Не убоявшийся тайны времени

1.

Едва начинаю вспоминать Владимира Солоухина или думать о его творчестве, как тут же приходит на память многократно пересказанный за последние годы и устно и письменно случай, якобы произошедший с ним во время службы в кремлевском гарнизоне. Будто бы, обходя строй почетного караула, приехавший в Москву Черчилль дошел до фигуры Солоухина и, не сумев сдержать своего восхищения, остановился и восторженно воскликнул: «Вот! Это и есть НАСТОЯЩИЙ РУССКИЙ СОЛДАТ!..»

Было ли всё это на самом деле или существует только в качестве легенды, сегодня уже не спросить ни у Солоухина, ни у Черчилля, но кочующая по мемуарам и застольным беседам сценка является, как мне кажется, глубоко символичной. Потому что именно таким — останавливающим на себе взгляд и по-гренадёрски мощно выделяющимся среди других писателей (причем не столько даже в смысле внешней колоритности, сколько именно в плане творческого своеобразия) — был и навсегда останется Владимир Солоухин в уходящем чуть ли не за горизонт строю тех, кто числит себя в почетном карауле современной русской литературы. От его книг, как и от фигуры, веяло прямо-таки Святогоровой силой, с которой вынуждены были считаться даже «имевшие вес» партийные чиновники, внутренне, по-видимому, осознававшие, что находятся в гораздо более низкой «весовой категория» по сравнению с этим окающим писателем, носящим в своем сердце такой груз правды об эпохе, от которого под ним чуть не прогибается земля. Правды, которую к концу жизни ему хотя бы частично удалось выплеснуть в такие свои книги как «Соленое озеро», «Чаша» и особенно — «Последняя ступень».

Но еще раньше, раньше даже, чем с прогремевших на всю Россию «Владимирских просёлков», «Черных досок» и публицистических выступлений на темы русской культуры, творчество Владимира Солоухина уже имело в себе такую, резко отличающую его от писаний едва ли не большей части коллег по литературе (и, скажем прямо, небезопасную даже по тем временам) черту, как русскость, которая проявлялась буквально во всём, начиная от языка его прозы, нескрываемых патриотических убеждений, и вплоть до ношения перстня с изображением профиля Его Императорского Величества Государя Николая Александровича. При этом он еще обижался, что его книги подвергаются определенному сокращению.

" -…А чего ты боишься? — выслушав однажды сетования Владимира Алексеевича на постоянные цензурные вмешательства в его тексты, сказал один редактор. — У тебя сколько фраз и слов ни вычеркивай, дух всё равно остаётся. Он же разлит по всем словам и фразам", — и, думается, эта сорвавшаяся с губ редактора (а в прежние годы это были о-о-очень проницательные, умные и опытные люди!) фраза точнее любых монографий и исследований вскрывает сущность всего, о чем бы ни говорил и ни писал Солоухин. Дух у него оставался во всем, как бы ни сокращали.

«Читая некоторые книги, я как на оселке правлю свой язык, — замечал он в одном из „Камешков на ладони“. — На иных книгах я правлю свою ГРАЖДАНСКУЮ СОВЕСТЬ».

На книгах самого Солоухина — можно править чувство РУССКОСТИ.

«…Ты можешь изучать морские водоросли, нуклеиновые кислоты, редкие металлы, — писал он в тех же „Камешках“. — Ты можешь быть химиком, электриком, партийным работником, футболистом, писателем, генералом, но если ты русский человек, ты обязан знать, что такое „Слово о полку Игореве“, церковь Покрова на Нерли, Куликовская битва, рублёвская „Троица“, Кирилло-Белозерский монастырь, Крутицкий терем, устюжская чернь, вологодское кружево, Кижи.»

