Доброволец двух белых фронтов

Генерал-лейтенант Владимир Васильевич Голицын

От Редакции: В конце ноября 2021 года в издательстве «Посев» вышла в свет новая двенадцатая книга серии «Белые воины» «Добровольцы», посвященная офицерам-добровольцам, участникам Гражданской войны в рядах армий Южного и Восточного фронтов Белого движения. В издании приведены подробные биографии двенадцати офицеров, фронтовиков Первой мировой войны, добровольцами вступивших в белые армии в 1918 году. Все они — кавалеры боевых орденов, в том числе и высшей офицерской награды — ордена Святого Георгия и Георгиевского оружия. Сегодня мы предлагаем нашим читателям ознакомиться с биографией одного из таких добровольцев — генерал-лейтенанта Владимира Васильевича Голицына.

Это единственный из высших русских военачальников, который принял участие в двух Ледяных походах — 1-м Кубанском походе и Великом Сибирском походе.

«Может быть, мы подошли к этому сказочному городу с другой стороны, не с той, которую видели издалека? Потому что сейчас мы ехали между рядами каких-то бедных лачуг и развалин, которые не имели ничего общего с царством царя Салтана, вдоль улиц, забитыми повозками вроде нашей, артиллерией, беженцами, солдатами, толпившимися возбужденными группами. Вскоре разговоры о том, что произошло здесь в Ачинске, всего лишь несколько часов назад, потянулись через обоз, как ядовитая змея.

— Поезд с боеприпасами на железнодорожной станции взорвали местные группы красных.

— Нет, нет! Щетинкин!

— Тысячи убиты, сгорели заживо, искалечены.

— На станции скопились десятки поездов в ожидании топлива, когда это произошло!

— И все наши — все наши поезда, российские! Составы с иностранными миссиями уже все прошли.

— Вы бы видели, что творилось на станции: крики, стоны. Платформа, станционная площадь были битком набиты пострадавшими, у кого оторваны ноги, у кого — руки. Сгоревшие вагоны еще дымились, дорога к центру города полностью загружена. Был дан приказ обойти город и остановиться на окраине.

Что за город Ачинск? Этого я никогда не узнаю. Обойдя его стороной, продвигаясь грязными, неухоженными окраинными улицам, мы, наконец, нашли приют на первом этаже разрушенного дома. Снаружи зеленоватая лужа замерзшего талого снега, внутри куча беженцев — полнейший хаос, беспорядок, запах протухшей пищи, чеснока, болезней".

Так Ольга Ильина-Баратынская вспоминает события 29 декабря 1919 г., когда обоз, в котором она эвакуировалась на восток, вступил в Ачинск. Полковник В. О. Вырыпаев, бывший рядом с эпицентром взрыва, описывал события этого дня так: «Я шифровал телеграмму на небольшом столике близ окна. К главнокомандующему (генералу Каппелю) приходили с очередными докладами начальники воинских частей и чины штаба. Был обычный для того времени рабочий день штаба. Но в 12 часов дня или немного позднее я услышал короткий гул, а затем один за другим два оглушительных громовых раската, отчего толстые стекла окон салон-вагона, разбитые на осколки, влетели внутрь вместе с рамами. Находясь близко от окна, я силой влетевшего от взрыва воздуха буквально втиснулся лицом в стол, получив удары по голове от разбитых стекол. Первое, что я услышал сквозь грохот и лязг летевших во все стороны тяжелых вещей, был довольно спокойный голос Каппеля: «Вася, ты жив? Дай мою винтовку!»

Я шифровал телеграмму в его личном купе, где на ближайшем от койки крючке всегда висела его винтовка. Я взял винтовку и, переступая через лежавшие на полу оконные рамы, передал ее Каппелю, который уже выходил из вагона. И пока мы вышли и спустились с высоких подножек вагона на снег, прошло некоторое время. Но мы видели, как сверху с большой высоты летели издававшие странный вой тяжелые двери теплушек и обломки вагонов. Нам пришлось плотно прижаться к вагонам нашего поезда, чтобы не быть раздавленными валившимися сверху тяжелыми частями взор­ванных вагонов. Двери товарных вагонов, падавшие с молниеносной быстротой углом, на наших глазах взрыхляли промерзшую землю на аршин и больше глубины. Жар от ревущего пламени, устремлявшегося на несколько саженей к небу, заставил нас вернуться к задней части нашего эшелона и обернуться туда, где справа и слева были нагромождены в несколько рядов горящие вагоны (теплушки), набитые корчившимися от огня еще живыми людьми — ранеными и тифозными. От горящей груды вагонов загорелись и другие уцелевшие от взрыва вагоны, наполненные больными, ранеными и просто беженцами, оглушенными взрывом.

Генерал Каппель дал распоряжение железнодорожникам отцепить уцелевшие от огня составы вагонов и вывести их из сферы всепожирающего огня. Конвой штаба фронта, состоявший из 70 человек, почти целиком погиб, находясь в вагонах близко от взрыва. Сзади нас уцелело, с разбитыми окнами, 17 вагонов из нашего состава. Остальные все погибли. Допуская возможность выступления местных большевиков, Каппель приказал мне отправиться в город Ачинск (3 версты от станции) и вызвать добровольческую конную бригаду, в которой мы (Каппель и я) были утром и все чины которой произвели на нас очень хорошее впечатление. Особенно толковым был их командир (фамилию его я забыл). Телефон, конечно, не действовал, так как здание станции было почти разрушено, с зияющими отверстиями вместо окон и дверей. Пробираясь через пути, я увидел несколько тревожно бродящих, сорвавшихся с коновязи чешских лошадей. Поймав одну из более доверчивых, я сел на нее без седла, в одном недоуздке, и направил бедного коня по кратчайшей дороге к городу, применив все дозволенные и недозволенные способы к развитию его предельной скорости.

Подъезжая к зданию, где располагался штаб бригады, я увидел всю бригаду готовой к действию. Я наскоро объяснил, в чем дело, и получил другого, оседланного коня, так как доставивший меня конь еле стоял на трясущихся ногах. Ускоренным аллюром мы прибыли к месту взрыва и быстро разыскали генерала Каппеля, который и отдал нужные распоряжения командиру Добровольческой бригады. Огонь, бушевавший, когда я уезжал, значительно утих, хотя вагоны еще продолжали гореть и в прогоревших отверстиях были видны корчившиеся в предсмертных муках люди. Помочь им было некому, и прибывшая Добровольческая бригада быстро организовала помощь".

Эти свидетельства очевидцев взрыва на путях ачинской железнодорожной станции важны для понимания судьбы героя этого очерка, генерал-лейтенанта Владимира Васильевича Голицына. Последние упоминания о нем датированы серединой декабря 1919 г., когда подчиненные Голицына в Красноярске получили его телеграмму с указаниями по переброске добровольческих подразделений и подготовке города к обороне. После этого о его судьбе ничего неизвестно. Нет упоминаний в документах, воспоминаниях сослуживцев, и семейных хрониках. Будучи в прямом подчинении главнокомандующего, Голицын должен был следовать в штабном эшелоне и предположительно находился в той его части, которая погибла в ходе взрыва и последовавшего за ним пожара.

Владимир Голицын родился 9 июля 1878 г. в Житомире, в семье штабс-капитана 29-го Черниговского пехотного полка Василия Алексеевича Голицына. Отец — из дворян Рязанской губернии, родился 8 апреля 1836 г. — поступил на службу в разгар Крымской войны, участвовал в подавлении Польского восстания в 1863—1864 гг., беспорочно прослужив 38 с половиной лет в одном и том же полку. В 1890 г. он был произведен в подполковники, и уволен со службы по прошению с мундиром и пенсией. В семье, помимо Владимира, было еще двое детей: сестра Ольга 1876 года рождения, и брат Степан, родившийся в 1880 г. Семья жила исключительно на жалование отца, не имея «родового или благоприобретенного имущества». Детство Владимира прошло в Царстве Польском (отец строил казармы в городе Скерневице), в Варшаве, где семью проживала и после отставки отца.

Василий Алексеевич, будучи кадровым офицером, посчитал военную профессию само собой разумеющейся для сыновей, определив их сначала в Полоцкий кадетский корпус, а затем в военные училища. Старший Владимир, окончив корпус по 1-му разряду, поступил в Александровское военное училище, а его младший брат Степан, в Казанское военное училище.

