От редакции: Вступительная статья главного редактора журнала «Трибуна русской мысли» Александра Аркадьевича Бондарева к очередному выходу журнала, посвященного теме «Русское Зарубежье» вызвала большой интерес читателей. Свидетельство тому — не только активная дискуссия на форуме РЛ, но и полученная нами небольшая статья нашего постоянного автора публициста Андрея Брониславовича Рогозянского, которую мы предлагаем вниманию читателей. Думаем, что проблема стоит того, чтобы она была основательно обсуждена.
Не знаю, в какой мере очерк «Русское Зарубежье» и взгляд Александра Бондарева нужно считать собирательными. Но раз материал написан, он становится поводом. А поскольку о Русском Зарубежье к нам пишут как о Русском (sic!) Зарубежье (sic!), а не об одной из многочисленных диаспор со своей историей, то, Дорогой автор, давайте хотя бы в порядке дискуссии post factum скажем о том, что, в отличие, скажем, от цепких китайца или еврея или православного грека даже, для русского человека жизнь на чужбине никак не может быть полноценной и удовлетворительной. Без этого весь подробный отчет о Русском Зарубежье, к сожалению, проигрывает.
Русское Зарубежье — как левое подреберье. Еще одна Украина-окраина, которая проста и понятна на своем месте и моментально перелицовывается в вотчину укров, будучи рассмотрена по отдельности. Многие нации разбросаны по континентам, имеют диаспоры, мысленно тяготеют к этнической родине. Русские одни, кроме обычной диаспоры, имеют свое Зарубежье — людей, в определенное время вытолкнутых за рубеж, но так и не ставших эмигрантами.
При таком раскладе смотрю и не понимаю, о ком и о чем это у Александра Бондарева: «каждый человек… вправе молиться там, где ему молится, а для этого — выбирать соответствующие место и окружение»? «Молиться там, где тебе молится», — формула, прекрасная в приложении к теме молитвы, но легковесная в приложении к теме России и русскости. «Молиться» — категория невещественная и неуловимая. Собственно, уже в авторском пересказе беседы с вл. Лавром начинается смысловая редукция. Архипастырский завет начинался с «молись!» — призыва на большее. Как минимум, это не то, что сказать: «мы можем молиться» или «мы вправе молиться», — сухого силлогистического суждения. У читающего же акцент, как на более простую и определенную, и вовсе смещается на концовку, домысленную от себя автором: «каждый человек вправе выбирать место и окружение». Вполне космополитично. Если согласиться на это, тогда ничего не препятствует верующему человеку покинуть Россию сегодня и завтра. В эмиграции он легко склонится к той мысли, что молится лучше, а потому при отъезде с ним ровным счетом ничего не случилось.
К нашему огромному счастью, приснопамятным вл. Лавром упомянутая фраза применялась не к выбору Костромы и Нью-Йорка, а к выбору между пустыней и миром. Но авторское резюме озадачивает. Волей-неволей, хочется этого автору или нет, подробным вхождением в идею о самостоятельности диаспоры убивается сам предмет разговора. Ведь если у Русского Зарубежья «всё есть», и оно «у себя», а не в гостях, то, Бога ради, живите себе на здоровье, как знаете; живущих в России это касается разве что в форме энциклопедического факта. Да, Лосский. Да, Трубецкой. Да, Ильин и другие. А Вы уверены в том, что Трубецкой, Лосский, Ильин и другие, кого Вы приводите в удостоверение весомости зарубежных активов, в нынешней ситуации стали бы рассуждать о «мы вправе выбирать соответствующие место и окружение»? У Вас никогда не возникало мысли, что наивысший пик зарубежной жизни обнаруживает одновременно и холодность нынешней? Что в лучших сердцах этот пик раскрывал одновременно такую могучую устремленность к Родине, что все остальные суждения о разностях социумов, разных воспоминаниях, привычках и травматических синдромах и пр. выглядят скучно именно и прежде всего на фоне вашей генеалогии и ваших некрополей? Позвольте же высказать убеждение, как мне представляется, небезосновательное, что Трубецкой, Лосский, Ильин, будь они живы, были бы с нами. В то время как Западу доставались бы те, кто каждое великое имя оправил в роскошную рамку и с удовлетворением развесил это множество рамок в своем нью-йоркском или парижском интерьере.
Не примите за упрощение. Конечно, я не считаю, что вопрос о русских заграницей так уж прост. Как минимум, есть пастырское служение и окормление разного кочевого люда, живущего в стране далече, по разным недоразумениям, преимущественно. По-человечески легко понять, почему Н. Осоргин в возрасте 85 лет не едет из Парижа. На осмысление и принятие России, какая она теперь есть, у него попросту нет сил. Однако медвежьей услугой будет натягивать метафизику «Зарубежной России» на данные прозаические обстоятельства. Если мой рост 1.70, безосновательно объявлять баскетбол глупой игрой на основании одного только этого. Если Россию можно вывезти и переосновать где-то в другом месте, Россия как реальность, пожалуй, вообще не заслуживает стольких патетических разговоров.
Надеюсь, понятно, что эти мои замечания не относятся к автору, Александру Бондареву, лично. Таковые относятся к методу и некоторым небесспорным концептуальным аспектам, которые не меняют нашего положительного взгляда на Русское Зарубежье, но как направляющие читательское мышление по неверному следу вызывают потребность в соответствующих анализе и комментариях.