Казалось бы, никакого сверх-откровения в сказанном нет, а сравните для примера процитированный только что абзац с популярной в семидесятые годы в США песенкой, являвшейся своего рода нравственным катехизисом американской молодежи: «Ты хочешь быть АМЕРИКАНЦЕМ? Нет ничего проще! Для этого достаточно научиться пить виски, танцевать твист и играть в бейсбол…»

«Почувствуйте разницу», — как говорят сегодня в телевизионной рекламе. И — добавим — почувствуйте её именно сейчас, когда Россия буквально варится в пропаганде заокеанского образа жизни и несвойственных нам ценностей, о коварности внедрения которых в нашу жизнь Солоухин писал еще в своих «Письмах из Русского музея», в том эпизоде, где он рассказывает о посещении выставки «Архитектура США» в Ленинградской Академии художеств:

«…Милые американские юноши и девушки то тут, то там окружают плотной толпой ленинградцев. Идет оживленная беседа: вопросы — ответы, вопросы — ответы. Значит, дополнительно к афишам и журналам еще и живые агитаторы и пропагандисты, которые в течение восьми часов — с одиннадцати до семи — горячо пропагандируют архитектурное искусство США и вместе с тем американский образ жизни, американское мировоззрение…»

Сравнивая организацию выставки «Архитектура США» с проходившей одновременно с ней, но без малейшей рекламы выставкой древней русской фрески в Русском музее, Солоухин задавался справедливым вопросом: «Почему мы можем допустить, чтобы на территории Ленинграда велась организованная и продуманная пропаганда чуждых нам (да и вообще человеку) архитектурных стилей, и боимся хоть на одну тысячную долю популяризировать древнее русское искусство?..» — и, завершая эту главу, говорил: «Мне повезло. Я видел в один день две выставки, при сопоставлении которых еще раз вспомнил замечательные слова Экзюпери: «Достаточно услышать народную песню пятнадцатого века, чтобы понять, как низко мы пали!..»

Эта замечательная проекция сегодняшней нравственности на уровень духовного развития народа в прошлом и есть та система координат, которая позволяет безошибочно оценивать благодатность или губительность современных перемен общественной жизни. Она же помогает понять, что борьба за отстаивание русскости — это никакой не шовинизм, и порождена эта борьба не стремлением подмять под себя другие нации и культуры, а наоборот — осознанием той опасности, которая исходит именно для русской нации и русской культуры со стороны других, более агрессивных в ментальном плане этносов. К сожалению, у России имеется слишком большой и слишком печальный опыт подчинения своей воли и своей государственности представителям иных кровей и культур, закончившийся тем, что лучшая часть русской нации была вынуждена бежать из своего родного Отечества.

«…Да и как было покориться, — писал Солоухин в «Соленом озере», — как было не бежать куда глаза глядят, когда невесть откуда взявшиеся бандиты и разбойники захватили страну и тотчас начали именно разбойничьи бесчинства и насилия, тысячами убивать ни в чем не повинных людей, ворошить мародёрски царские гробницы и мощи святых, переименовывать дорогие сердцу названия: «Невский проспект», «Дворцовая площадь», «Царское село» в свои имена. Имени Урицкого. Имени Загорского. Имени Троцкого…»

Берясь за свои книги, Солоухин писал их так, чтобы, как говорил он сам, прочитав их, читатель «побежал на площадь бить в рельс». Касаясь вопроса творчества, он говорил, что некоторые книги подобны плохим печам: в них есть всё — дрова, растопка, поддувало, труба, огонь, но нет — ТЯГИ. И вот дрова из-за этого не трещат в огне, а еле тлеют, печь чадит, не дает тепла и делает жилище неуютным и мертвым. Понятно, что похожие на такие печи книги читать невозможно — ведь процесс чтения подобен процессу горения, и ему тоже необходима хорошая тяга.

В творчестве самого Владимира Алексеевича тяга была что надо: мельчайший жизненный эпизодик, подсмотренный случайно сюжет, мелькнувшая мысль — всё мгновенно вспыхивало и, охваченное пламенем таланта, возвращалось читателю в виде полемических статей, повестей, романов, стихотворений или же «Камешков на ладони», одаривая его светом правды и жаром писательского сердца.

И имя этой тяге было — ЛЮБОВЬ К РОССИИ.

2.

