 |
| Русская линия | Священник Александр Шумский, Сергей Попов | 04.07.2009 |
* * *
Со своею пенной свитой
Бродит ветер вдоль залива,
Непогода серый свитер
Вяжет небу торопливо.
Среди крыш, покрытых цинком,
В переулках тихой Ялты,
Между церковью и цирком
Что, приятель, потерял ты?
За одно стихотворенье
Ты готов угробить душу.
В гимнастическом паренье
Волны прыгают на сушу.
На спасательном буксире
Ходят парни из ОСВОДа.
Ничего нет в этом мире
Непонятней, чем свобода.
Памятник
А в мыслях неучастие во лжи,
А на душе безмерная печаль…
Попробуй, слово тихое скажи,
Попробуй, соскреби с лица эмаль.
Окаменею, но не упаду!
Я обработан новым веществом.
Вот Аполлон, белеющий в саду,
Вот Дискобол, вот Девушка с веслом.
Я памятник. Но не себе, а им.
Сегодняшний фальшивый Древний Грек.
Я принял позу и намазал грим,
Но что-то выдает: здесь человек.
Обман покоя, твердости обман…
Здесь человек — под камнем бьется плоть.
И чуткий к фальши статуй хулиган
Пытается мне руки отколоть.
Дождь
На небе нет ни рвов, ни котлованов,
На небе нет ни слякоти, ни луж,
И небо не расчерчено на страны,
Но я на нем никак не удержусь.
Я падаю все время, понимая,
Что небо самый лучший из миров,
Я снова об асфальт хребет ломаю
И растекаюсь тысячей ручьев.
Так надо, и пускай цветы напьются,
Пусть опьянеет каждый лепесток.
Но как обидно снова промахнуться
И просто лужей пасть у чьих-то ног.
Затопчут, заморозят, все припомнят:
Как вьюгой выл я, градом убивал,
Метлой в решетки сточные загонят,
Но мне-то что, я ведь и там бывал.
Ах, небо, небо, надо ль торопиться?
Ведь я устал всю жизнь падений ждать.
Дай хоть разок и мне воды напиться,
Дай просто так на небе полежать!
Забыв напор водопроводных кранов,
Я полежу, я ветром излечусь.
Но нет на небе рвов и котлованов,
Я никогда на нем не задержусь.
***
Монастыри да зоны
На русских северах,
Достаточно озона
В бараках и скитах.
В Москве, в бутырках душно,
Скорей бы на этап!
Там более воздушно,
Не так мешает храп.
А сердцу так же больно
Считать бродяжий срок —
Всё ж лучше добровольно
Спешить туда, где Бог.
Лазарь Мурманский
Константинопольский монах
В заолонецкие пустыни
Идёт на скользких костылях
По отрывающейся льдине.
Отец, тебе уже сто лет —
И где оно успокоенье?!
Метель затмила белый свет,
Иль на тебя нашло затменье?
Старик, куда тебя несёт?
По Свири в гости к Саваофу? -
На русский бесконечный лёд,
На соловецкую Голгофу!
Кресты
В тюрьме с названием Кресты
Опять полным-полно народа.
Летают «кони», как мечты,
Но по закону бутерброда
Их снова ловит вертухай,
И карцера холодный рай
Тебе сегодня обеспечен.
А карцер так бесчеловечен!-
В нём только ангелы живут,
Творят за нас с тобой молитву,
И бесы души наши жгут,
Назло подсовывая бритву.
А ты сидишь один-один,
В большой тюрьме так мало места!
Тебя покинула невеста,
Добавив бобрику седин.
В тюрьме с названием Кресты
Твои глаза сейчас чисты
Уже почти как на иконе…
Наверно, будешь вор в законе.
Новый год
А где-то в Битце или в Икше
Ребята прочитают Ницше
И заведут свой мотоцикл,
И западный, четырехтактный,
Их повезет на бой контактный…
От новогодних фейерверков
Опять всю ночь болит душа,
Чечнёю душу исковеркав,
От хулиганского ножа
Дойти до взрывов на погостах,
Быть может, и не так уж просто,
Но помогает анаша.