Учеба Владимира в Москве началась 1 сентября 1895 г. Будучи юнкером, он участвовал в торжественной коронации их императорских величеств в мае 1896 г. По окончанию полного курса наук по 1-му разряду, Голицын был выпущен из училища 13 августа 1897 г., с произведением в подпоручики и зачислением по армейской пехоте. Прикомандирован к лейб-гвардии короля Фридриха Вильгельма III Санкт-Петербургскому полку, куда прибыл в октябре этого же года. В сентябре 1898 г. переведен на службу в упомянутый полк, расквартированный в Варшаве. Там же, весной 1901 г. он женился на дочери почетного гражданина Тулы, Матильде Семеновне Соловьевой. Несколько слов о ней. Матильда родилась 7 ноября 1881 г. в Москве, там же окончила гимназию. Хорошо знала французский и немецкий языки, играла на фортепьяно и писала стихи. Много позже, заполняя анкету «Бюро по делам российских эмигрантов в Маньчжу-Ди-Го», Матильда отдельно отметит, что она монархистка.

Драматические события лета 1900 г. в Китае, выявили необходимость срочного усиления охраны Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД). Это привело к появлению в составе Отдельного корпуса пограничной стражи нового Заамурского округа, что потребовало срочного набора кадрового офицерского состава из числа добровольцев. Одним из них стал поручик Владимир Голицын, переведенный в июне 1901 г. в Отдельный корпус пограничной стражи и назначенный в 3-ю бригаду Заамурского округа. В составе бригады он успел поучаствовать в наведении порядка в северной Маньчжурии и был отмечен командованием, награждением орденом св, Анны 4-й степени с надписью «За храбрость» и производством в штабс-ротмистры, в апреле 1902 г.

В августе 1902 г. в семье молодого офицера появляется дочь Нина, в ноябре 1903 г. — сын Василий. Младший сын Владимир появился на свет в июле 1905 г. В 1903 г. Голицын был награжден орденом св. Станислава 3-й степени с мечами и бантом. Затишье на этом направлении было недолгим и завершилось с началом русско-японской войны.

Антон Иванович Деникин, ставший в феврале 1904 г. начальником штаба 3-й бригады, в своей книге «Путь русского офицера» красочно описывает условия быта и службы этого соединения: «Для обеспечения маньчжурских железных дорог была создана Охранная стража, вначале из охотников, отбывших обязательный срок службы, преимущественно из казаков, и из офицеров-добровольцев. Стража находилась в подчинении министра финансов [С. Ю.] Витте, пользовалась его вниманием и более высшими ставками содержания, чем в армии. Необычные условия жизни в диком краю, в особенности в первое время прокладки железнодорожного пути, сопряженные иногда с лишениями, иногда с большими соблазнами и всегда с опасностями, выработали своеобразный тип «стражника» — смелого, бесшабашного, хорошо знакомого с краем, часто загуливавшего, но всегда готового атаковать противника, не считаясь с его численностью.

К началу японской войны Охранная стража, переименованная в Заамурский округ пограничной стражи, комплектовалась уже на общем основании и в отношении боевой службы подчинялась командованию Манчжурской армии. Но кадры и традиции остались прежние.

На огромном протяжении Восточной (Забайкалье — Харбин — Владивосток) и Южной ветви Маньчжурских дорог (Харбин — Порт-Артур) расположены были 4 бригады пограничной стражи, общей численностью в 24 тысячи пехоты и конницы, и 26 орудий. Эти войска располагались тонкой паутиной вдоль линии, причем в среднем приходилось по 11 человек на километр пути. Понятно, поэтому, какое значение имел для Манчжурской армии, для нашего тыла, вопрос о сохранении нейтралитета Китаем.

Явившись в штаб округа, я получил назначение на вновь учрежденную должность начальника штаба 3-й Заамурской бригады. Таким образом, будучи в чине капитана, я по иерархической лестнице перескочил неожиданно две ступеньки, получив и солидный оклад содержания, позволивший мне в несколько месяцев «аннулировать» оставленное в Варшаве «завещание» и позаботиться о матери. Но, вместе с тем, это назначение принесло мне большое разочарование: 3-я бригада располагалась на станции Хандаохэцзы, охраняя путь между Харбином и Владивостоком. Стремясь всеми силами попасть на войну с японцами, я очутился вдруг на третьестепенном театре, где можно было лишь ожидать стычек с китайцами-хунхузами. Меня «утешали» в штабе, что ожидается движение японцев из Кореи в Приамурский край, на Владивосток, и тогда наша 3-я бригада войдет естественно в сферу военных действий… Но комбинация эта казалась мне маловероятной, и поэтому я смотрел свое назначение, как на временное, решив перейти японский фронт, как только окажется возможным.

В круг моего ведения входили вопросы строевой, боевой и разведочной службы. Милейший командир бригады, полковник [В. И.] Пальчевский, введя меня в курс бригадных дел, предоставил затем широкую инициативу. С ним я трижды проехал на дрезине почти 500-километровую линию, знакомясь со службою каждого поста. С конными отрядами отмахал сотни километров по краю, изучая район, быт населения, знакомясь с китайскими войсками, допущенными вне полосы отчуждения — для охраны внутреннего порядка.

Половина пограничников — на станциях, в резерве, другая поочередно — на пути. В более важных и опасных пунктах стоят «путевые казармы» — словно средневековые замки в миниатюре, окруженные высокой каменной стеной, с круглыми бастионами и рядом косых бойниц, с наглухо закрытыми воротами. А между казармами — посты — землянки на 4−6 человек, окруженные окопчиком. Служба тяжелая и тревожная; сегодня каждый чин в течение 8 часов патрулирует вдоль пути, завтра 8 часов стоит на посту. Нужен особый навык, чтобы отличить, кто подходит к дороге — мирный китаец или враг. Ибо и простой «манза» — рабочий, и хунхуз, и китайский солдат одеты совершенно одинаково. Китайские солдаты носили мало приметные отличия, так как начальство их обыкновенно присваивало себе деньги на обмундирование. Когда в первый раз я с командиром бригады объезжал линию на дрезине и увидел впереди трех китайцев с ружьями, пересекавших полотно железной дороги, я спросил:

— Что это за люди?

— Китайские солдаты.

— А как вы их отличаете?

— Да, главным образом потому, что не стреляют по нас", — ответил, улыбаясь, бригадный.

На оборонительные казармы на нашей линии хунхузы нападали редко. Но бывали случаи, что посты они вырезывали. История бригады полна эпизодами мужества и находчивости отдельных чинов ее. Не проходило недели, чтобы не было покушения и на железнодорожный путь. Но делалось это кустарно — из озорства или из мести. Словом, в покушениях этих не видно было японской руки, как это имело место на Южной ветке.

Знакомство с краем приводило меня к печальным выводам. Необыкновенная консервативность быта маньчжур и китайцев и предвзятое отношение к приносимой извне культуре. Народ темный, невежественный, не предприимчивый, покорный своим властям, которые, от мелкого чиновника до дзян-дзюня (губернатора провинции) являлись полновластными распорядителями судеб населения — корыстными и жестокими. Полное отсутствие охраны труда и крайне низкая оплата его, причем рабочий по кабальному договору становился в рабскую зависимость от предпринимателя. Первобытные и хищнические приемы эксплуатации земли и недр: я видел пылающие покосы и леса — как подготовку к распашке и посевам; видел на копях в долине реки Му-Данзяна сохранившуюся от прежних веков систему лопаты и деревянного корыта — для промывки золота… Проезжал по большой дороге, на которой неожиданная топь пересекала путь. Вереницы китайских арб останавливались, китайцы перепрягали в одну арбу по несколько уносов или, разгрузив арбы, в несколько приемов, налегке преодолевали топь. Такой порядок, по свидетельству старожилов, длился много лет, и никто не думал загатить топкое место…

Маньчжурия покрыта была сетью ханшинных заводов, представлявших одновременно центры меновой торговли и общественного осведомления. Потребление ханшина — очень крепкой китайской водки — в ближайшем к нам Ажехинском районе, например, составляло в год ведро на душу… Китайцы и маньчжуры напивались ханшином, отравлялись опиумом и предавались азарту в многочисленных «банковках» — притонах азартной игры, вроде рулетки.