Завершая свои «Письма из Русского музея», Солоухин писал: «Нужно когда-нибудь задаться мыслью и проследить, как начиналось и как развивалось в разных направлениях второе русское Возрождение в последние десятилетия прошлого и в начале этого, двадцатого века. Я уж предполагал в одном из писем, что, может быть, главным толчком послужило открытие целого огромного мира, целой, скрытой доселе цивилизации — древней русской живописи, а точнее — иконы».

Записанная еще в 1966 году, мысль эта представляется особенно важной именно для нас сегодняшних — для тех, кто пытается найти пути к так необходимому ныне России новому Возрождению. И если идти по аналогии с наблюдениями Солоухина, то нельзя не заметить, как общественное внимание все чаще и чаще обращается за духовной подпиткой к затонувшему, казалось бы, как легендарная Атлантида, материку культуры советского периода. Тут можно вспомнить и такие телевизионные проекты, как «Старые песни о главном», и ретроспективный показ на TV лучших фильмов советской эпохи, и рыночный спрос на открытки и награды миновавших лет… Да, за всем этим пока еще зримо маячит тень коммерческого интереса, но главным толчком к грядущему Возрождению России может послужить и открытие того огромного мира, той цивилизации, которую мы помним под именем социалистического реализма. И, как ни парадоксально это прозвучит, но одним из маяков, притягивающих внимание читателей к этой цивилизации, являются книги всё время нарушавшего законы этого самого соцреализма Владимира Алексеевича Солоухина.

Ведь что такое — социалистический реализм? Это, как объясняет нам «Советский энциклопедический словарь», не что иное как творческий метод литературы и искусства, дающий «изображение жизни в свете социалистических идеалов». И практически в каждом из своих произведений Солоухин как раз и показывал, как эти самые идеалы осуществляются в нашей повседневной жизни. Сначала — в таких его повестях как «Владимирские просёлки», «Капля росы», «Письма из Русского музея» и других ранних вещах — акцент делался главным образом на том, как реалии окружающей действительности расходятся с декларируемыми социалистической идеологией ценностями жизни. В книге проблемных, публицистически страстных исследований-эссе о русской культуре «Время собирать камни» он говорил, обращая внимание на гибнущие памятники архитектуры, древней русской живописи и природного ландшафта:

«С одной стороны, государство с самого начала стоит на страже всего этого. Ленинские декреты, личные высказывания В. И. Ленина, указания, недавнее создание Всероссийского общества по охране памятников истории и культуры, наши советские законы, наша Конституция наконец, где это записано черным по белому.

Но с другой стороны, почему же утрачено так много бесценных архитектурных памятников? Почему же до сих пор на местах мы встречаемся с очевидным небрежением по отношению к историческим и духовным ценностям?..»

Добиваясь от властей восстановления усадьбы Александра Блока в Шахматьово, ратуя за сохранение иконописного наследия Древней Руси или показывая губительность обездуховливания жизни колхозной деревни, Владимир Солоухин, по сути, пока еще выступает за исправление социалистических норм жизни, за приведение окружающего бытия в соответствие с декларируемыми партией и правительством постулатами.

Но вот появляются такие его произведения как «Смех за левым плечом», «Ненаписанные рассказы», «Солёное озеро», «При свете дня», «Чаша», «Последняя ступень» — и становится отчетливо видно, как всё кардинальнее изменяется отношение писателя к самой идее построения социалистического общества и как приходит к нему понимание того, что, несмотря ни на какие декларации, социалистические идеалы и не предполагали сохранения ни архитектурных памятников прошлого (особенно таких, как православные церкви), ни древнерусской живописи (особенно такой, как иконы), ни каких бы то ни было иных духовных ориентиров, кроме своих собственных догм и кодексов. После того, как, по выражению Ленина, Россия была «завоевана большевиками» (как будто — иноземными войсками!), главной задачей новой власти стало «перевоспитание» всего (захваченного в плен?) народа в соответствии с собственными нравственными принципами, для чего требовалось стереть из его памяти все практиковавшиеся ранее духовные критерии. Которые, как мы знаем, были закреплены главным образом в религиозных нормах, бытовом укладе и культурных традициях России, и сохранение которых во все века и было ее основной, осуществляемой как на сознательном, так и на генетическом уровне, задачей.