Щенки, кого вы убивали
В том неотесанном подвале,
В себе не разглядев врага.
И все решила кочерга…
Который раз в тюрьме забитой
Ты достаешь молитвослов,
Ты, даже матерью забытый,
Добрался до своих основ.
А в тех основах — доброта,
Но тяжелее всякой пытки
Твои последние попытки
Доподтянуться до креста.
Автобус
«Вот он!» — пьяный крикнул с моста,
И автобус появился,
Как кубинская карроса, —
Весь в огнях из карнавала,
Но Она не танцевала
Ни на крыше, ни внутри…
Только лица этих женщин…
Да мелькают фонари.
Ах, зачем же он светился?
Ах, зачем же подъезжал?
Ах, зачем, как сумасшедший
Я за ним всю жизнь бежал?!
Только лица этих женщин —
Очень грустные внутри.
«Не пляши ты, пьяный дядька,
Ради Бога, не ори,
Наши бёдра, наши губы
Не для танцев, не для Кубы,
Наши синие глаза
Приголубила слеза.»
«Вот он, вот он!» — пьяный крикнул,
И автобус появился,
Будто чёрт во тьме хихикнул,
Так он радостно бибикнул
И в тумане растворился…
Только красных два огня
Долго мучили меня.
Север
Полюбив молчание седое,
Кажется, оттаяла душа.
Каждый вечер ходим за водою,
На ладони изредка дыша.
Человек на Севере немеет.
Смотрит на горящие дрова
Так, как будто в печке пламенеют
Все пустопорожние слова.
Мама
Мать моя железная,
Мама золотая,
Отчего ты нежная
У меня такая?
Отчего ты голову
Часто так теряешь?
Ты ведь, мама, смолоду
Жизнь с изнанки знаешь.
Уж бы я озлобился
На твоём бы месте,
Чугуну сподобился
С победитом вместе.
Иль в глубины б сгинул я
Рыбой-пеленгас…
Плачешь, моя милая,
Слыша мой рассказ…
Ты ведь, мама, рада,
И слеза к лицу…
«Мне, сынок, не надо…
Напиши отцу».
Брошенный дом
Нет, я не шел сюда с повинной,
Я догадался лишь потом:
Не скрипами и паутиной
Был страшен опустевший дом.
Где пыль на всем, как на Луне,
Где взгляды кошек в тишине,
Впотьмах сверкают, как стрекозы,
Где эти медленные слезы
Идут, идут навстречу мне.
Так тычутся дожди слепые,
Не веря твердости стекла…
Мой бедный дом, о чем немые
Звонят твои колокола?
Я сделал тысячи сравнений,
Из полутьмы твоей не выйдя,
Я умолял, в плену сомнений
Лишь капли будущего видя:
«Дожди и ветры, бейте стекла,
Ломайте жесть ненужной крыши!»
А ночь на окнах мокла, мокла,
И становилась тише, тише…
***
Рушат коптевские бараки…
Ух, сильна ты, баба копра!
Лают коптевские собаки.
Понаехали трактора…
А у Красного, у Балтийца
Строят сталинские дома.
Здесь же каждый десятый убийца,
Но какая у нас зима!
Я качусь с бесконечной горки…
В Тимирязевском парке народ.
Я сижу у отца на закорках —
Вижу Екатерининский грот —
Там Нечаев убил студента
Иванова за просто так.
Значит русским интеллигентам
Захотелось самим в барак.
Рушат коптевские бараки!
Ух, сильна ты, баба копра!
Лают коптевские собаки.
Понаехали трактора…
Барбаросса
Безумный Фридрих Барбаросса
Опять войной идет на Рим,
Как от огромной папиросы,
Дым черный тянется за ним.
Другое дело, Мартин Лютер:
Достал какой-то новый текст,
И до сих пор Землею крутит
Его руки волшебный жест.
Сгоревший на костре Джордано
Не мог так Землю раскрутить,
Чтоб правоверным христианам
Настолько мысли замутить.
