Почему Россия не Европа

Мы не европейцы, мы просто русские.
Николай Страхов.

Гданьск — красивейший город Европы. В историческом центре можно полюбоваться на бережно восстановленные из руин — немцы ожесточенно сражались за Данциг во время Второй мировой — старинные здания, вдохновиться величием самого большого в Старом Свете кирпичного Марьяцкого костёла, задуматься о бренности бытия у «поющих» часов ратуши, под циферблатом которых слова — «цени свой день"…

В старом Гданьске, в его милых двориках, уютных, крепко замощенных улочках, нарядных, плотно прилегающих друг другу фасадах домов, сразу же чувствуется дух средневековой Европы — места, где «люди умели жить», где бытовой комфорт ценился не меньше, чем «спасение души». В то время, пока княжества Руси изнемогали под тяжестью монголо-татарского нашествия и Московия ценой невероятного напряжения сил сосредотачивала ресурсы для грядущего освобождения, в Северной и Центральной Европе создавались величайшие памятники культуры, стремительно развивалась гуманитарная и техническая мысль, закладывались основы социального устройства, которые впоследствии стали идеалом демократий для наций и государств, изрядно задержавшихся в своём развитии.

С той поры миновало немало времени, а сюжет «Россия и Европа, разное и общее» неизменно вырисовывается, когда эти две стороны оказываются, что называется, «лицом к лицу». Мы, конечно, тоже европейцы, причем общность эта не только географическая, но и расовая, культурная и отчасти религиозная. И всё же мы — другие. Причём отличия эти лежат даже не в сфере интересов — экономических или политических, а скорее, в области ценностей. Попробуем проиллюстрировать данное положение на примере нашего восприятия совсем недавних событий — в этом году Польша празднует 20-летие со времени первых демократических выборов в послевоенный период (в стране объявлен Год демократии), а Европа готовится отметить падение Берлинской стены.

Гданьск в свете этих знаменательных дат — место знаковое. «Беспорядки» в Польше были, как мы помним, катализатором крушения социалистической системы советского образца, Варшавского договора и двухполярного мира. Ну, а Гданьск — родина «Солидарности»; этот город как раз и «раскачал» в начале 80-х ситуацию сначала в стране, а потом и во всей Восточной Европе. Многие современные польские политики тогда обрели свой первый опыт «восстания масс» и активно действуют в высшем руководстве страны. Но гремевший когда-то Лех Валенса теперь не у дел. Он, впрочем, по-прежнему ощущает себя фигурой мирового масштаба (это, конечно, мировоззренческое заблуждение), любит повествовать о своём «звёздном часе» в 1989 году, когда ведомая им «Солидарность» одержала победу на парламентских выборах, исправно хвалит Горбачёва («если бы он спас СССР, нас бы не было») и клеймит польских коммунистов, с которыми он боролся (как будто это были инопланетяне, спустившиеся с небес, а не такие же граждане страны). Много времени Валенса посвящает зарубежным поездкам, а ещё регулярно отбивается от нападок дотошных журналистов, которые обнаружили документы, свидетельствующие о связях «отца польской демократии» со Службой Безопасности страны — в те годы аналогом нашего КГБ.

И всё же гданьская революционность была выведена не только в колбах спецслужб, у неё есть и другие родители. Ещё в 1970 году в городе пролилась кровь: многотысячная толпа, недовольная резким повышением цен, двинулась громить местный парткомитет. Власти ввели войска, было применено оружие, погибло около 30 человек. Теперь близ ворот судоверфи воздвигнут монумент, посвященный борцам за свободу. Польские власти неизменно подчёркивают, что истоки нынешней демократии именно здесь — без событий 1970 года не было бы ни «Солидарности», ни последующих изменений.

Что ж, вот и первые различия между нашими социальными укладами: в современной российской демократии совершенно невозможно уловить какую-либо преемственность с событиями в Новочеркасске в 1962 году, хотя они весьма похожи на волнения в Гданьске в 1970-м и по своим причинам (недовольство повышением цен) и по методам подавления (введение войск). И там, и здесь имели место рабочие выступления без каких бы то ни было политических требований, но в Польше борьба пролетариев за бытовой комфорт получила свой отклик в построении политической системы, а в России такое понимание «свободы», как контроль над ценами на основные продукты питания вовсе не является фундаментальным положением демократии.

