 |
| Русское Воскресение | Анатолий Алексеев | 29.04.2005 |
Она родилась в городе Мещевске Калужской губсриии, но школьные годы прошли в Москве, здесь же она окончила филологический факультет Педагогического института. Подготовка к научной деятельности началась в 1943 г. под руководством проф. Р. И. Аванесова, крупного специалиста по фонетике и русской диалектологии. Несколько лет ее жизни были отданы работе над Атласом русских народных говоров. Защита кандидатской диссертации состоялась в 1953 г., когда Л. П. была уже сотрудницей Ииститута русского языка Академии наук. Темой диссертации было палеографическое и фонетическое описание русской рукописи 14 в. Вскоре Л. П. выдвигается в ряд крупных специалистов по исторической палеографии и фонетике. В дальнейшем именно под ее руководством вышел в свст Сводный каталог славяно-русских рукописных книг, хранящихся в СССР: ХI-Х III вв. (Москва: «Наука», 1984). Часть ее работ была посвящена новгородским берестяным грамотам, которыс стали поступать в научный оборот с 1951 г. В число ее трудов входит издание Мстиславова Евангелия 12 вска и исследование Пролога. Библиографический список ее работ превышает 200 номеров.1 Докторская диссертация была защищена в 1970 г., тема ее была сформулирована, может быть, не совсем корректно с лингвистической точки зрения: Древнерусские пергаменные рукописи как лингвистический источник, словно писчий материал (пергамен) и история языка внутренне связаны между собой.
В действительности диссертация посвящена была типологии славянских рукописей Евангелия, но по условиям времени об этом нельзя было говорить прямо. Между тем, научной заслугой Л. П. Жуковской, которая останется за ней в истории славянской филологии, является именно разработка проблем славянского текста Евангелия.
Следует напомнить, что после революции 1917 г. научные работники оказались поставлены в невыносимые нравственные и бытовые условия. Все силы уходили на добывание средств для физического поддержания жизни. Уменьшилось число научных журналов, качество публикаций в них стало ниже допустимого уровня, политическая цензура все больше оказывала влияние на содержание работ. В начале 30-х гг. большая часть славистов подверглась физическому преследованию, многие из них погибли в тюремном заключении и ссылках (Бенешевич, Дурново, Ильинский, Лихачев, Перетц и др.). Коммунистические власти видели в славистике источник религиозного влияния (из-за исследования древних рукописей церковного обихода) и оплот фашизма (из-за интереса к генетическим связям славянских народов в ущерб классовым). Возобновление историко-филологических исследований стало возможным лишь после окончания Второй мировой войны, в ходе которой власть слегка изменила свое отношение и к славянским родственникам, и к церкви, оценив их самоотверженное участие в борьбе с гитлеризмом.
Интерес к славянским древностям был допущен все же в узких пределах исторической палеографии, кодикологии и лингвистики. В 50-е годы возникла и расцвела школа исторического источниковедения. Ее центрами были Московский и Санкт-Петербургский (тогда Ленинградский) университеты, Институт русского языка Академии наук в Москве. В русле этой школы Л. П. вначале занималась палеографией и исторической фонетикой на материале древнерусских списков Евангелия, а затем перешла к типологическому их изучению.
Работы чикагской школы учеников и последователей Э. К. Колвелла (Е. С. Со1 we 11) по изучению типологии греческих служебных рукописей Евангелия, начатые в 30-е гг. и завершившиеся в 60-е — были тогда в России неизвестны. Л. П. сама проделала от начала до конца полную классификацию громадного количества рукописей Евангелия. Это были древнейшие списки. Число знакомых ей рукописей 11 — начала 15 веков дошло до 500. Их каталог был дважды опубликован ею, причем в разных вариантах расположения материала, что придает ценность обеим публикациям.2 Сегодня этот каталог является единственным и незаменимым пособием по изучению славянского Евангелия в его рукописной форме.
