 |
| Евразия | 29.04.2005 |
Александр Дугин, открывая семинар, прочитал интерактивный доклад, посвящённый «Коррекциям и альтернативе либерализма в России»."Мы слышим много критики и вариантов изложения доктрин либерализма, но по сути дела разговор почти никогда не заходит о существе того, с чем мы имеем дело. С одной стороны все, по умолчанию, знают, о чём мы говорим, с другой — каждый подразумевает что-то своё." Дугин представил общую дискуссионную платформу и метаязык, на основе которых экспертной аудитории было предложено «думать и говорить на эту тему».
«Сегодня существует фундаментальная смена парадигм — и в российском обществе и в западном, и в обществе стран Востока происходит революция, по своему содержанию сопоставимая с тем, что произошло на заре „нового времени“, когда начался распад традиционных обществ и становление новой просвещенческой парадигмы. В „новом времени“ мы жили, не задумываясь, где мы живём, у нас было ясное представление о смысле истории — что было до этого, и что последовало. Сегодня всё стоит под вопросом. И следует заново обратиться к представлениям о фундаментальных циклах истории, с которыми мы сталкиваемся.
Можно выделить три уровня, фундаментальных для нашего понимания либерализма и места в нём российской экономики и её перспектив развития, которые принипиально затрагивают суть вопроса. Три основные парадигмы цивилизации таковы. Первая — цивилизация премодерна или традиционного общества. Это форма существования человечества, основанная на религиозных принципиальных архаических основах. Большая часть нашей истории, с совторения мира до сегодняшнего дня, существовала именно в премодерне, в рамках традиционного общества.
На рубеже эпохи Просвещения, в XVI—XVII вв. и до конца XX в. мы жили в эпохе „нового времени“, который обычно называют модерном. Это была совершенно отдельная цивилизация, с совершенно иными идеологиями и мировоззрениями, которая была прямым отрицанием премодерна. Между модерном и премодерном соотношение примерно как между плюсом и минусом, всё, что утверждалось в традиционном обществе, картина человеческой антропологии, теологии, хозяйства, общества, политики, быта, этики — всё это отрицалось в модерне, и отрицание этого было главным стимулом перехода к модерну.
Но в конце XX в., буквально несколько десятилетий назад, человечество, которое спокойно существовало в модерне, вдруг стало осознавать, что происходит нечто странное, и повестка модерна, программа модерна в своём отрицании премодерна исчерпала себя. И возникает феномен, который условно был назван постмодерном. Это актуальный западный мир, посл. четв. XX — нач. XXI в.в. Это довольно условное представление и условная конструкция, но многие исследователи в этой области вскоре стали осознавать, что между модерном и постмодерном существует почти такая же разница, буквально пропасть, как между модерном и премодерном. Вся повестка дня модерна в постмодерне была по сути дела отменена.»
В докладе спикера Клуба следовало раскрытие параллельных уровней технологического развития, в соответствии с тремя моделями цивилизации: «Речь идёт не о случайной периодизации, а о очень серьёзных сдвигах в структуре экономики, промышленности и технологического уклада. Премодерну соответствовала прединдустриальное общество, модерну индустриальное, постмодерну — подстиндустриальное. Очень любопытна манера современных экономистов делить экономику на три сектора — первичный, вторичный и третичный. С т.з. наложения этих трёх парадигм друг на друга возникает интересная взаимосвязь. Премодерну соответствует первичный сектор экономики — аграрное хозяйство, ремёсла, модерну соовтетствует вторичный сектор — это промышленность, и постмодерну соответствует третичный, который включает в себя сферу услуг, в том числе финансовые, юридические, консалтинговые и т. д…
Здесь невероятно важно, что в смене парадигм затрагиваются глубинные основы человека. Речь и о технологии, и экономическом укладе, но одновременно и о таких фундаментальных вещах человеческого существа, как представлении о времени. Премодерну, сельскому обществу, аграрному сектору соответствует представление о вечности или цикличности. Отсюда культы, связанные с циклами сельскохозяйственных работ. Модерну и промышленному сектору соответствует представление о истории, о том, что имеет начало и конец. Промышленное производство не связано с естественным природным сезонным циклом — отсюда возникает концепция линейного времени, одномерного прогресса, который полностью доминирует исключительно в промышленном индустриальном укладе. Для рабочего сезонные циклы это акциденция, в то время как для крестьянина это фундаментальные основы бытия.
В постмодерне этому соовтетствует фукуямовский „конец истории“ или бодрийяровская концепция „пост-истории“. Меняется представление о реальности: на месте сакрального, после реального приходит виртуальное, на место науки — игры и ирония, на место рационализма — пародия. Речь идёт не просто о стиле, о моде, о постановке в большом театре оперы Сорокина „Дети Розенталя“ и т. д., но о совершенно специфической форме восприятия реальности. И поскольку человеческое сознание практически и формирует ту реальность, в которой оно живет, соответственно речь идёт об изменении реальности как таковой.»