Скажем больше: революции 1989−91 гг. в Восточной Европе и в СССР были совершенно разными по своим причинам, характеру и результатам. Нельзя не заметить очевидного: если для стран Восточной Европы события 20-летней давности стали шагом к восстановлению нарушенного после Второй мировой войны единства, то для нас распад государства обернулся крупнейшей геополитической катастрофой, от которой, по правде говоря, мы не оправились и по сей день. Разделённая Европа была неестественным явлением, и перемены, наступившие в 1989-м году, позволили жителям Старого Света сделать ещё один шаг в направлении западных ценностей и идеалов, таких, как права человека, демократия, «социализм западного образца», правовое государство и плюрализм. Но таким же неестественным явлением стала и разделенная Россия, потерявшая Украину, Белоруссию, Северный Казахстан, и оставившая за пределами РФ многие миллионы этнических русских. Да, крушение «социализма советского образца» в Европе было в те годы невозможно — как ни крути — без развала СССР. Но если события 1989−91 гг. вернули соцстраны в лоно европейской цивилизации, то нас они ввергли в дичайший олигархический капитализм, не имеющий ничего общего с современным западным укладом.

Европейская общность строится на культурных ценностях, политических институтах и сходном социальном устройстве многих государств. Европа — это особый мир, особая цивилизация. Но Россия — тоже цивилизация, только немного иная. Эта идея, блестяще обоснованная в своё время Николаем Данилевским, постоянно подтверждается жизнью. Вот и теперь: совершенно справедливо клеймя чуждую им коммунистическую идеологию, европейцы при этом напрочь забывают, что в Россию она пришла из Европы, а вернулась в их благополучные пределы именно потому, что здешние «светлые головы» додумались до фашизма и необходимости расширения «жизненного пространства». И, между прочим, обе сногшибательные идеи предполагали конечной целью улучшение благосостояния и бытового комфорта, тех ценностей, к которым со времен средневековья Европа неуклонно стремилась. Да и послевоенный курс на построение потребительского общества является продолжением избранного пути, и плоды этой тупиковой затеи в виде экономического кризиса ныне пожинает весь мир.

Безусловно, Россия — цивилизация во многом «ученическая», и потому с идеей коммунистического равенства она согласилась и преобразовала её под свой «формат» (ясно, что послевоенный социализм в СССР и в Восточной Европе — это два разных уклада), а вот идею фашисткой сегрегации страна отвергла, и понесла неисчислимые жертвы во Второй мировой войне. Однако же, спустя десятилетия, мы, кажется, опять виноваты. Прежде вина заключалась в нашей силе, в построении двухполярного мира, ныне — в нашей слабости, в неспособности стать на путь «социализма западного образца». (Увы, для это нам нужно было бы родиться и прожить немцами, французами или, на худой конец, поляками, — с их историей, победами и поражениями. «Советский социализм» для нас был единственной возможностью догнать Запад технологически, и потому его крушение стало деянием антинародным и отбросило страну далеко назад. Нынешние робкие попытки внешней реставрации отдельных элементов «советского уклада» есть всего лишь неосознанное возвращение к естественной логике развития страны.)

И всё же Россия, которая однажды похоронила монголо-татарское иго и дважды оказывалась кладбищем для «европейских проектов» по улучшению западного благосостояния — сначала наполеоновского, а потом гитлеровского, и по сей день, даже весьма ослабленная, остаётся особой цивилизацией, которая просто обязана играть свою партию в мировом оркестре, в том числе и в европейском. Другого выбора у нас просто нет: будь мы самыми «белыми и пушистыми» в плане демократии, прав человека, свободы СМИ и прочих безусловно приятных вещей, Запад (как впрочем, и Восток) будут по-прежнему рассматривать нас как источник ресурсов и рынок сбыта лежалых товаров — поскольку никакой другой территорий под боком нет, а уменьшать свои запросы они не собираются. Для Европы всегда был важен комфорт и быт, и потому наше невольное «мессианство» здесь никогда не найдёт понимания.