Но главным бедствием края были хунхузы, ставшие неотделимой частью народного быта. Гиринский дзянь-дзюнь насчитывал их в одной своей провинции до 80 тысяч. В хунхузы шло все, что было выброшено за борт социального строя нуждой, преследованием или преступлением; все, что не могло ужиться в мертвой петле, затянутой над темным людом жестокими несправедливыми властями; наконец, все, что предпочитало легкое, беспечное, хотя и полное тревог и опасности существование — тяжелой трудовой жизни. В хунхузы шел разоренный чиновниками «манза», проигравшийся в «банковке» игрок, обокравший хозяина бой, провинившийся солдат и просто любитель приключений. При этом солдаты, которым надоедало хунхузское житье, возвращались к прежнему ремеслу, нанимаясь на службу в другом округе…

Хунхузские банды выбирали своего начальника, который пользовался неограниченною властью. Начальники распределяли между собой «районы действий», и никогда не слышно было о столкновениях между разными бандами. Хунхузы облагали данью заводы, «банковки», богатых китайцев, грабили подрядчиков и производили поголовные реквизиции в населенных пунктах. Бывали, хоть и редко, налеты на поселки, занятые маленькими русскими гарнизонами. И пока одна часть хунхузов отвлекала гарнизон, другая захватывала намеченные жертвы в качестве заложников, чтобы получить за них выкуп. По окончании операции вся банда поспешно отступала. Если же пограничникам удавалось отрезать хунхузам путь отступления, то дрались они с остервенением до последнего.

Ни китайская администрация, ни китайские войсковые части, которых, впрочем, было мало, не вели борьбы против хунхузов. По-видимому, между этими последними существовало молчаливое соглашение: «вы нас не трогайте, и мы вас не тронем». А народ, беззащитный, терроризованный хунхузами и боявшийся их мести, видел в этом явлении нечто предначертанное судьбой и непреодолимое. Однажды наш разъезд, идя по следам хунхузов, заехал в китайскую деревню, произвел осмотр фанз и опросил жителей. Все показали, что хунхузов не видели и о них ничего не слышали. Когда разъезд подошел к краю деревни, из одной импани (Китайская усадьба) раздался вдруг ружейный залп; два пограничника свалились замертво. Разъезд спешился, атаковал импань и перебил хунхузов. Оказалось, что хунхузы эти уже в течение нескольких часов грабили поочередно все дома деревни…

Пленных хунхузов наши части сдавали китайским властям ближайших населенных пунктов. Там их допрашивали и судили китайские суды, причем не было случая, чтобы хунхуз, несмотря на избиение бамбуковыми палками, выдал своих. Затем их подвергали публичной казни, привлекавшей толпы зрителей. Рубили головы. Я не присутствовал никогда на казни, но от своих офицеров слышал, что шли на смерть хунхузы с величайшим спокойствием и полным безразличием. В Имянпо на вокзале я видел знаменитого хунхузского начальника Яндзыря, пойманного пограничниками и отправляемого в китайский суд. Он пел песни, что-то говорил — очевидно остроумное, вызывавшее смех у толпившихся возле вагона китайцев, и, увидя меня, смеясь, ломанным русским языком сказал:

— Шанго, капитан, руби голова скорей!..

Хотя вся Маньчжурия была на военном положении и числилась в военной оккупации, но наши бригады не вмешивались совершенно в управление краем вне железнодорожной полосы отчуждения. Население продолжало жить так же, как до войны и оккупации, конечно, в тех областях, которые не стали театром военных действий. В районах же, занятых пришлыми оккупационными войсками, бывали не раз столкновения с населением на почве постоев, реквизиций и игнорирования местных китайских властей. Вообще же, омрачали наши отношения с китайским населением два фактора, которых я касался не раз и по службе, и в печати и которые составляют вероятно, и до наших дней язву колониальной и концессионной практики держав. Это — жадность многих предпринимателей и подрядчиков, бессовестно эксплуатировавших труд китайцев. И второе — рабская зависимость наша от переводчиков. В нашей бригаде, например, один только офицер говорил сносно по-китайски, хотя некоторые несли службу в Манчжурии с первых дней проведения дороги. Приходилось довольствоваться китайцами, постигшими русский язык, и двумя-тремя старыми пограничниками неправильно, но бойко объяснявшимися по-китайски. В большинстве и те, и другие составляли элемент порочный, на совести которого были и вымогательства, и не одна загубленная китайская душа. Тем не менее, оккупация имела и положительные стороны: большой спрос на труд, открывшийся огромный рынок для произведений народного хозяйства, оплачиваемых полноценной русской валютой, облегчение сношений и вывоза — все это подымало благосостояние страны.

Главное, командование наше не переставал беспокоить вопрос — подымится ли Китай? Против правого фланга и тыла Манчжурской армии стоял 10-тысячный китайский отряд генерала Ma и 50-тысячный Юан-Ши-кая… В северной Манчжурии небольшие отряды китайских солдат, хунхузы и народная милиция не представляли, конечно, серьезной силы, но были вполне пригодны для партизанской войны, которая могла прорвать тонкую паутину наших двух бригад, стоявших между Забайкальем и Владивостоком, поставив в рискованное положение сообщения армии с Россией…

Как известно, Китай сохранил нейтралитет. Очевидно, русская оккупация не была слишком обременительной для китайского населения, а китайское правительство понимало ясно, чем грозит стране оккупация японская".

Участие Голицына в войне состояло в организации рейдовых операций и разведки, и было отмечено командованием, награждением орденами св. Анны 3-й степени с мечами и бантом, св. Станислава 2-й степени с мечами и св. Анны 2-й степени с мечами, а со стороны противника — двумя огнестрельными ранениями. По окончанию военных действий, Голицын продолжил службу в округе, будучи произведен в 1906 г. в ротмистры.

В 1908 г. Голицын был награжден орденом св. Владимира 4-й степени и переведен на должность адъютанта командующего округом. К этому времени относится написанная им военно-историческая работа, а именно — составление «Очерка участия охранной стражи Китайской Восточной железной дороги в событиях 1900 года в Маньчжурии», источника подробного и крайне интересного.

Очередной межвоенный период завершился летом 1914 г. с началом Первой мировой войны. Владимир Васильевич одним из первых офицеров округа обратился к командованию с ходатайством о переводе на театр военных действий. Осенью оно было удовлетворено, и Голицын получил назначение в 16-й Сибирский стрелковый полк 4-й Сибирской стрелковой дивизии, 2-го Сибирского корпуса, на должность командира роты. Этот полк понес тяжелые потери в октябре, в ходе обороны Варшавы, потеряв в этих боях своего доблестного командира полковника Рожевского и большую часть офицеров. По прибытию в полк 18 декабря 1914 г. капитан Голицын сразу попал в боевую обстановку и не прокомандовав ротой и месяца был назначен командовать 3-м батальоном полка (официально с 2 февраля 1915 г.), вместо погибшего 7 декабря капитана Орлова. 29 декабря Голицын был ранен и эвакуирован в варшавский госпиталь, но уже через неделю вернулся в строй. В конце января 1915 г. под его командой было объединено пять рот, занимавших боевой участок полка.

В начале февраля полк в составе 2-го Сибирского стрелкового корпуса Голицын был переброшен к востоку от города Прасныш и повел наступление на противника, окружившего город, и утром 11 февраля, захватившего его. Здесь капитан Голицын отличился. В ночь с 12 на 13 февраля под его команду поступила боевая группа из семи рот 16-го и 13-го Сибирских стрелковых полков при четырех пулеметах, получившая приказ командира полка атаковать деревни Фиалково и Юзефово и выбить из них противника, что было успешно исполнено рано утром 13 февраля. Немцы из состава 9-й ландверной бригады были выбиты из окопов в ходе лихой штыковой атаки, и потеряв до сотни убитых и 67 пленными, поспешно отступили. Потери отряда составили 14 убитых и 43 раненных. Голицын лично возглавил атаку, был ранен пулей в руку, но остался в строю. В 10 часов утра 14 февраля 4-я Сибирская дивизия атакой с севера, востока и юга ворвалась в Прасныш, захватила пленных и трофеи (1500 человек пленными и 6 пулеметов). К 19 часам 27 февраля Прасныш был очищен от противника. 5 марта Голицын вновь ранен и контужен близким разрывом снаряда (всего за время войны был трижды ранен «в руку, ногу и голову»). Эвакуирован для лечения в Москву, где проживала семья.