В центре научных исследований Л. П. Жуковской оказался полный евангельский апракос, на который пришлось двести рукописей в каталоге. Л. П. выявила несколько типов этого вида текста: в одном из них счет дней недели начинался с воскресенья, в другом — с субботы, в третьем — с понедельника. Ее внимание привлекли также рукописи с дополнительной неделей перед началом великопостного цикла. До сих пор греческая палеография не располагает подобной классификацией рукописных источников Евангелия, и это обстоятельство затрудняет историческое изучение славянского материала. Невозможно решить, что в этой типологии, созданной Л. II. Жуковской, воспроизводит греческие образцы, а что возникло в результате самостоятельного развития на славянской почве.
Энергично и последовательно Л. П. разъяснила своим коллегам, сколь важно при лингвистическом и филологическом изучении Евангелия учитывать тип рукописи. Один и тот же евангельский стих может иметь те или иные формальные особенности в зависимости от того, встречается он в синаксарной или месяцесловной части рукописи Евангелия, помещен он в начале чтения или середине его. Сегодня эта истина усвоена славистами в России в полной мере, тридцать лет назад ее не знал никто. Лишь М. Н. Сперанский взялся было в свое время за рассмотрение этого вопроса, но так и не довел до конца за отсутствием необходимых сведений.3
Под влиянием мыслей Г. Л. Воскресенского, знаменитого издателя славянских библейских текстов и, в частности, Евангелия от Марка по 112 рукописям, 4 Л. П. склонна была думать, что полный евангельский апракос появился в русской письменности в 12 веке. Ей не хотелось соглашаться с М. Н. Сперанским, который достаточно убедительно доказал, что полный апракос возник уже в 10-м веке в Болгарии, откуда перешел в сербскую и русскую письменности.5 В те годы Л. П. разделяла всеобщую патриотическую веру в особое призвание русской культуры.
В 1963 г. Л. П. впервые описала фактически неизвестный науке тип сверхкраткого апракоса, в котором соединены чтения из Апостола и Евангелия.6 В отличие от краткого апракоса в этом типе цикл от Пасхи до Пятидесятницы содержит чтения лишь на субботы и воскресенья, опуская чтения будних дней. В греческой рукописной традиции Нового Завета такой тип рукописи не описан. Л. П. высказала предположение, что это и есть первоначальный литургический текст, переведенный св. Кириллом. С этой мыслью едва ли можно согласиться. Рукописи сверхкраткого апракоса поздние, лишь одна относиться к 13-му веку, остальные принадлежат 14 и 15-му векам; все они, кстати сказать, сербского происхождения и все различаются составом чтений. Похоже, что каждая из них возникла независимым путем, а не списана с оригинала этого же типа. Вероятно, они были созданы для литургических потребностей малых сельских приходов, в которых отправлялось воскресное и праздничное богослужение.
При исключительной любви к русской национальной культуре, особенно в ее церковной форме, Л. П. не обладала всеми необходимыми сведениями, чтобы двигаться в своих работах безошибочным путем. В частности, ей не хватало знакомства с историей православного литургического устава, почему ее объяснения наблюдаемых фактов не были достаточно убедительны. Справедливость требует сказать, что в русской историко-филологической науке никогда не было, как нет и теперь, компетентных знатоков этого предмета. Разрыв русской культуры с историческими корнями, ставший особенно болезненным в советскую эпоху, всегда отрицательно сказывался на исследованиях по истории культуры и письменности. Л. П. была одним из немногих лингвистов, кто всерьез обратил внимание на проблемы текстологии, которые с большим успехом разрабатывались в 50-е гг. литературоведческой школой акад. Д. С. Лихачева. Она первая объяснила историкам языка, что факты, наблюдаемые в одной рукописи, должны сопоставляться с другими рукописями этого же текста, что их верная оценка может быть сделана лишь в результате текстологического исследования большую ценность представляет составленный ею список лингвистических элементов, обладающих значимостью в аспекте текстологии.7 В России при богатстве рукописных собраний эти идеи получили успешное развитие в историко-лингвистических исследованиях. Свидетельством этого является, в частности, серия сборников по историческому источниковедению русского языка, изданная Институтом русского языка при активном участии Лидии Петровны. Ей самой, правда, не удалось справиться с текстологией Евангелия, и не удивительно, потому что методика работы с произведениями так называемой «контролируемой текстологической традиции» сложилась позже, в компьютерную эпоху.