Лежат католики в окопах,
Горит ирландская трава,
А на другом конце Европы
Вздыхает Третий Рим — Москва.
«Курск»
Слушай, лодка, по переборкам
Я к вам все-таки достучу.
Никаким самым светлым моргам,
Ни священнику, ни врачу,
Ни фельдмаршалу, ни президенту,
Никаким заморским друзьям
Бескозырочек черные ленты,
Души светлые не отдам.
Из московской своей квартиры
Прямо в окна и прямо в пол
Продырявлю огромные дыры,
Чтобы воздух к вам в лёгкие шёл!
Пусть помянет Никола Угодник
Всех живущих на самом дне —
Нынче каждый из нас подводник,
Недошедший к своей стране.
Перед войной
Неподвижны корни праведных
В окруженье сорняков.
Как же ветер слов неправильных
Разделил учеников?
Нам даровано молчание
На пороге у Войны,
Ну, а цезарю — венчание —
Удержание страны.
Война
На куклу был похож убитый,
На декорацию — война,
И освещала снег разрытый
Ненастоящая луна.
То был театр такого свойства,
Где зрителям хватало слёз
От безыскусного геройства
Средь бутафории берёз.
Похищение Европы
В Москве, на площади Киевского вокзала открыт монумент Похищение Европы
(Из газет)
Когда-нибудь фантазии закончатся,
И перестанем мы ходить в кино,
И нас опять будённовская конница
В прорубленное понесёт окно.
Нельзя! Нельзя освобождать Европу!
Европу полагается украсть…
Мычи, как бык! Плыви среди потопа,
Звериную разыгрывая страсть…
Кому нужна ты, голая старуха,
На привокзальной площади Москвы?
Клянись! Клянись огнём Святого Духа
Через противотанковые рвы!
А впрочем, ладно, не клянись, не надо…
Не жди любовной, розовой зари,
Когда в Париж на площадь Сталинграда
Понурые придут богатыри.
Баня
На фоне всей заморской дряни,
На фоне саун дорогих,
Казалось, голос русской бани
На веки вечные затих.
Но в электрических пещерах,
В расщелинах панельных скал
Блуждал, как символ нашей веры,
Нагого пращура оскал.
Звероподобные мужчины
Таили медленный огонь,
И запах трав святой долины
Искал ноздрями русский конь.
Душица, мята, валерьяна
Пошли высокою волной,
Так Моцарт мог на фортепьяно,
Так пел «Варяга» дядя мой!
Да нет же, нет, не то культура,
Что бегает по проводам.
В стихах нанайца и уйгура
Жив приснопамятный Адам.
И снова русские мужчины
Идут на высоту парной,
Чтоб их натруженные спины
Помучил веник неземной.
В музее
Был освещенный коридор
Уставлен греческой скульптурой,
И палец мраморный в упор
Меня расстреливал культурой,
Но, отступая, я нарвался
На настоящий пулемет —
В соседнем зале выставлялся
Разрушенный немецкий дзот.
Юра
А понедельник — день не мой.
Я повстречался с бомжем Юрой
У нас на Парковой седьмой
И, собственной почти что шкурой
Его накрыв, привёл домой.
А Юра — страшный западэнец —
Ещё сказал в конце концов,
Что отомстит, как древний немец,
За поражение отцов.
И мы кирнули — я и нищий…
За жизнь. За львовское кладбище.
Эфиопия
Последнее царство на свете,
Последний убогий приют,
Где ходят голодные дети,
Где выстрелы спать не дают.
Ты станешь, как я, чернокожим,
И наш эфиопский монах
В служенье, на ваше похожем,
Прогонит прожорливый страх.
Ты станешь сильнее Салтана,
И даже укрытый в гробу,
Увидишь над озером Тана
Летающего марабу.
Снегири
На развалинах Империи
Сядет дудочник-еврей,
Песню грустную затянет —
Песню русских лагерей.
Отчего нам так неймётся
Всё крушить и сокрушать,
Отчего нам так поётся
На развалинах опять.