5 апреля 1915 г. Голицын был произведен в подполковники за боевые отличия, и уже 9 апреля вернулся на фронт. Весна 1915 г. на участке дивизии выдалась относительно спокойной, и к началу июня она была выведена во второй эшелон армии. 3 июня «за отличия в делах против неприятеля» Голицыну были пожалованы мечи и бант в имевшемуся ордену св. Владимира 4-й степени. В июле Владимир Васильевич отбыл на лечение с тыл — сказались полученные ранения. По возвращению в строй 8 октября 1915 г. он был назначен командиром учебной команды 4-й Сибирской стрелковой дивизии, где успешно (по мнению командира дивизии) занимался подготовкой унтер-офицеров. 23 декабря 1915 г. он был вновь ранен и контужен при артиллерийском обстреле позиций дивизии.

К лету 1916 г. относится характерный эпизод. Владимир Голицын вызвал к себе на фронт старшего сына Василия, учившегося во 2-м Московском кадетском корпусе. Мальчику было на тот момент полных 13 лет (родился 1 ноября 1903 г.). Все летние каникулы 1916 г., с июня по август месяц, он служил добровольцем в 16-м Сибирском стрелковом полку, будучи произведен в младшие унтер-офицеры и награжден (за разведку оборонительной линии противника) Георгиевскими крестами 4-й и 3-й степеней. Василий и в дальнейшем, по окончанию кадетского корпуса, везде сопровождал отца, проходя службу при штабе верховного главнокомандующего (генерала Л. Г. Корнилова), получив производство в старшие унтер-офицеры и представление к награждению орденом св. Анны 4-й степени.

В апреле 1916 г. Голицын был произведен в полковники, а 7 февраля 1917 г. назначен командиром 15-го Сибирского стрелкового полка. Полком он командовал недолго, в Петрограде произошли массовые беспорядки, император отрекся, войска принесли присягу Временному правительству, и как следствие — приказом по дивизии полковник Голицын сдал командование полком подполковнику Карабанову и поступил в распоряжение командующего Петроградским военным округом, генерала Корнилова, с которым его связывали знакомство и совместная служба в Заамурском округе пограничной стражи в 1911—1913 гг. Корнилов «укреплял командные кадры округа» и перевел своего давнего сослуживца на должность командира 3-й гвардейской резервной бригады. Так полковник Голицын вновь оказался в рядах гвардии, с которой начинал свою службы в рядах регулярной армии.

Впрочем, и на этой должности задержаться надолго не удалось. Корнилов становится командующим 8-й армией и забирает Голицына с собой, штаб-офицером. В июле 1917 г. Корнилов уже верховный главнокомандующий, и 25 июля В. В. Голицын получает назначение на должность генерала для поручений при главковерхе. В этот период между ними устанавливаются очень доверительные отношения, так как именно на Голицына после ареста Корнилова и офицеров его штаба будут возложены обязанности по сбору средств и подготовке выступления из Быхова, где содержались арестованные. В краткой биографии В. В. Голицына, напечатанной в газете «Голос сибиряка», упоминалось, что, находясь в Могилеве и Быхове, он всячески старался облегчить положение быховских «сидельцев». Владимир Васильевич ездил в Москву и на Дон, доставлял деньги, одежду и еду. Им же был составлен план отхода и привезены средства к побегу из Быхова. 19 ноября 1917 г. последние узники были освобождены по распоряжению генерал-лейтенанта Н. Н. Духонина и покинули Быхов. Генералы С. Л. Марков, А. И. Деникин, А. С. Лукомский и И. П. Романовский изменили внешность гражданской одеждой, и различными маршрутами покинули Быхов. В ночь на 20 ноября, сопровождаемый Текинским полком убыл на юг генерал от инфантерии Л. Г. Корнилов, также одетый в «потертый темный штатский костюм с брюками, заправленными в сапоги».

В начале декабря 1917 г. Голицын и другие представители Союза офицеров прибыли в Новочеркасск, куда ранее приехал Корнилов и началось организационное формирование Добровольческой армии. Сам Голицын, получил от Корнилова, рассматривавшего возможность «похода на Волгу», задание в январе 1918 г. организовать поддержку силами и средствами со стороны антибольшевистских организаций и установить контакт с ними в Астрахани и Москве. Разведка затянулась, и Голицын вернулся в штаб Добровольческой армии, расположившийся в Новочеркасске, в середине апреля, уже после гибели Корнилова, доложив новому командующему генералу Деникину, что «Москва вовсе не интересуется делами Юга и „Корниловской армией“, в частности. Там идет борьба политических лозунгов и внешних ориентаций, и некая концентрация местных сил, совершенно не склонных к подчинению указаниям Юга».

Новый командующий не жаловал ближайших сотрудников Корнилова, вынужденных искать себе применение на других фронтах антибольшевистской борьбы. Не был исключением и полковник Голицын, вынужденный срочно отправиться в Москву для спасения семьи. 23 апреля 1918 г., забрав жену и детей, полковник Голицын выехал на Урал. Конечной целью был Харбин, где за безопасность близких было меньше беспокойства. Но добраться туда сразу не удалось, и Голицыны сделали остановку в Челябинске. Здесь Владимир Васильевич установил связь со своим сослуживцем по штабу Добровольческой армии подполковником А. Н. Гришиным и командиром 3-го Чехословацкого стрелкового полка подполковником С. Н. Войцеховским, готовившими антибольшевистское выступление. В конце мая — начале июня 1918 г. советская власть в Западной Сибири была сметена восстанием Чехословацкого корпуса и организованных групп офицерского подполья. 25 июля Западная группа войск (формирование чехословаков и русских добровольцев) под командованием Войцеховского занимает Екатеринбург. Вместе со штабом группы следует и Голицын, вновь поступивший на службу. Гришин, (действовавший нелегально под псевдонимом «Алмазов»), возглавил создаваемую Западно-Сибирскую армию и став управляющим Военным министерством Временного Сибирского правительства, назначил Владимира Васильевича начальником гарнизона Екатеринбурга в чине генерал-майора и командиром вновь формируемой 2-й (позже переименованной в 7-ю) дивизии Уральских горных стрелков. Стоит отметить, чехословацкие союзники проявляли определенное недовольство назначением Голицына начальником гарнизона.

Практически сразу по освобождению Екатеринбурга от большевиков до объединенного командования стали доходить сообщения и слухи, об исчезновении и предположительной казни Николая II, а также его семьи и приближенных, содержавшихся в черте города. Приказом Голицына Ипатьевский дом был взят под охрану, и сформирована следственная группа из числа офицеров академии Генерального штаба, с целью выяснения обстоятельств преступления. Получив от Голицына первоначальные итоги расследования, Гришин-Алмазов командировал из Омска экстраординарного профессора Томского университета, Эриха Вильгельмовича Диля для сбора архивных материалов и документов, имеющих отношение к царской семье. Одновременно он телеграфировал начальнику гарнизона Екатеринбурга: «Омск. 1 сентября 1918 г. Предоставьте профессору Дилю возможность работать и перевезти в Томск исторические материалы. Просимые Чемодуровым деньги будут ему переведены, но желательно, чтобы Диль его использовал в интересах науки. Командующий Сибирской армией генерал-майор Гришин-Алмазов».

В своих воспоминаниях Диль описывает встречу с Голицыным и его сыном Василием, так: «Комендантом Екатеринбурга был генерал Голицын. К нему я отправился по прибытии на место с просьбой оказать мне содействие при исполнении поручения Томского университета. Генерал встретил меня весьма предупредительно, но оставил за собою право снестись с Омском для проверки моих полномочий. На другой день, получив подтверждение, он сообщил мне, что вся царская семья, содержавшаяся под стражей в доме Ипатьева, по взятии Екатеринбурга белыми, оказалась бесследно исчезнувшей, что наряду со слухами о ее убийстве, есть слух о бегстве членов семьи, и что члену суда И. А. Сергееву дано поручение произвести следствие по этому делу.

Вместе с тем он выразил полную готовность предоставить мне возможность ознакомиться с вещами царской семьи, оставшимися в распоряжении властей, и распорядился познакомить меня с членом суда Сергеевым. Кроме того, меня познакомили с мичманом Х., одним из главных агентов екатеринбургской русской контрразведки (у чехов, охранявших железную дорогу, была своя контрразведка), который параллельно с деятельностью И. А. Сергеева должен был производить самостоятельные розыски. […] Судьбой бывшей царской семьи интересовались не только представитель судебного ведомства и контрразведка. В одно из своих посещений коменданта города (начальника гарнизона. — В. Г.), с которым я вел переговоры о выдаче дневников и других документов Томскому университету, я узнал от сына генерала, с которым я беседовал в ожидании приема, что ведется еще особое следствие, приведшее к выводу о несомненной смерти членов царской семьи. «Мы ведем свое расследование, — сказал он мне, — и выяснили, что государь и его семья убиты»". В дальнейшем, участие Голицына в расследовании состояло в финансировании деятельности следователя Сергеева и уголовного розыска, на что было передано в общей сложности 13 000 рублей, а также в проведении независимого военно-уголовного следствия, в ходе которого собиралась информация, улики и негласно контролировалась работа городской следственной группы. Одним из результатов этих усилий стало выявление саботажа и подлога со стороны начальника екатеринбургского уголовного розыска А. Ф. Кирста, (убеждавшего Голицына, что Николай II лишь увезен из Екатеринбурга) который был по приказу Голицына арестован.