Однако, предостерегал нас в свое время, словно бы провидя дальнейшие испытания России, Столыпин, случается в истории и такое, что «народы забывают иногда свои национальные задачи», и тогда эти «народы гибнут и превращаются в назёмь, удобрение, на котором вырастают другие, более сильные народы». Зная это, большевики и их последователи именно этому и посвятили и свою «культурную революцию», и львиную долю всех других социально-политических преобразований. Еще в своих вроде бы нейтральных, на первый взгляд, «Камешках на ладони» Владимир Солоухин, подбираясь к пониманию главной «тайны времени», сделал такую запись: «Птолемей, сподвижник Александра Македонского, говорил царю, когда они обсуждали вопрос, почему захватчики, заняв ту или иную страну, в первую очередь истребляют культурные, исторические ценности: «Прекрасное — служит опорой души народа. Сломив его, разбив, разметав, мы ломаем устои, заставляющие людей биться и отдавать за родину жизни. На изгаженном, вытоптанном месте не вырастет любви к своему народу, своему прошлому, воинского мужества и гражданской доблести. Забыв о своем славном прошлом, народ обращается в толпу оборванцев, жаждущих лишь набить свое брюхо…»

Фактически то же самое исповедовала и советская власть, главной задачей которой с первых же часов своей диктатуры было сокрушить русский народ и превратить его просто в население. В своей «Последней ступени» Солоухин по этому поводу писал: «Первая заповедь — если ты хочешь ослабить народ, лиши его прошлого, традиций, исторической памяти, преемственности поколений. Начинается массовое переименование городов, площадей, улиц, заводов, театров… В первые годы было запрещено слово «Россия». Оно не употреблялось ни в устной речи (открыто, разумеется), ни в печати. Было запрещено слово «Родина». Вспоминаю фразу из статьи Оси Брика, критика и следователя ЧК, о стихах Анатолия Кудрейко. Он написал в двадцатые годы: «Этим стихам для того, чтобы быть полностью белогвардейскими, не хватает одного только слова — Родина». Итак, Родина — белогвардейское слово. России нет и как бы не было. Родина и народ — слова одного корня, как вы понимаете. Значит, надо отучить от понятий Родины, Отечества, родной истории. Всё начинается с 1917 года. До этого была тьма, хаос, невежество. Вообще ничего не было. Ах, как хотелось бы, чтобы ничего не было! Но, к сожалению, было, причем было великое, светлое, славное, которое крепко сидит в памяти народной. Значит, его надо из этой памяти искоренить, выжечь каленым железом, а если не выжигается само по себе, выжечь вместе с людьми…»

Вот такая, как видим, нехитрая революционная методология.

Поняв ее, Владимир Солоухин весь свой талант, все свое творчество посвящает именно тому, чтобы не дать вытоптать и выжечь исторические и духовные ценности русского народа, не дать ему превратиться в толпу оборванцев, но противопоставить разлагающему народ абстрактному искусству свои, подлинно русские ценности. «Мне могут возразить, — писал он в «Последней ступени», — что национальный дух — это узость (хотя это величайшая ценность, которая в конце концов спасет мир), но всегда можно отличить христианское, скажем, искусство… от языческого искусства Эллады, от буддийского искусства Индии, от искусства социалистического реализма… ибо каждое искусство несет в себе свое содержание, свою философию, свое мировоззрение. А что несет в себе абстрактное искусство?..