Отчего скупое слово
Молчаливых снегирей
Соловьизма удалого
И понятней, и добрей.
И духовное дыханье,
Иудейский этот стон
С малороссами коханье
Вызывает в нас сквозь сон.
Из тумана заводского
Подымается Москва —
Летом, где-то пол-седьмого
Зажигается глава
У Великого Ивана
Надо тьмой других столиц, —
Не сыграть на фортепьяно
Песню русских зимних птиц.
Рай
Не знаю, есть ли женщины в раю.
Но точно — в рай воротятся все звери, —
Я поцелую мудрую змею
И не замечу женщины потерю.
Мне будут птицы петь, слоны трубить,
И будут львы по-царски кувыркаться —
Служенье их нельзя не полюбить,
И буду я по-детски наслаждаться.
Но п о с т е п е н н о женщина придёт
И приведёт детей и внуков наших —
Звериный заволнуется народ
И побежит встречать своих домашних.
Семейные Тайны
Где вы живете, семейные тайны —
В старых альбомах, святых образах,
В письмах, потерянных где-то случайно,
Или в заплаканных детских глазах,
В старых домах, половицах скрипящих,
В душах соседей или друзей,
В древних могилах, до времени спящих,
Или в записках казенных людей?
Будут пожары, исчезнут столицы…
Каждого мучает тайна своя…
Боже, прошу Тебя, пусть сохранится
Самая главная тайна — семья.
* * *
Как хорошо писать стихи, старея,
Не мучаясь и никого не осуждая…
Наверно, Бунин «Тёмные аллеи»
Писал во сне, как липа увядая.
Но юноша, вставляя слово в строку,
Переживает тоже не случайно,
Ведь нравится Всевидящему Оку
Всё то, что на земле необычайно.
Как хорошо писать стихи, старея,
Смотреть на внуков и молиться Богу,
Благодарить апостола Андрея
За то, что он нашёл к Днепру дорогу.
Новый Иерусалим
Новоиерусалимской электрички не дождусь,
Я на дедовской поеду, покачу в Святую Русь!
Говорящие названья живы, что ни говори —
Мне от Красного Балтийца захотелось в Снегири.
На высокий берег Истры
И на ласточкины гнёзда,
Пролетающие быстро,
Посмотреть, пока не поздно.
На попутных электричках путь времён преодолим,
А конечная, надеюсь, — Новый Иерусалим.
Священник Александр Шумский
К Началу
Существует русская словесность, которая в своих лучших произведениях всегда имеет христианскую интонацию и именно в этой интонации, ненавязчивой, неназидательной, заключена вся сила религиозности воздействия. Как у Попова:
Монастыри да зоны
На русских северах,
Достаточно озона
В бараках и скитах.
Сергей Попов — настоящий, подлинный русский поэт, один из лучших за последние десятилетия. У него есть редкий дар — никогда не устаревать. Представить его мудрым мэтром, возглавляющим литературные президиумы и дающим советы молодым, я не могу. Он, говоря словами Михаила Бахтина — личность незавершенная, всегда предстоящая самой себе. Стремление к небу обнаруживается у него уже в одном из самых ранних стихотворений «Дождь»:
На небе нет ни рвов, ни котлованов,
На небе нет ни слякоти, ни луж,
И небо не расчерчено на страны,
Но я на нем никак не удержусь.
И удивительно перекликается с этими строками стихотворение «Кресты»:
А карцер так бесчеловечен —
В нем только ангелы живут,
Творят за нас с тобой молитву
И бесы души наши жгут,
Назло подсовывая бритву.
В нем столько подлинной боли, столько невыдуманного сострадания к человеку, упавшему с неба. Если мне когда-нибудь в моей пастырской практике придется столкнуться с заключенными, то я начну разговор с ними с этого стихотворения:
В большой тюрьме так мало места.
Тебя покинула невеста
Добавив бобрику седин…
Тема христианской любви изначально присутствовала в творчестве поэта, хотя и не всегда вполне осознанно. Но тем и ценнее:
Только лица этих женщин —
Очень грустные внутри.