Основные усилия Голицына, как военачальника были направлены в этот период на подготовку дивизии. В этом деле он столкнулся с рядом организационных трудностей, вызванных недостатком кадров и нехваткой снаряжения. Формируемые части приходилось отправлять на фронт по мере поступления личного состава, набираемого в основном из числа добровольцев-екатеринбуржцев. Побывавший вместе с адмиралом А. В. Колчаком 9 ноября 1918 г. в расположении 7-й Уральской дивизии британский полковник Джон Уорд (известный в Британии политический деятель) лестно отозвался о ее начальнике и отметил, как необычно прошла эта встреча. До капитуляции Германии оставалось пара дней, этим утром кайзер бежал из Германии, а германская делегация уже сутки обживала вагон в Компьенском лесу. Боевые офицеры мировой войны пообедали и решили отметить хороший день рекогносцировкой большевистских позиций. Передовая проходила по высокой железнодорожной насыпи, что позволило взять с собой британский военный оркестр.

Уорд вспоминал: «Мы сразу же двинулись на Кунгурский фронт, и раннее утро застало нас быстро скользящими вниз по европейской стороне Урала. Огромные леса, все заваленные снегом, покрывали горные склоны, и стояла температура, совершенно невозможная для британских военных операций. Мы прибыли около 11 часов утра в штаб армии под командованием генерала князя Голицына. Мы долго совещались, а потом обедали в его столовой, помещавшейся в восьмиколесном американском грузовике. Время от времени снаряды взрывались то справа, то слева, но ни один не лег рядом, и к двум часам пополудни стрельба совсем стихла. Было решено отправиться маршем к передовой заставе и взять с собой оркестр, чтобы дать возможность как друзьям, так и врагам оценить образец британской музыки. Мы добрались до крайней точки, возле которой насыпь железной дороги обеспечивала превосходную защиту отряда в то время, как штаб адмирала и моя Мидлсекская гвардия двинулись вперед, чтобы взглянуть на врага. Оркестр начал с „Colonel Bogey“, потом перешел к чему-то, чего я не помню, но пока мы ощупью пробирались через пулеметные гнезда и т. д., оркестр сзади начал „Tipperary“. Что положило конец большевистскому терпению! Эта знаменитая военная мелодия действовала на нервы их артиллеристам, и они начали обстреливать нас изо всех сил. Излишне говорить, что ни один снаряд не попал в цель. Все они пронзительно завизжали над нашими головами и, не причинив вреда, взорвались среди лесных деревьев; один, однако, упал возле железнодорожного моста и улетел, как хамптедский фейерверк в сырую „Ночь Гая Фокса“. Это показало полное отсутствие культуры среди большевистских офицеров, ведь они не могли оценить хорошую музыку после того, как мы приложили столько усилий, чтобы сделать ее доступной для них. Оркестр кончил, и обстрел прекратился. Я думаю, они вообразили, что напугали моих музыкантов, но на самом деле они получили огромное удовольствие от этого уникального опыта. Генерал князь Голицын представляет собой прекрасный тип офицера старого порядка: аристократ до кончика ногтей, но превосходный руководитель солдат, рожденный командовать. Я думаю, что в его характере есть большая доля татарской крови, но в целом, он того сорта людей, с которыми предпочитаешь встретиться скорее друзьями, чем врагами. Мы обсудили возможность наступления в направлении Перми, и я с юмором предположил, что оттуда мы могли бы спасти войска генерала Пула, которые ушли на зимние квартиру куда-то в район Архангельска».

В конце ноября дивизия под руководством генерал-майора В. В. Голицына провела успешную наступательную операцию, выбив 29-ю стрелковую дивизию красных с Нижне-Баранчинского завода, нанеся противнику тяжелые потери. В начале декабря дивизия перебрасывается на кунгурское направление, и не закончив сосредоточение, переходит в наступление. Умелым обходным маневром 21 декабря горные стрелки прорывают оборону 30-й стрелковой дивизии красных и врываются в Кунгур. Специфика момента, ярко характеризуется двумя документами за подписью генерала Голицына, приводимыми ниже. Первый из них, датированный сентябрем 1918 г., это листовка-прокламация, направленная на объяснение целей борьбы и благодарность в адрес боевых соратников, коими во второй половине 1918 г. были чехословацкие легионеры. Второй документ, это более поздний (декабрьский) доклад на имя верховного правителя адмирала А. В. Колчака, с перечислением всех трудностей ведения боевых действий, в условиях постепенного отказа чехословацких частей от участия в войне и неспособности верховного командования обеспечить армию всем необходимым.

Листовка начальника 7-й Уральской дивизии горных стрелков генерал-майора В. В. Голицына о помощи чехословацких войск в освобождении России от большевиков

12 сентября 1918 г.

Русские люди!

К вам, оторванные от нас, к вам, порабощенные насильниками большевиками, обращаюсь со словом убеждения, со словом правды. Кругом обманутые, сбитые с толку, вы не знаете ее — этой правды, ибо от вас правду скрывают, ибо вам на каждом шагу лгут те, кто святотатственно именует себя защитниками ваших прав, борцами за ваше счастье. Знают они, что близка их неминуемая гибель, видят, что бессильны далее заслонять правду и, объятые ужасом уничтожения, трусливые и жалкие в злобе и ненависти, они лгут и клевещут перед вами на всех тех, кто обличает их ложь и предательство, кто несет нашей исстрадавшейся Родине возрождение, кто ведет русских людей к истинной свободе и братству. Ненавистно им — слугам и наемникам немцев — все русское, ненавистно им славянство, веками борющееся с немецким засильем. И нет той грязи, которой бы ни обливали они теперь славных сынов нашей Матери-Родины, вставших на ее защиту; нет меры гнусности той лживой, злобной клеветы, которой хотели бы потопить наших доблестных братьев чехословаков. А знаете ли вы, русские люди, что сделали и сделают нашей Родине чехословаки?

Те, кто с ними, видят совершаемое ими великое и святое дело любви и могут сказать вам правду об этих людях. На своей далекой Родине, под гнетом власти австрийцев, послушных своим друзьям и единомышленникам немцам, чехословаки на себе испытали, что значит австрийско-немецкая ненависть к славянам. В неустанной борьбе за свою независимость, за достоинство свое они закалили свой дух, воспитали себя в беззаветной любви к славянству, в неизменной преданности делу свободы. Рука об руку с нами, русскими, боролись они за общее славянское дело с австрийцами и немцами в эту последнюю войну. А когда увидели, как большевики, вдохновляемые и руководимые немцами, развратили и уничтожили русскую армию; когда увидели, как под гнетом засилья стонут и гибнут русские люди, когда поняли, что, обманутые и истерзанные, мы уже не имеем сил сами сбросить с себя оковы большевистского порабощения, — чехословаки решили встать на защиту нас — их братьев-славян, решили помочь нам подняться на ноги и освободить свою Родину от позора и рабства.

Вместе с воспрянувшими русскими людьми в первых рядах борцов пошли они — чехословаки против «советских» полчищ и своей братской кровью оросили Русскую Землю от Самары до Владивостока, всюду неся освобождение, всюду восстанавливая попранную правду, всюду возвращая мир и спокойствие. В то время, когда рядом с ними быстро растет и крепнет мощь русской возрождающейся армии, в то время как их имена с братской любовью и благословлением произносятся русскими людьми, в ваши русские руки немецкие наемники вкладывают оружие и лживыми изветами и злобной клеветой заставляют вас в ответ на горячий братский призыв к борьбе с общими врагами славянства посылать немецкие пули, поражающие ваших братьев русских, братьев чехословаков, проливающие их кровь, отнимающие их светлые жизни. И теряя своих лучших сынов, опуская в русскую землю, далеко от Отчизны, их тела, сраженные русской рукой, чехословаки не изменяют своей преданности славянству и братству; они, как один человек, твердо и неуклонно решили идти и дойдут вместе с нами до конца намеченного пути освобождения нашей Родины, освобождения всего славянства [от] ненавистного немецкого ига.