Это искусство модно, за него платят бешеные деньги. Но каждый здравомыслящий человек поймет, что мода управляема. Значит, кому-то выгодно… кому-то… нужно, чтобы шведы, немцы, русские, японцы, греки забыли про свои национальные духовные ценности и производили бы национальную абстрактную живопись. Кому-то выгодно, чтобы все, забыв про свои национальные признаки, смешались бы в одну бесформенную массу. Во всеобщий бесформенный винегрет…»

Чтобы этого не произошло, понимает Солоухин, надо постоянно напоминать всем о том, что «Россия была великим просвещенным государством, а вовсе не омутом темноты и невежества». Осуществляя эту задачу, он ставит во главу угла своего творчества такие три ипостаси, как правду факта, правду чувства и правду слова. В результате этого сплава им был создан жанр, который соединил в себе остроту и страстность публицистики, философичность и вдумчивость эссеистики, исповедальность и образность поэзии. И не существует пока более точного имени этому жанру, кроме как — солоухинская проза.

3.

О чём бы (и главное — когда бы) ни писал Солоухин, а открывая сегодня его книги, нельзя не обнаружить в них такой феномен, как созвучность проблематике именно теперешнего времени. Вот, например, главная книга его жизни — «Последняя ступень (Исповедь вашего современника)», которая, будучи написана еще в 1976 году, смогла попасть в руки читателю только два десятилетия спустя. Но как удивительно точно соответствует всё сказанное в ней мучащим нас сегодня вопросам! «Я знаю, — писал он, — что Пушкин был убежденным и искренним монархистом. Это легко установить, заглянув в любое собрание его сочинений. Я знаю, что он без сочувствия относился к демократии американского образца… Государство, говорил он, без полномочного монарха — автомат. Много-много, если оно достигнет того, чего достигли Соединенные Штаты. А что такое Соединенные Штаты? МЕРТВЕЧИНА. Человек у них выветрился до того, что выеденного яйца не стоит…»

Как видно из сказанного, мы, сегодняшние потомки Пушкина, кричащие на каждом углу о своей любви к нашему национальному гению, на самом деле фактически его предали, допустив в свою жизнь внедрение именно эту самой «демократии американского образца». Той демократии, которая нужна — и Солоухин понял это еще в 1976 году! — только лишь для того, «чтобы расшатать современное руководство, возбудить против него широкие массы…» «Нет, — говорил он в своей книге, имея в виду не только соратников Ленина, но провидя из того далекого уже 1976 года и наших нынешних «прорабов перестройки», — им демократия нужна как средство к достижению цели. Цель — власть. Добившись же власти, они покажут нам демократию, как уже показали в первые годы после революции да и позже. А ведь до 1917 года Владимир Ильич и иже с ним тоже боролись не за что иное, как за демократические свободы, которых мы теперь всласть вкусили и продолжаем вкушать…»

Сам почти всю жизнь мечтавший о том, чтобы изменить существовавший в России после большевистского переворота режим, Владимир Солоухин вместе с тем прекрасно видел и ту опасность, которая ожидала Россию на путях насильственного — или даже «тихого», путем фальсификации выборов — захвата власти. Анализируя эту возможность, он писал: «…Захват власти одним человеком рождает соблазн даже внутри той же группы. Почему он, а не я? Он что, умнее? Нет, я умнее! Начинается подспудная, сначала тайная, а потом и явная борьба за власть. Нестабильность правительства, неуверенность его не может способствовать процветанию государства…» (Напомним, что написано это еще в 1976 году — задолго до появления на политической арене России Ельцина и групп Чубайса, Березовского, Явлинского, Черномырдина и других претендентов на президентское кресло).

Читаем далее: «…Неуверенность порождается и в народе. Он не знает, что будет завтра. Кто будет завтра им управлять. Власть свалилась как снег на голову, а завтра свалится другой человек. Кто он будет? Какой? И почему он? И почему все сразу должны ему подчиняться? А почему не другому? А почему не мне? Не нам? Организуются новые группы, новые заговоры, возникает новая борьба за власть… Где же тут думать о благе народа, о процветании.