От технологического развития и экономики Александр Дугин перевёл тему доклада в идеологическую плоскость: «Любопытно, что в эпоху модерна существовало три основных идеологии, которые соответствовали каждый своей парадигме в рамках модерна. У каждой было своё представление, как следует относиться к премодерну, к самому модерну и каким они бы желали видеть постмодерн.
Первая из идеологий, которая потерпела поражение — идеология фашизма. Фашизм в своей основе был модернистическим явлением, но которое стремилось сочетать премодерн с модерном. В т.ч. такие вещи как гиперборейская языческая традиция (даже в несколько большей степени, чем крестьянская) и модернизацию экономики и промышленности. Фашизм видел в премодерне гиперборейскую традицию, которую воспринимал как позитивную реальность, сам модерн он воспринимал как идеологию национал-социализма, Германию времён правления Гитлера и „страны оси“, а в качестве постмодернистической модели был выбран „тысячелетний планетарный Райх“, там должна была закончиться история, пройдя необходимый этап модернизации. Это была первая альтернатива модерну, где архаические элементы брались как нечто позитивное.
Вторая модель — идеология коммунизма. В ней тоже было своё специфическое представление о премодерне и исторической диалектике — от „пещерного коммунизма“, через классовое общество и капитализм. Это было премодерном для коммунизма, а социализм, СССР и советский лагерь это был коммунстический модерн, здесь присутствовала и модернизация, которая тоже была альтернативной, также было и своё представление о утопической постмодернистической перспективе — наступление всеобщего планетарного коммунизма после свершения мировой пролетарской революции. Эта идеология также потерпела крах, но, в отличие от фашизма, уже совсем недавно.
Модель третья — либерализм, который относится к премодерну как архаическим обществам и феодализму, относится, рассматривая феодализм, как отрицанием чего стала капиталистическая формация и проект модернизации либерализм видит в либерал-капитализме, буржуазной демокртии. Это единственная идеология модерна, которая не проиграла в XX в. — в отличие от фашизма и комунизма, — но выиграла. И это единственная идеология, которая смогла реально сформировать постмодерн — не только как проект, которому не суждено было осуществиться, но как реальность, в который мы с вами живём: это „информационное общество“, one world, „мировое государство“, „глобализм“ и т. д. Постмодерн это конец истории, о котором говорил Фукуяма, с торжеством либеральной демократии в самом глобальном смысле… После краха предшествующих альтернативных форм модернизации либерализм остался единственной идеологией, которая перешла в модерн.»
Спикер клуба остановился на современной ситуации в России и состоянии российской экономики в целом, в которой «последние 14 лет доминируют либеральные представления, люди, которые осуществляют проекты в российской экономике или по крайней мере руководят экономическим сектором в правительстве — они являются сторонниками либерализма. Как так получилось? Я думаю, что это абсолютно закономерная вещь.
Когда стало ясно, что экономика советского цикла в постмодерн попасть не может, а это значит, что хрущёвское предсказание коммунизма в 80-е годы не сбылось, и соответственно в этот момент люди приходят в состояние помешательства, забрезжил страшный вопрос в сознании позднесоветской элиты и Горбачёва — что делать? Всё рушится, и рушится не в экономике, а прежде всего в сознании. И возникает идея, что можно попасть в постмодерн „нахаляву“, что можно попроситься туда, не в качестве конкурента, а интегрироваться в пояс западного либерального мира на сослагательной основе. Ясно, что полноценному коммунисту, стороннику альтернативного модернизационного проекта это в голову прити не может. Но старому коммунисту, выжившему из ума, такая мысль могла показаться приемлемой.»
О соотношении либерализма и модернизации высказался Михаил Леонтьев: «Нет ни одной страны мира, кроме Великобритании, где бы модернизация была проведена преимущественно либеральными средствами. В Британии это происходило на фоне абсолютного господства в мировой торговле и на морях — маленькое субъективное обстоятельство. Все остальные страны модернизировались вне этого обстоятельства, так или иначе в „некорректной“ с их позиции форме, с использование нелиберальных инструментов. Другого типа модернизации история человечества не знает. Поэтому навязывание либерализма является отрицанием возможности серьёзных модернизационных перспектив.»
Политолог Сергей Марков заявил, что необходима культурная абсорбция экономики, как наиболее антагонистичной и антиобщественной среды: «Я всегда говорил — люди, которые имеют большие финансовые накопления, это несчастные люди, они функционируют как машины по 12 часов в сутки. Но необходимо развести экономику и культурное развитие, первое не никоим образом должно влиять на второе. Обратная зависимость — только приветствуется.
И о современных политических альтернативах в России, которых, по его мнению три, где «первая — квазилиберальная деградирующая маргинальная субкультура в либерализме; второй вариант — промышленная политика, отраслевые группы, которые пытались создать гражданское общество, но все эти годы терпели поражение; третья группа — социалисты, которые так и не выдвинули внятной экономической программы; четвёртая — институционалисты, которая толком пока не оформлена. В чём сила правительства — в том, что ему пока так и не создана реальная альтернатива в нашей стране. Я считаю, что такой альтернативной идеологией должна быть трансформация институциональных идей в аутентичной российской версии».