Пройдут года, исчезнут ныне живущие люди, утихнут страсти, умолкнет рев смертоносных орудий, и тогда История беспристрастной рукой занесет в свои вечные страницы имена тех, кто в нашу годину испытаний был носителем правды, борцом за угнетенных. Славой вечной, немерцающей славой увенчает она навеки имена братьев чехословаков.

Начальник 7-й Уральской дивизии горных стрелков

генерал-майор Голицын

Доклад начальника 7-й Уральской дивизии горных стрелков генерал-майора В. В. Голицына верховному главнокомандующему адмиралу А. В. Колчаку об отказе чехословацких частей идти в наступление на Кунгурском фронте

12 декабря 1918 г.

г. Екатеринбург

№ 1 500

Ваше высокопревосходительство,

глубокоуважаемый Александр Васильевич

Разрешите доложить о событиях 10 и 11 декабря на Кунгурском фронте, так как они могут быть Вам полезны в деле освещения обстановки среди чехов. После освобождения дивизией Кушвинского ж[елезно]д[орожного] узла, штаб группы перебрасывает ее на очередную гастроль — освобождение Кунгура и Перми, причем задание такое: Средне-Сибирский корпус двигается на Пермь от ст. Калино; чехи — по линии железной дороги от ст. Шамары до Кунгура, а дивизия, высадившись из вагонов на ст. Шамары, должна была к вечеру 10 декабря сосредоточиться (10 верст[ная] карта) в районе Крюки (18 верст к сев[еро]-зап[аду] от Шамары) и двигаться на Б[ольшая] Кумина, Асовское, Березовское, Кинделино, Курашимский завод, т. е. выйти на железную дорогу лишь в 50 верстах к сев[еро]-западу от Кунгура. К выполнению такой задачи (более 120 верст вне железных дорог) дивизия совершенно не готова (есть в полках не более [нрзб.] обоза 1-го разряда, нет обозов 2-го разряда и дивизионного, недостаток обуви и теплого платья), но раз приказано, то я 10 декабря утром прибыл в Шамары и начал вырабатывать план действий совместно с начальником чешской колонны, командиром 8-го чехополка подполковником [Л.] Прхало. В самом начале нашей беседы подполковник Прхало заявил, что чехи от наступления отказались. Официальные мотивы: против них нет немцев и мадьяр; русские в тылу ничего не делают; Национальный совет не признает Вас; не желают содействовать возвращению в России старого режима и проч[ая] чепуха.

Правда же в том, что просто не желают воевать.

Тогда я поставил вопрос так: будут ли они наступать, если я, действуя вне линии жел[езной] дороги, буду заходить в тыл красным и зажимать последних в тиски между собой и чехами, т. е., вернее, будут ли они продвигаться вперед с целью забирать пленных и трофеи, которые я буду отрезать?

Ответ получил: нет, не будут. Положение получилось острое.

В 16 час. в тот же день, 10.12, получил депешу, что в Шамары идут генералы Штефаник, Сыровый и Гайда с целью «уговорить» чехов наступать. К ночи с 10.12 на 11.12 вместо обещанной штабом группы группировки всей дивизии в Крюках, ко мне на ст. Шамары прибыл лишь один батальон, прочие же 17 эшелонов застряли между Шамары и Екатеринбургом. К 9 часам 11.12 на ст. Шамары прибыли ген[ералы] [М.] Штефаник, [Я.] Сыровый и [Р.] Гайда.

Генерал Штефаник молча обошел чешский караул, а со мной лично, пригласив в салон, был чрезвычайно любезен, восхваляя действия дивизии в Кушвинском районе.

В 12 часов я с генералом Гайдой уехал на разъезд № 60 (где были Вы); генералы Штефаник и Сыровый остались в Шамары говорить с делегатами 8-го чехополка. В 17 часов по телефону со ст. Шамары сообщили, что 8-й чехополк согласился наступать. В 17 часов на разъезд № 60, где находятся части 5-го чехополка, прибыли генералы Штефаник и Сыровый. Так как 5-й чехополк определенно заявил, что наступать не будет, то генерал Штефаник к почетному караулу не вышел, а пригласил в вагон меня (русского генерала) и, в присутствии генерала Сырового и председателя Национального совета г-на [Б.] Павлу, сказал, что он может принять почетный караул лишь от честных войск, а от таких войск, которые ищут компромиссов и занимаются политикой, он принять не может.

Вслед за мной он принял в вагоне две делегации. Одна из них согласилась наступать, а в числе другой был упорный чех, у которого генерал Штефаник сорвал чешскую ленточку, приказал арестовать, лишил права возвращения на Родину и предложил застрелиться. Около 20 часов генерал Гайда мне сказал, что хотя на 15 декабря и назначены выборы в Национальный совет, но такового не будет, а весь настоящий состав его выселяется из России через Владивосток. Возвращаясь к вопросу полученной боевой задачи, должен доложить, что чехи так загрузили железную дорогу, что за все сутки 11 декабря ко мне прибыло лишь два батальона и две батареи. Поезд генерала Штефаника должен был простоять на ст. Шамары с 21 часа 11 декабря до 3 часов 12 декабря. Я получил из штаба группы настойчивое приказание сегодня с утра наступать из Крюков, где вместо всей дивизии к 9 час. сегодня сосредоточилось только три батальона, без артиллерии. Намечено было, что и чехи сегодня также начнут наступление по линии железной дороги, но не начали, а для меня это была бы попытка с негодными средствами (вместо 6000 штыков, 5 сотен и 13 орудий сосредоточились только 1300 штыков и 2 сотни). Если за сегодняшний день не сосредоточится дивизия, я все-таки завтра перехожу в наступление, т. к. мое дальнейшее промедление затрудняет положение Средне-Сибирского корпуса, почему я должен дойти до меридиана Калино. Будет трудно, если не пойдут чехи, хотя я им даю свой один батальон и два броневых поезда. Не осудите, ваше высокопревосходительство, что вместе с тем решаюсь доложить Вам следующие нужды дивизии и просить помощи. Дивизия тает в боях и походах; за все время своего существования дивизия не получила ни одного обученного солдата, а теперь, вследствие переформирования кадровой дивизии полковника [Р. К.] Бангерского в действующую, и получить неоткуда; полковые учебные команды усиленно работают, но за недостатком опытных кадровых офицеров рассчитывать на скорое создание надежных унтер-офицеров не могу; бывшие у меня в дивизии курсы ротных командиров я должен был закрыть, так как в строю всего по 1−2 офицера в роте налицо. Командир корпуса помочь в беде не может. Поэтому решаюсь почтительнейше ходатайствовать о командировании в дивизию из г. Омска, где, как я слышал свыше 1000 офицеров и десятки тысяч солдат:

а) 8−10 кадровых офицеров на должности командиров батальонов,

б) до 100 офицеров на должности командиров рот и младших офицеров

в) до 100 добровольцев унтер-офицеров и 4 тыс. одетых, обутых, снаряженных и хотя бы немного обученных молодых солдат (вооружу их я сам).

Сознаю всю неуместность непосредственного обращения к Вам, но только Вы один можете быстро помочь; в противном случае дивизия в недалеком будущем утеряет свою боеспособность, а это нельзя допустить, ибо каковыми окажутся новые формирования, еще неизвестно, а боевой репутацией дивизии я уже горжусь.

Искренно преданный

вашего высокопревосходительства

покорнейший слуга Вл. Голицын

За успешное взятие Кунгура генерал-майор В. В. Голицын был награжден орденом св. Георгия 4-й степени и произведен в генерал-лейтенанты. Были отмечены все командиры полков и батальонов дивизии. 24 декабря Голицын назначается командиром 3-го Уральского корпуса горных стрелков, формирование которого в составе 7-й Уральской дивизии и Ижевской бригады производится в начале 1919 г. В составе Западной армии под командованием генерал-лейтенанта М. В. Ханжина, корпус в марте-апреле проводит успешное наступление в направлении Уфы, нанеся противнику тяжелое поражение. 13 марта 1919 г. 3-й Уральский корпус под командованием Голицына взял Уфу. За этот успех он был отмечен 21 мая награждением орденом св. Анны 1-й степени.

