 |
| Вера-Эском | Л. Самарина | 05.05.2005 |
Это стихи священника всеволожского Троицкого храма отца Владимира Каменского. Батюшка был поэтом. «Его молитвами мы спасались!» — улыбается матушка Варвара (Метицкая). Как раз при нем матушка Варвара — в миру Нина Ильинична — была в храме старостой.
Матушка хлопочет: едва мы, совсем незнакомые люди, вошли в дом, она сразу стала собирать на стол. По всем «сусекам поскребла» и две банки разного меда нашла, и конфеточки, и фрукты, чай и сок.
Слушали мы ее рассказ и чувствовали себя пигмеями рядом с этой маленькой сухонькой старушкой, с трудом волочащей ногу на протезе, — и при этом светящейся радостью и благодарностью Богу за все. А жизнь ей выпала такая, что благодарность за нее уже нужно рассматривать как подвиг.
На фронт Нина Васильева попала 18-летней девочкой в 1942 году. Мобилизовали ее как военнообязанную, так как в начале войны она успела в срочном порядке закончить медицинское училище. А перед этим семья потеряла совсем молодого отца (скончался в 32 года), умер младший брат, была арестована и увезена в неизвестном направлении мать. Нина поехала на Волховский фронт вместе с пятилетней сестрой Валечкой.
В разговоре матушка постоянно вспоминала о том, с каким трудом они добирались до места назначения: «Нас очень долго, девять или восемь часов держали на Ладоге, а мороз был под сорок». Сестричку удалось пристроить при штабе армии. «Она была такая деловая, рассудительная и самостоятельная девочка», — говорит матушка.
А саму Ниночку в первый же день отправили на передовую. И в одном из первых ее боев она потеряла ногу. Рассказывает об этом матушка почти весело: «Главное, что мне уже через неделю — очень быстро — сделали протез, и я смогла встать в строй». — «И что, опять на передовую, и опять раненых вытаскивали на себе?» — «Да, конечно. А тяжелые же были мальчики…» — «Как же вы могли справиться, такая маленькая, худенькая, да еще с протезом?» — «А я была сильная. У нас питание до войны было хорошее, ведь в деревне жили. Свое молочко, мясо, овощи. Все свое. Потому что у нас были лошадки и коровки. Мои дедушка и бабушка были трудовыми людьми, крестьянами. Вообще-то мы постоянно жили под страхом грабежа. Ночью приходили какие-то люди и все могли отобрать — и скотину, и еду. Но все равно, что-то и себе оставалось. Так что я была сильная».
Еще я спросила матушку, были ли среди наших солдат на войне верующие люди. Матушка оживилась: «Были, были. Крестики на многих были надеты, ладанки. Родители у этих солдатиков в основном были верующими, молились за них».
Когда я задала вопрос м. Варваре, как она нашла после войны свою маму, бодрая, улыбающаяся матушка начала плакать. Но, как оказалось, не столько от горя, сколько от благодарения Богу за то, что совершилось явное чудо.
После мытарств на страшном по количеству павших Волховском фронте Ниночка Васильева вместе с госпиталем была направлена в Новосибирск. И вот, прослужив в сибирских госпиталях два года, в конце войны она отправилась домой. Оставались последние минуты пребывания на Сибирской земле. Ниночка пришла на вокзал к отправлению поезда и вдруг на перроне услышала, как одна женщина рассказывает другой: «Я ищу свою дочь, я ее потеряла». Она узнала голос матери! Окликнула ее, та увидела дочь и… упала в обморок. То, что они нашли друг друга, — это было явное чудо Божие! Сколько матерей потеряли своих детей во время войны и так и не смогли их найти! Чудом было и то, что, вернувшись домой во Всеволожск, они нашли и младшенькую Валечку.
— И депутатом была, и на съездах была, — рассказывает про свою маму м. Варвара, — но и с батюшками была всегда. Наш дом был приютом для всех. Мы дружили с матушками Леушинского подворья, все мое детство прошло на подворье. А потом, когда его закрыли, мы приютили и насельниц, и батюшек в родительском доме. Две матушки поселились в сторожке при Троицком храме. Я им носила молочко, картошечку, яички. Иногда к нам приезжали из Питера монахи просто на отдых — в бане помыться, покушать свеженького. Приезжали те, кто вышел из заключения или следовал в ссылку, — мы всех принимали. Я всегда батюшек и матушек ночью отправляла на поезд. Но… На маму донесли, и последовал арест. И сестру ее, мою крестную, тоже забрали. Трое детей осталось. Хозяйство все порушили. Но и вернувшись домой после войны, мы продолжали принимать священство.
— А как вы жили после войны? — спросила я матушку.
— Трудно. Страшное было время. Опять продолжали забирать людей. Приходили по ночам, ничего не говорили, увозили куда-то. Я знаю то место, неподалеку от Всеволожска, где производились массовые расстрелы, надо бы туда поехать, помолиться, да не могу, боюсь, что сердце не выдержит.
— Это в районе станции Бернгардовка?
— Да. Там имение старинное было, его подожгли, порушили.
— Теперь уже установлено, что там были расстреляны священномученик митрополит Вениамин с сомучениками, поэт Николай Гумилев и тысячи безвестных страдальцев в 30-е и 40-е годы. А имение, кстати, восстановлено — там теперь музей семьи Олениных. Но памятник жертвам террора пока не собираются ставить.
— Да кто же все это делал? Я думаю, что это не наши люди, — не верит матушка в то, что на такие злодеяния способны русские люди. — Это какие-то засланные, нанятые.
Благословение у меня было такое: построить дом и принимать в нем людей. По ночам таскала бревна, потому что днем некогда было заниматься стройкой, — во Всеволожске я работала в санэпидемчасти больницы. Да и привозили стройматериал по ночам. Многие мне помогали на стройке, очень хорошие люди были вокруг!
И опять матушка прослезилась — вспомнила врача, который работал вместе с ней, был арестован уже после войны и не вернулся, вероятно, был репрессирован. Две его девочки остались сиротами, мать умерла раньше.
— Ведь это удивительно, что вас не тронули, не было неприятностей на работе, хотя все знали, что вы не просто посещаете церковь, а активно помогаете батюшке. Никто не донес, что вы принимаете у себя в доме священников, монахинь.
— Да, Господь хранил все время. А я не только принимала священников — муж купил машину, я научилась ее водить и возила батюшек и матушек, когда нужно было — и ночью, и днем. Я все монастыри объехала, в Пюхтицах часто бывала.
Впрочем, и сейчас матушка продолжает ездить в паломничества по монастырям, вот только что вернулась из Кирилло-Белозерского, и людей принимает, и богослужения в своем родном всеволожском храме не пропускает. Она остается самой собой до конца.
Передо мной за краткий час прошла вся жизнь Нины Ильиничны Васильевой-Метицкой, три года назад ставшей монахиней Варварой, — жизнь, которую можно назвать подвигом. И этот подвиг продолжается. Как стыдно бывает за себя, когда Бог посылает тебе встречу с настоящими людьми, с настоящими христианами. Как обжигает чувство вины за то, что мы не оправдываем тех жертв, которые принесли за нас наши отцы и деды!