Влияние Л. П. на историко-филологические исследования в нашей стране было чрезвычайно велико. Ее трудолюбие и устремленность служили достойным примером другим исследователям, вызывали к ней глубокий интерес со стороны начинающих. Она была заботливым и внимательным учителем и воспитала десятки научных работников, под ее руководством защищено 11 кандидатских диссертаций. Правда, созрев, ее ученики отдалялись от нее, характер у нее не был легкий. Для младших она была великодушным покровителем, к старшим могла относиться с благоговением (такое чувство испытывала она, например, к Н. А. Мещерскому), но с равными она как правило вступала в борьбу. Сегодня трудно понять эпоху, в которую она складывалась нравственно. ХХ век наложил свой суровый отпечаток на судьбы и облик людей, сформировавшихся в военную пору. В этих условиях Л. П. все же сумела сохранить главное — неординарный человеческий облик, и это привлекало к ней молодежь.
Трудно переоценить самоотверженность Л. П., с какой она взялась за работу по приведению в известность громадного материала рукописной традиции Евангелия; нельзя не восхищаться теми результатами, которые были добыты на таких необъятных просторах всего одним человеком. Ее вклад в русскую культуру выразился, прежде всего, восстановлением прерванной традиции славянской библеистики в России. Горько сознавать, что по условиям времени Л. П. не имела возможности прямо называть предмет своих занятий: библейские тексты она именовала «рукописями традиционного содержаниям, Мстиславово евангелие — «апракосом Мстислава Великого». Мы были благодарны ей за эти прозрачные эвфемизмы, под сенью которых незаметно возрастало новое поколение славянских библейских филологов. Посылая мне в подарок свою книгу 1976 г., она сделала на ней надпись: «Анатолию Алексееву с надеждой на рецензию — раньше или позже». Все мои работы, касавшиеся славянского Нового Завета, стали своего рода рецензией на эту книгу: усвоение этого наследия и его преодоление было необходимым этапом нравственного и научного развития. Теперь по прошествии почти двух десятилетий эти строки прощания становятся новой рецензией к новой встречей с Лидией Петровной Жуковской.
2. Л. П. Жуковская:1) Типология рукописей древнерусского полного апрокоса 11−14 вв. в связи с лингвистическим изучением их. Памятники древнерусской письменности: Язык и текстология. Москва: Наука, 1968, 199−332; 2) Текстология и язык древнейших славянских памятников. Москва: Наука, 1976.
3 М.Н. Сперанский. К истории славянского перевода Евангелия. Русский филологический вестник. Том 41. Варшава 1899, 198−219.
4. Г. А. Воскресенский. Евангелие от Марка по основным спискам четырех редакций. Москва 1894.
5. М. Н Сперанский. Разбор сочинений Г. А. Воскресенского. Записки Академии Наук по историко-филологическому Отделению. Том 3, N 5 Санкт-Петербург, 1899.
6. Л. П. Жуковская. Об объеме первой славянской книги, переведенной с греческого Кириллом и Мефодием. Вопросы славянского языкознания. Выпуск 7. Москва: Наука, 1963, 73−81
7. Л. П.Жуковская. Лингвистические данные в текстологических исследованиях. Изучение русского языка и источниковедение. Москва: Наука 1969. 3−26
Анатолий Алексеев, Slovo N 44−46 (1994−1996)