В силу ряда системных причин, это была последняя крупная победа сибирских армий. Во второй половине апреля 1919 г. предпринятое верховным главнокомандованием общее наступление постепенно останавливается. Растяжение фронта при отсутствии полноценных резервов и нарушении снабжения, привело к оголению флангов наступающих группировок. Этим обстоятельством не преминул воспользоваться противник, 28 апреля перешедший в контрнаступление. В полосе Западной армии (генерал М. В. Ханжин) под ударом оказалось направление Бузулук — Бугуруслан — Белебей — Уфа Западная армия оставила Стерлитамак и под прикрытием арьергардов начала отход за реку Белая, где опираясь на водную преграду, планировала остановить противника на подступах к Уральскому хребту. Несмотря на то, что попытки красных форсировать 7−9 июня Белую южнее Уфы были отражены, уже 9 июня им удалось прорваться севернее города. 3-й Уральский корпус, усиленный резервным Екатеринбургским ударным корпусом Сибирской армии, ведет в начале июня оборонительные бои в районе Бирска. Противник вынуждает 3-й Уральский корпус 8 июня оставить Бирск и отступить от устья реки Белой, перерезав железную дорогу Уфа — Златоуст. Из-за опасности окружения 9 июня Уфа была оставлена.

К концу июня 1919 г. основные силы Российской армии потерпели серьезное поражение и вынуждены были на всех направлениях, кроме пермского, отступить за реку Кама. На фоне продолжающейся операции противника, переросшей в общее наступление, естественным рубежом для его остановки являлся Урал. Западная армия, была реорганизована в три оперативные группы (Уральскую, генерала В. В. Голицына — с 11 июня, Волжскую, генерала В. О. Каппеля — с 14 июля и Уфимскую, генерала С. Н. Войцеховского — с 17 августа), и ей была поставлена задача удерживать направление Златоуст — Челябинск, закрепившись на линии реки Уфа. Противник продолжал наступление и Западная армия, оборонявшая западные склоны Уральского хребта, 13 июля оставила Златоуст, с потерей которого основные усилия противника были направлены в направлении Челябинска. Учитывая то, что к 20 июля здесь обозначился прорыв фронта, Ставка запланировала преднамеренным отступлением втянуть противника в окружение, уничтожить его западнее Челябинска, а затем перейти в контрнаступление. Осуществление главного удара возлагалось на Западную армию, после сдачи Златоуста занявшую позиции на рубеже озер Иртяш, Чебаркуль и Куяш, позволявшие сначала остановить продвижение противника, а затем, после перегруппировки и усиления, контратаковать. Верховное главнокомандование приняло решение о реорганизации с 22 июля 1919 г. действующей армии в составе новообразованного Восточного фронта, во главе которого был назначен генерал-лейтенант М.К. Дитерихс.

Западная отдельная армия переименовывалась в 3-ю армию и сменила командующего с Ханжина на генерал-лейтенанта К. В. Сахарова. Голицын, так же оставил свой пост и поступил в распоряжение верховного главнокомандующего. К августу 1919 г. в связи с неблагоприятной оперативной ситуацией на белом Восточном фронте командование Российской армии попыталось придать импульс развитию добровольческого движения, организовав его и придав ему ярко выраженную религиозную окраску. Этому процессу активно способствовало Временное высшие церковное управление, убеждавшее военное командование, в необходимости мобилизации новобранцев с помощью объявления религиозной войны с большевизмом и крестового похода против «власти безбожников».

С 28 августа 1919 г. генерал-лейтенант В. В. Голицын назначается начальником всех добровольческих формирований (дружин «Святого Креста», «Зеленого Знамени» и др.) на правах командира корпуса с прямым подчинением начальнику штаба верховного главнокомандующего. Он получил соответствующее управление и региональных уполномоченных со своими управлениями почти во всех губерниях, находящихся под властью Российского правительства. Омское управление возглавил поручик П. И. Васильев, Томское — полковник Б. А. Герасимов, Енисейское — подполковник Шлеер, Иркутское — подполковник Ильин, Читинское — полковник Цитович, Амурское — полковник Кирпичев, Приморское — полковник Матрошниченко.

Полковник И. С. Ильин вспоминал свою встречу с новым командиром, состоявшуюся 28 августа: «Был в Ставке и узнал, что на моем рапорте положена резолюция: „Откомандировывается в распоряжение генерала Голицына“, — сейчас же отправился к Голицыну. Штабс-капитан [В. И.] Долинский, адъютант генерала Корнилова, в присутствии которого Корнилов был убит снарядом, а Долинский брошен к стене, оказался теперь адъютантом у Голицына. Он сейчас же доложил обо мне, я был принят. Высокий, красивый молодой генерал поднялся мне навстречу и необыкновенно любезно предложил сейчас же сесть. „Итак, — сразу начал он, — вы хотите в дружину Святого Креста. Так разрешите мне вам сделать следующее гнусное предложение… — Он помолчал. — Вот видите, вся территория Сибири разбита на районы, по которым должен происходить набор добровольцев. Районов четыре: Омский, Иркутский, Читинский и Владивостокский. В три района уже назначены мои уполномоченные, свободным остается один район — Иркутский. Так вот, угодно?..“ „Покорно благодарю, ваше превосходительство“, — ответил я».

На добровольческие формирования Российское правительство выделяло 10 млн рублей̆. Добровольцы поступали на службу на шесть месяцев, получая в собственность обмундирование, зимнюю одежду, а также «подъемные» 1000 рублей. 7 сентября 1919 г. генерал В. В. Голицын дал интервью «Нашей̆ газете» в котором оценивал начало добровольческих формирований: «Отрадно видеть, что добровольчество идет с низов. Само население берется за оружие. Попутно это движение выдвинуло новый̆ клич: „За веру Родины!“. Православные под знаком креста и мусульмане под знаком полумесяца поднимаются на Священную войну. Мне рисуется волнующее душу зрелище: потерявший̆ надежду на спасение и вверивший̆ себя только Промыслу Божьему народ Советской̆ России вдруг увидит идущие навстречу полки с великим знаменем Святого Креста. Рост добровольчества огромен. Из Томска, Новониколаевска, Красноярска и других городов сообщают о ширящемся движении. Кто бывал в бою, тот знает, что в победу вера только тогда, когда надеешься на верность соседа. Добровольческие отряды поэтому будут самостоятельными единицами».

17 сентября генерал главнокомандующий Восточным фронтом генерал-лейтенант М. К. Дитерихс отдал приказ, в котором говорилось: «Вербовка добровольцев и формирование добровольческих дружин верховным правителем и верховным главнокомандующим возложены на генерала Голицына. Вербовка допущена из всех элементов, как подлежащих, так и не подлежащих призыву. Уполномоченные по добровольческому формированию узаконены и ныне находятся уже на местах. Вербуемые уполномоченными добровольцы подлежат сбору при управлениях начей (так в документе. — В. Г.) удовлетворяются военачальниками вступительным 1000 рублевым пособием, каждый̆ зачисляется на довольствие. Ком[андующие] войсками и вое[нные] нач[альники] оказывают всемерное содействие снабжению, вооружению… по согласованию с уполномоченными генерала Голицына содействуют отправлению на фронт. Дружины подлежат отправке на фронт в полки по указанию генерала Голицына, тотчас после сбора, вооружения и снаряжения».

Согласно директиве главнокомандующего Восточным фронтом генерала Дитерихса от 20 сентября под общим руководством начальника Добровольческих формирований генерала Голицына (при участии общественных организаций) в Омском и Иркутском округах должны были ускорено формироваться Дружины Братства Святого Креста. Их планировалось отправлять на фронт без боевой̆ подготовки в тылу (обучать планировалось уже в полках). Каждая дружина включалась на правах батальона в состав полка без распределения добровольцев между ротами. Директивой̆ от 25 октября генералу Голицыну предписывалось к 20 ноября завершить формирование восьми добровольческих дружин для полков группы генерал-майора С. Н. Войцеховского, а к 20 января 1920 г. сформировать для 1-й Сибирской̆ армии генерал-лейтенанта А. Н. Пепеляева 12 добровольческих дружин. Сразу после этих указаний Дитерихса генерал Голицын отдал распоряжение об отправке на фронт первого формирования из «крестоносцев» — 1-й Омской̆ дружины Святого Креста, направленной̆ в 3-ю армию. Помимо формирования Дружин Святого Креста в тылу командование предусматривало формирование «крестоносных» частей̆ и на фронте. Существовало отдельное распоряжение командирам воинских частей̆ не препятствовать переходу находящихся уже в строю чинов в дружинники. При каждой̆ армии предполагалось создание вербовочных пунктов для добровольцев, но дальнейшего развития эта инициатива не получила. Частично приток добровольцев произошел из воинских частей̆, находившихся в тылу. Однако начало добровольческой̆ призывной кампании на фоне тяжелых поражений на фронте и дезорганизации в тылу, несмотря на готовность определенных слоев населения записаться в «крестоносцы», не смогло решить проблемы пополнения армии личным составом.