Впрочем, как бы ни была едина Европа, в каждой «квартире» этого «общего дома» есть свои тревоги и заботы. Немцы сегодня, может быть, с удовольствием бы возвели Берлинскую стену назад — многие граждане бывшей ГДР недовольны, им недостаёт возможностей для развития, а на плечи западных немцев легла основная тяжесть работы по поддержке экономической стабильности не только в стране, но и во всей Европе. Окраины континента требуют «финансового выравнивания», неспокойны «проблемные зоны» в Косово и в Сербии. А тут ещё Америка со своим ПРО… Поляки, кстати, испытали сильнейший шок, когда Барак Обама принял решение не размещать американские ракеты в Восточной Европе. Две недели «отцы нации» безмолвствовали, переваривая эту оплеуху. Из политического нокдауна они стали выходить только сейчас, когда США вновь вернулись к идее ПРО, но уже в более дешёвом варианте. Казалось бы, где Польша и где Америка, и что у них общего?! Однако же заокеанские «дядюшки» милее нашим соседям, чем французы с немцами. Таковы особенности польского менталитета — искать «дружбы» с сильным, а не с ближним.

Итак, окончание «холодной войны» и идеологического противостояния не привело к ожидаемой «дружбе» между Россией и Европой. «Мир, свобода, колбаса» — все эти лозунги перестроечного времени оказались для нас ложью. Мир обернулся войной в Средней Азии и на Северном Кавказе, свобода у нас только для богатых, а в колбасе полностью исчезло мясо. Что же касается геополитики, то Европа тут привычно старается доминировать на континенте, и делает это методично и вдумчиво. Предлоги есть всегда: казалось бы, все давно разобрались, что именно Грузия напала на Южную Осетию, однако же поставки оружия режиму Саакашвили продолжаются, а страны Европы (Чехия, Польша) то и дело принимают антироссийские резолюции.

В канун празднования 20-летия падения Берлинской стены Европа, как всегда, лукавит — деидеологизации международных отношений не случилось. Наши разногласия из плоскости «капитализм — социализм» вернулись в пространство цивилизационных противоречий. Вернее, Россия как раз старается изо всех сил превратиться в «Европу» (это произойдет лишь в том случае, если русские исчезнут с лица земли), но вот Запад никак не хочет смириться с нашим правом на «жизненное пространство»! И, между прочим, напрасно: Россия вместе с Украиной и Белоруссией — это последний «ресурс» белого населения планеты. Конечно, все люди — братья, но если из человеческой палитры исчезнет белый цвет — а это время не за горами — право, «народ будет неполон"…

Горячие головы на Западе (а среди поляков таких много) считают, что вслед за развалом СССР надо «растворить» и Россию. Первый шаг на этом пути — внушение нам вечного комплекса вины за идеологию коммунизма. (Однако же именно «коммунистический» СССР победил нацизм, а вот «демократический» Запад сразу поднял «лапки вверх», та же Польша храбро сражалась с Гитлером аж целых 7 дней!) Европа лихорадочно спешит переписать историю в свою пользу. Стремление это понятно: жизненное пространство надо расширять всегда и везде, не только территориально, но и, что называется, «духовно» — в умах и в сознании граждан. И потому, какие бы «комиссии по правильной истории» мы не создавали, мы должны помнить: история пишется и переписывается каждый день, и все мы, в разной мере, её «Несторы» и субъекты влияния. Только с сильной Россией Европа будет уважительна (вне зависимости от нашей идеологии и социального устройства), и, напротив, наша слабость, экономическая и геополитическая, всегда будет давать повод для ревизии и критики настоящего и прошлого страны. Ничего не поделаешь — так устроен мир, по крайней мере, в Европе.

Возвращаясь к знаменательной дате в новейшей европейской истории — падению «социализма советского образца», пора честно признаться хотя бы себе — мы чужие на этом «празднике жизни». Нам пора понять, наконец, что России не в чем оправдываться перед Европой. Разве лишь в том, что мы позволяем Западу быть слишком забывчивыми. И это, кстати, как раз и мешает построению нормальных и честных отношений между нами.

Гданьск — Москва