Если захвативший власть окажется человеком сильным и сумеет подмять под себя остальных сообщников, то, пока он жив, в стране существует стабильность, хотя и печальная, основанная на подавлении, на терроре. Но после смерти такого человека борьба за власть вспыхивает с новой силой. На освободившееся место рвутся сразу несколько человек, возникает быстрая смена правителей, чехарда, экономика страдает, хозяйство разваливается, народ бедствует. Неуверенность людей в своем завтрашнем дне отражается на поведении людей, их быте, на их нравственности. Особенно молодежи. А ведь молодежь — это завтрашний день страны, завтрашний народ. Бедствиям не видно конца…» (Не правда ли, схоже с картиной, которую нам рисуют последнее время астрологи, намекающие на недолгий век нынешнего президента?)

А вот еще одно «попадание в десятку» дня сегодняшнего: «…Захвативший власть знает, что он захватил ее для себя. Если его прогонят или если он умрет, то с этим все для него и кончится. Поэтому он ничего не жалеет, ни в человеческих ресурсах, ни в ресурсах страны, лихорадочно и беспощадно опустошаются недра, сводятся леса, загрязняются воды, происходит всеобщее оскудение…»

Разбирая плюсы и минусы возможного введения президентского строя, Солоухин замечает, что «даже один человек часто планирует свою жизнь больше чем на четыре года вперед… как же президент будет планировать долговременную политику, если его преемник через четыре года может повернуть всю политику в другую сторону?..» И вообще, воспринимая будущего президента как своего противника, нынешний президент будет думать: «А это достанется моему преемнику, пусть он и расхлёбывает. Ему так хочется на моё место, вот пусть ему и достанется…» В результате такого отношения, пишет Солоухин, «большинство из государственных каш, завариваемых сегодня, неизбежно будут расхлебывать потом, через много лет». (Здесь будет уместно вспомнить о всех тех займах, которые делает нынешнее российское правительство у МВФ, — ведь все это придется отдавать нашим детям, чем же они будут расплачиваться за проеденные ныне миллионы долларов?..)

Погрузившись в тщательное исследование этого вопроса, Владимир Солоухин приходит к категорическому выводу: «Никакой демократии… России нужен монарх, вождь, отец.» И далее обосновывает это свое утверждение: «Во-первых, народ заранее, за много лет знает, кто будет государем лет через двадцать, когда умрет нынешний государь. Народу не грозят случайности, неожиданности, а отсюда и потрясения.

Во-вторых, государь стремится оставить своему сыну (а затем и внуку) государство в благополучнейшем состоянии. Государственные ресурсы расходуются бережно, с мыслью о завтрашнем дне. Имеется возможность проводить долговременную политику.

В-третьих, наследника с пеленок готовят к его миссии, воспитывают, образуют… Он принимает эстафету от отца и несет ее дальше, к своему сыну… Власть законна, а не захвачена… Никому постороннему не забраться на самый верх. Как бы близко ни подошел к трону злоумышленник, последняя ступень для него недосягаема, исключена», — и так далее.

Все эти неординарные и, повторим, небезопасные для того времени (а писалось это, как мы помним, в 1976 году, когда и за менее антисоветские высказывания можно было загреметь в мордовские лагеря или в психушку) убеждения не были причудой или своего рода эпатажным вызовом писателя, но логически проистекали уже из его первых книг — из проглядывающего во «Владимирских просёлках» и «Письмах из Русского музея» симбиоза критического осмысления действительности и врожденной любви ко всему исконно русскому, народному, освященному нашей историей.

Придя к выводу, что «стоять во главе НАРОДА, возглавлять НАРОД может только монарх», тогда как «управлять НАСЕЛЕНИЕМ могут и президенты», Солоухин не мог не оказаться перед вопросом о том, кто же и с какой целью стремится превратить нас именно в население, не допустив возрождения нас как народа? Кто на протяжении многих и многих лет ведет непримиримую и упорную борьбу против стабилизации и расцвета России?

Так — в книге появилось и начало открыто говорить о себе необоримое стремление постичь «ТАЙНУ ВРЕМЕНИ».

4.