К началу ноября 1919 г. ситуация на фронте развивалась крайне негативно. К 18 октября сопротивление армий было сломлено по всему фронту, и началось все ускоряющееся отступление за реку Ишим. 22 октября был оставлен Тобольск, 31 октября после упорной трехдневной обороны, пал Петропавловск, 4 ноября потерян Ишим. Остатки соединений в беспорядке стекаются к Омску. Действующая армия была деморализована, резервы отсутствовали, тыловое обеспечение парализовано многочисленными актами саботажа и бандитизма. Организационные проблемы управления и неспособность верховной власти навести порядок на контролируемой территории привели к постепенному коллапсу всей военно-политической системы Российского правительства. Особенно ярко это проявилось в ходе принятия решения оставлять или не оставлять Омск, и в ходе отхода белого Восточного фронта в направлении Иркутска, выбранного Колчаком в качестве новой ставки. Генерал Голицын эвакуировался из Омска в направление Новониколаевска вместе с его штабом. Последнее прижизненное упоминание генерала Голицына в печати встречается в № 25 томской газеты «Русский голос» от 25 ноября 1919 г.:

«В Новониколаевской Городской Думе. Новониколаевск.

22 ноября в Новониколаевске в Городской думе с большим энтузиазмом встречена бодрая речь верховного правителя. Общее убеждение, что силами даже района Оби вполне возможно отражение красных. Верховный правитель ежедневно получает многочисленные приветствия общественных организаций и сельских сходов. Общее убеждение, что падение Омска не является крахом, а лишь этапом борьбы заставляющим усилить оборону страны. Генерал Пепеляев заявил, что при наличии 30 тысяч добровольцев, он убежден, что в два месяца большевики будут отброшены за Урал. Деятельную работу производит начальник добровольческих формирований генерал Голицын, сподвижник Корнилова, начальник героической дивизии Уральских горных стрелков. При Голицыне регулярно и активно работает особое совещание в составе 30 представителей всех общественных организаций, в том числе, кооперативных и делегатов рабочих и крестьянских. Совещание полагает, что в ближайшее время будут с корнем уничтожены злоупотребления и непорядки в районе. Формируются особые крестьянские отряды пехотные и конные, куда принимают преимущественно старожилов. Поступают многочисленные пожертвования вещами, преимущественно обмундирования. Большевики опасаются армии казаков, стоящих к югу от Омска. Правительство приступило к работам. В Иркутске на днях будет созван Земской собор. Попытка бунта во Владивостоке ликвидирована в течение двух часов. Все спасение Западной Сибири от разорения и произвола большевиков состоит в формировании крестьянских добровольческих полков. Томские и Алтайские крестьяне могут видеть пример челябинских и ялуторовских крестьян, где большевики отнимают весь скот, инвентарь и хлеб, оставляя 30 фунтов на человека. Крестьяне оренбургские и тобольские уже вынуждены были восстать в защиту себя, но лучше это сделать заранее. Надо разъяснить все это крестьянам особенно старожилам, что в защите нуждаются не только они. Желающих идти добровольцами записывать. Командующий фронтом заявил, что общую мобилизацию лучше предупредить вступлением в добровольцы, семьи которых будут обеспечены всем необходимым и добровольцы получат землю в собственность".

Гипертрофированно бодрый тон этой статьи не может скрыть то отчаянное положение, в котором оказалась отступающая армия, неспособная более закрепиться для обороны на новом рубеже. 30-ти тысяч добровольцев не было, и декларируемую Пепеляевым надежду «отбросить большевиков за Урал в два месяца», возможно не разделял и он сам. Фронт рухнул. С потерей Омска остатки 1-й армии (генерала А. Н. Пепеляева) были отведены для переформирования в район Томска, а 2-я (генерала Н. А. Лохвицкого) и 3-я (генерала В. О. Каппеля) армии — в район Новониколаевска. План командования Восточного фронта предполагал задержать противника на рубеже реки Обь, пополнить состав армий за счет свежих формирований и восстановить боеспособность армий на рубеже Томск — Новониколаевск — Барнаул — Бийск. Правительственные войска фактически продолжали контролировать лишь города и крупные населенные пункты, расположенные по линиям железных дорог и рек. Боеспособность войск в тылу была близка к нулевой. Владимир Васильевич предпринимал попытки усилить гарнизон Красноярска за счет тех немногих добровольческих частей, какие удалось сформировать к концу ноября. 27 ноября датирована последняя известная его телеграмма с требованием перебросить из Иркутска в Красноярск два добровольческих батальона. На подступах к Новониколаевску выяснилось, что большинство предполагаемых резервов дезертировало или перешло на сторону противника. В условиях постоянного давления наступавших красных, арьергардные бои были безуспешны. Армии страдали от отсутствия снабжения и эпидемии тифа. Войска начали быстрое отступление за Обь, 11 декабря был потерян Барнаул, 13 декабря — Бийск, 14 декабря — Новониколаевск. Остатки сибирский армий выступили в направлении Красноярска.

Можно констатировать, что с оставления белыми войсками Новониколаевска в документах и свидетельствах очевидцев нет никаких упоминаний в Владимире Васильевиче Голицыне. Его не было в составе штаба верховного правителя. Имея в распоряжении собственный штабной эшелон, Голицын имел возможность передвигаться на восток самостоятельно, или в штабном эшелоне нового главнокомандующего генерала В. О. Каппеля, в непосредственное подчинение которому он поступил. Методом исключения автор приходит к выводу, что единственным местом, где в декабре штаб понес единовременно крупные и трудно определимые потери, был катастрофический по своему характеру взрыв боеприпасов и топлива на станции Ачинск, произошедший 29 декабря 1919 г. Помимо полного разрушения нескольких эшелонов, подчиненность которых сейчас невозможно установить, взрыв разрушил значительную часть состава главнокомандующего, нанеся тяжелые потери личному составу. Через три дня станция была захвачена авангардом красных и установить точные размеры ущерба и личные данные пострадавших в условиях беспорядочного отступления было невозможно. Следует отметить, что постоянно находившиеся при генерале — его сын, корнет Василий Голицын, и адъютант, штабс-капитан Долинский выжили и состояли в 1920—1921 гг. при штабе атамана Г. М. Семенова, соответственно, офицером для поручений и адъютантом. Характерно, что они считали Владимира Васильевича именно «пропавшим без вести». Возможно, что оба были в момент взрыва в командировках или помогали эвакуировать в Харбин семью генерала, прибывшую туда в начале 1920 г. Обстоятельства гибели генерал-лейтенанта Голицына остаются неизвестными до сих пор.

Судьба его супруги и детей сложилась по-разному. Старший сын закончил образование Харбине, поступил в отряд генерала К. П. Нечаева в 1925 г. С июля 1925 г. — советник маршала Чжан Цзо Лина, с октября 1925 г. — советник при штабе командующего 2-й Мукденской армии генерала Чжан Цзу Чана в чине полковника. Уволился с военной службы в июле 1927. Преподавал право, работал журналистом и юристом. Арестован управлением контрразведки «СМЕРШ» 1-го Дальневосточного фронта 18 сентября 1945 г. Осужден 29 марта 1947 г. Особым совещанием при НКВД СССР. Статья: 58, п. 2, 4, 10, 11 и 13 Уголовного кодекса РСФСР. Приговор: 10 лет исправительно-трудовых лагерей. Освобожден в конце 1955 г. и реабилитирован 3 августа 1956 г. по определению Военного трибунала Дальневосточного военного округа за отсутствием состава преступления. Проживал в Жданове (Мариуполь), работал юристом на местном металлургическом заводе. Скончался в 1978 г. Второй сын Владимир получил в Харбине инженерное образование. Избежал ареста, успев оформить китайское гражданство. В 1956 г. вместе с женой и дочерью выехал в Австралию, где скончался в 1987 г. Младшая дочь Нина и супруга генерала Матильда Ивановна были репатриированы в СССР в 1946 г. Матильда Голицына скончалась в 1968 г. Нина получила разрешение на выезд из СССР в Австралию в 1980 г. и скончалась там в 1984 г.