 |
| Вера-Эском | Протоиерей Василий Ермаков | 05.05.2005 |
Мое детство можно обозначить одним словом — «голодное». Хорошо помню голод 1929−1934 годов, периода коллективизации… Храмы города Болхова на Орловщине, где прошло мое детство, были засыпаны рожью и пшеницей, крестьяне пытались везти муку и испеченный хлеб на продажу в город, но их не пускали. Мы все знали и видели — это было настоящее вредительство тех, кто в то время руководил страной. Русский народ голодал, а зерно в это время отправляли эшелонами на продажу в Германию.
Болховчане в то время занимали очередь за хлебом и стояли целый день и еще ночь, уцепившись друг за друга, чтобы никто не сказал: «Ты тут не стоял». И при этом часто хлеба на всю очередь не хватало.
При этом народ не мог высказывать свое отношение к тому, что происходило, ведь власть-то была своя — «рабоче-крестьянская». Отец мне говорил: «Народ клюнул на обещание: фабрики — рабочим, землю — крестьянам, отошел от Бога и был наказан».
Когда немцы пришли в Болхов, они были поражены красотой города и даже издали набор из 12 открыток с названием «Болхов — город церквей». В нашем небольшом городе было 30 храмов и два монастыря. Немцы ни одного храма не взорвали, храмы стали планомерно разрушать уже после войны. Сейчас, слава Богу, их восстанавливают…
Это земля примирения, нужно восстановить и немецкое военное кладбище в городе. На этом кладбище я проработал несколько месяцев подростком — рядом стоял военный немецкий госпиталь, и мы хоронили тех солдат, которые умерли от ран.
Хотя с войной, с оккупацией у меня связаны тяжелые воспоминания: недалеко от Болхова проходила линия фронта, нас непрерывно осыпали бомбами. По 10−12 часов в сутки мы жили в напряжении — куда попадет бомба, люди гибли на улицах и в собственных домах. Чудо, что наш дом не разрушили: мама каждый день ходила вокруг дома с семейной реликвией — иконой Тихвинской Божией Матери. Однажды по нашей улице целый день била «Катюша», а наш дом выстоял.
На полях за Окой, рядом с Болховом, было положено, наверное, не меньше миллиона русских солдат. Сейчас на этом месте стоит памятник погибшим. Нас, болховчан, во время оккупации гоняли на эти поля хоронить наших убитых красноармейцев. Мы хоронили по 250 человек в воронку.
Много в свои 14−15 лет мне пришлось насмотреться ужасов, но в это же время я пришел к Богу, в Церковь. Как сейчас помню, как я в первый раз вошел в только что открытую немцами Алексеевскую церковь (в честь митрополита Алексея). Рождество 1942 года, храм битком набит людьми, опаленными войной (в том числе и маленькими детьми), — тогда я душой ощутил небо на земле, такая была молитва. И понял, что мне нужно быть вместе с ними.
А с молитвой уже не так страшно было переживать ужасы войны.
Каждый день я обязан был приходить на площадь отмечаться, и немцы отправляли нас на работу. Гоняли под конвоем с 9 утра до 5 вечера. А дальше — комендантский час, запрет хождения по городу. Особенно тяжело было зимой — в 1942 году стоял мороз под сорок градусов. Немцы снимали с населения полушубки и валенки. Помню, как мама однажды пошла на реку за водой, возвращается в одних носках — немец снял с нее валенки. Полкилометра шла по снегу почти босая!
А потом я попал в облаву. Так в июле 1943 года я был арестован и без подготовки, не успев ничего с собой взять, был отправлен в немецкий лагерь в Прибалтику. Родные мои не знали, что со мной, где я. Я вернулся через два года домой молитвами родителей.
Детство, юность — это горькие страницы моей жизни. Но я всегда на себе явственно чувствовал покров Божией Матери; когда я с надеждой на Бога обращался к молитве, Бог всегда мне помогал. Это я говорю для современных людей, чтобы они никогда не думали: поможет Бог или не поможет? Я знаю из своей практики — Бог всегда слышит, когда молишься искренне.
Я всегда учу тех, кто обращается ко мне за советом: есть у вас храм Божий, домашняя молитва, и не должно быть никаких ожиданий чудес. Бог сам знает, как нам помочь, куда нас направить. Знает прежде нашего прошения. Это нужно твердо понимать.
Записала Л. ИЛЬЮНИНА