Увы, но как ни втягивай голову в воротник, как ни зажмуривай глаза и не притворяйся дремлющим, а сделать вид, что этого вопроса не существует, не получается. Как его обойдешь, если, собственно, ему-то как раз и посвящена главная книга Солоухина? Сколько ни увиливай, а рано или поздно да наткнешься на рассуждения некоего, выведенного автором в повествовании собеседника по имени Кирилл Буренин, который, переворачивая всё твое мировоззрение, заявит: «Лучше было бы зависеть от немцев, чем от мирового зла, как это происходит теперь и как это произойдет скоро в полной степени. Поверьте… когда они осуществят задуманное ими полное покорение человечества, немцы с их порядками, включая и гестапо, покажутся голубой идиллией, детской игрой, как, например, кажутся нам фугаски и зажигалки по сравнению с теперешними атомными бомбами и напалмом… Надо знать тайну времени. Тогда любое политическое событие станет ясным, как Божий день… Кеннеди укокошили? Двадцать версий? Загадка века?.. Кеннеди категорически высказался против военной помощи Израилю и вообще против обострения военной обстановки в этом районе. Он не хотел давать санкции на развязывание войны с арабами. Он не хотел, чтобы огромные Соединенные Штаты Америки превратились в послушную марионетку. Когда убедились, что Кеннеди непоколебим, они его немедленно укокошили. Во-первых, устранили помеху. Во-вторых, дали пример всем будущим президентам США. И теперь Америка в их руках…»

Признаем здесь, что так называемый еврейский вопрос — это один из самых щекотливых вопросов современной политики, не случайно извлекающий его из небытия Кирилл Буренин оказывается в конце книги сотрудником органов КГБ и провокатором. Провоцируя автора книги на разговор на эту опасную тему, он вынуждает последовать логике его рассуждений и нас, читателей. «Израиль, — говорит он, — это болезнь всего человечества, это рак крови… Кто-то внушил им с самого начала, что они народ особенный, единственный на земле, а все остальные народы — лишь среда для их жизни и развития, лишь организм, на котором или в котором евреи должны паразитировать… Все религии мира твердят с небольшими вариациями — «люби ближнего, не убей, не укради, все люди братья». И только одна религия из всех человеческих религий твердит евреям: отними, презирай, покори, заставь служить себе, уничтожь. Деньги, находящиеся не у евреев, это твои деньги, они только временно находятся в других руках, поэтому при первой возможности отбери любыми средствами… Расселившись среди многих ничего не подозревающих народов и начав паразитировать на этих народах, евреи оставили себе одно только занятие — собирать деньги, высасывать, выкачивать по крупинке и сосредоточивать их в своих руках…»

Прикасаясь к этой непростой и болевой для представителей еврейской нации теме, Владимир Солоухин в отличие от многих других, затрагивавших этот вопрос до него, не вносит в книгу никакой личной озлобленности, никакой неприязни к евреям, никакого антисемитизма. Констатируя факт личной дружбы со многими писателями-евреями, он в то же время не может отмахнуться и от роли всевозможных Троцких, Ягод и Кагановичей в истории разрушения России, что не может не привести его к определенным выводам. «Евреи не просто активно участвовали в революциях, но являлись их возбудителями, финансировали их, подготавливали к ним слепые народные массы путем обработки общественного мнения… Когда по Парижу гремели телеги, нагруженные, как арбузами, головами лучших французов (виноватых не было, но надо просто убрать верхушку нации, снять с не голову), когда кровь немцев заливала немецкую землю, кровь англичан — английскую, а кровь русских — русскую, одни евреи во время всех этих революций знали, что происходит и зачем происходит. Они одни твердо и точно знали, что надо делать.

Но революции позади. Повсюду свобода и равенство (отнюдь не братство). В руках маленького восточного племени, составляющего, вероятно, меньше, чем одну сотую часть человечества, то есть меньше одного процента, сосредоточено восемьдесят процентов всех денег, точнее сказать, всего капитала, которым располагает человечество. Под прямой зависимостью или косвенным влиянием находятся все газеты, все радиостанции, всё телевидение, вся медицина, вся наука, вся музыка, вся кинематография, а вместе с тем и вся политика на земном шаре.

