Богослов, преподобный Исаак Сирин и святитель Григорий Богослов. О каждом из них я написал по книге. Кроме того, переводил некоторые творения Симеона Нового Богослова с греческого, а Исаака Сирина — с сирийского. Это было той духовной пищей, которой я насыщался на протяжении многих лет. Мне всегда казалось, да и сейчас кажется, что идеальным сочетанием для меня было бы служение престолу Божию и занятие богословием.
Но в двадцать лет я принял монашество, а это означает, что я отдал себя в послушание Богу и Церкви. С тех пор моя жизнь мне не принадлежит. В моей священнической биографии было много крутых поворотов, но они были обусловлены не моей собственной волей, а решениями священноначалия и, в конечном итоге, Промыслом Божиим, который проявлялся через эти решения. Этот всеблагой и спасительный Промысл устроил так, что на протяжении последних десяти лет богословием я занимался лишь урывками, и книги свои писал либо по ночам, либо в самолете. Но я давно уже понял, что заниматься надо не тем, чем хочется, а тем, что тебе поручает Церковь. Сейчас, когда Церковь поручила мне управление двумя епархиями и, сверх того, ответственную миссию при Европейском Союзе, мне было бы трудно даже сосредоточиться на патристических исследованиях.
Впрочем, жизнь святых отцов убеждает меня в том, что совсем не обязательно иметь идеальные условия для творчества, чтобы быть богословом. На самом деле ответственное церковное служение может мобилизовать какие-то внутренние ресурсы, которые остаются незадействованными, когда ты сидишь за письменным столом в библиотеке. Красноречивым примером является Григорий Богослов. Это был человек, который всю жизнь мечтал об уединении и богословской деятельности, и почти всегда имел досуг для литературных занятий. В его жизни был лишь один очень краткий и яркий период, когда он возглавлял церковь в Константинополе и был совершенно лишен досуга. В это время против него плели интриги, на него было совершено покушение, в это время он был, как никогда, занят исполнением церковно-административных обязанностей. Однако из сорока пяти проповедей, составляющих его основное литературное наследие, половина была написана и произнесена именно в этот краткий период. После изгнания из Константинополя он уехал к себе в имение, прожил еще довольно долго, однако ничего столь значительного не написал, занимаясь главным образом редактурой и переработкой сочинений, написанных в константинопольский период. Пример этого святого убеждает в том, что богословские способности человека иной раз с наибольшей силой проявляются именно в тот момент, когда они наиболее востребованы, то есть когда человек наиболее «задействован». Его слово прозвучало потому, что было нужно церкви, а когда оно оказалось ненужным и невостребованным, язык богослова умолк.
— Желаю вам, Владыко, чтобы ваш богословский язык не умолк и чтобы вы все-таки продолжали радовать нас своими новыми книгами.
Наталья Ларина