Вот я и открываю вам… ТАЙНУ ВРЕМЕНИ. Многие думают, что на земном шаре происходит борьба классов, борьба философий и идей. Нет! На земном шаре происходит только одна борьба: последовательная, многовековая борьба евреев за мировой господство…»

Собственно, как признается Солоухин, затронутая им проблема отнюдь не нова, о ней писал еще Достоевский, понимавший, что «евреи в своей борьбе главный упор делают на разложение народов с нравственной стороны, со стороны традиций, устоев, семьи, религии…» Те же методы разрушения национального менталитета обнаруживают себя во всех революционно-преобразовательских процессах и позднее, вплоть до нашей перестройки, закончившейся засильем западной масскультуры, нашествием враждебных сект и той же, всё разрушающей миссией: «Привнести идею, что нет ничего святого, что всё дозволено, высмеять чистые чувства, трогательные движения души и сердца, привести дело к тому, чтобы катастрофически распадались семьи, чтобы люди блудили и богохульствовали, отнять у них святость очага, заставить их плеваться в сторону предков, лишить их корней национального самосознания, смешать народ во всеобщий интернациональный винегрет… Поклоняешься делам своих предков, гордишься ими, воспеваешь свой народ и его устоявшиеся за века святыни — смешон, отстал и глуп. Плюешь на святыни, хихикаешь, оглядываясь на них, отрекаешься от них, злословишь, расшатываешь — умница и герой. Тотчас вся пресса, в свою очередь, пытается очернить и низвести первое и возвеличить второе…»

Не знаю, может быть, это и покажется кому-нибудь кощунственным, но, оглядываясь на всё сделанное Солоухиным в литературе, я вижу, что свою главную книгу ему уже можно было и не писать. Ведь всё, что он написал до и после неё, как раз и служило тому, чтобы противодействовать разложению русских «традиций, устоев, семьи и религии». Описывая рыбную ловлю и сбор грибов, восторгаясь проступающими из-под черной копоти красками древних икон, рассказывая о быте рядовых жителей села Алепино и о парижской жизни потомков русских эмигрантов, вовлекая читателя в свою деятельность по сохранению архитектурных и историко-культурных памятников, он каждым своим словом, каждой интонацией, каждым созданным образом напоминал читателю о том, что мы — русский народ, что у нас великая история, самобытное искусство, благородные традиции, святая вера, тысячелетние устои…

Отдавая в печать свою главную исповедь, свою «Последнюю ступень», Владимир Солоухин делал это уже фактически не для себя, а для нас — чтобы, наталкивая нас на свои полемические, спорные, остро дискуссионные высказывания, пробудить от спячки наш национальный дух и тем самым придать нам импульс самосохранения, спасти нас как народ от размывания и вырождения. Вряд ли он думал, что увидит при своей жизни возрождение монархического строя в России — он понимал, что на данном историческом этапе это практически невозможно. Но ведь и восстановление Храма Христа Спасителя на месте бассейна тоже казалось когда-то невероятным! «Короток, ограничен человеческий век, — сетовал он в 1976 году, думая о восстановлении взорванной святыни. — Не дожить, не увидеть. Но легче было бы умирать, провидя, как на месте омерзительного, пахнущего хлоркой лягушатника, источающего в центре Москвы свои зеленые сернистые пары, рано или поздно опять поднимется сверкающая белизной и золотом громада храма. Что точно так же, как взрыв Храма Спасителя явился апогеем и символом разрушения и насилия, высшей степенью унижения русского народа, точно так же его возрождение на старом месте явится возрождением, воскресением России».

Господь сподобил его дожить до вымечтанного момента, увидеть восставшую из небытия и праха громаду храма и быть первым русским человеком, отпетым в нем после восстановления. Одно из главных желаний Солоухина сбылось. А значит, есть надежда, что когда-нибудь сбудется и то, другое, еще более дерзкое его желание — о восстановлении монархии и воцарении русского государя. Да и почему бы, собственно говоря, нет? Всё в этом мире в руках Божьих…

Николай Владимирович Переяслов, член Союза писателей России, член Международной Ассоциации писателей и публицистов; член Союза журналистов Москвы и Международной Федерации журналистов