Читаем эти строки из стихотворения «Автобус» и перед мысленном взором проходит вся русская история, образно выраженная грустью женских глаз. И ведь только русская женщина, как и вся история наша — грустная. Не скажешь ведь про немецкую историю — грустная. Мрачная — да, но только не грустная. Или про английскую — злобновеселую («вьется по ветру весёлый Роджер»).
Наши бёдра, наши губы
Не для танцев, не для Кубы,
Наши синие глаза
Приголубила слеза.
И по ассоциации вспоминаются здесь строки Велимира Хлебникова:
Словно брызнули ручьи
С синевы у Богородицы…
А еще возникают гениальные кадры из художественного фильма «Баллада о солдате» — удаляющаяся фигура матери, которая больше никогда не обнимет своего сына.
И как сопрягается с этим более позднее стихотворение «Мама»:
Плачешь моя милая,
Слыша мой рассказ.
Ты ведь, мама, рада,
И слеза к лицу…
«Мне, сынок, не надо…
Напиши отцу.»
К этому стихотворению мы еще вернемся.
Возможно сам поэт удивится моим ассоциациям с его «Автобусом». Это нормально — ведь еще Сократ заметил, что настоящий поэт понимает меньше, чем говорит.
Очень дорог мне у Попова образ Дома. Поэт все время ищет свой Дом, свою настоящую семью, родню. Дом у него — часть города и воспринимается как одна из метафор последнего.
Нет, я не шел сюда с повинной,
Я догадался лишь потом:
Не скрипами и паутиной
Был страшен опустевший дом.
До глубины души близка мне любовь поэта к Москве. Уж сколько про нее написано поэтами золотого, серебряного, бронзового, глиняного и других веков. Но Попов открывает нам свою Москву, в которой нет бессильной ноющей археологичности (ах, как хороша была Москва в прошлом, не то, что теперь). Здесь, напротив, — прозрение, утверждение незавершенной, непреходящей Москвы, Москвы — Вечного града, одинаково распростертого как в прошлое, так и в будущее. Нам очень нужно сегодня и, конечно, понадобится завтра стихотворение «Перед войной», написанное Сергеем Поповым задолго до нашей последней судьбоносной победы на Северном Кавказе. Вот строки из него:
Нам даровано молчание
На пороге у Войны,
Ну, а цезарю — венчание —
Удержание страны.
Ясно, что удерживающий цезарь может повелевать только из Москвы. После победы русского оружия над грузинскими агрессорами, которых натравливали США, наблюдая суетливость и растерянность пожилых натовских плейбоев, невольно вспоминаешь строки из стихотворения Попова «Похищение Европы»:
Кому нужна ты, голая старуха,
На привокзальной площади Москвы?
Клянись! Клянись огнем Святого Духа
Через противотанковые рвы!
И как же отрадно сознавать, что наш мощнейший военный корабль, удерживающий натовских хищников у берегов Крыма, носит имя «Москва». Крым! Крым! Наша непреходящая боль! Всем ясно, что скоро именно эта часть русской земли станет краеугольным камнем русского будущего. И Попов в своей «Песне» призывает нас исполниться мужества в преддверии новых испытаний, пролагающих нам путь к новым победам:
Русские пьют за победу,
В каком, я не знаю году,
То ль из Берлина я еду,
То ль из-под Кушки иду.
Намного раньше в стихотворении «Севастополь» он написал:
А вечный огонь над землею мерцает
И голосом, сверху идущим,
Матросскую песню поет и вещает
Победу в былом и грядущем.
Былое и грядущее у Попова неразрывно, между тем и другим нет никакого различия — это единое вселенское пространство-время:
От Севастии до Севастополя
Сорок воинов по морю протопали.
Что Отступник им Юлиан,
А тем более Гудериан ?!
Подлинный поэт всегда любящий. Настоящая христианская любовь всеохватна и порой парадоксальна. Но в этой-то парадоксальности и видится свет Истины. Сколько уж оскорблений нанесла нам прошлая и настоящая Украина, а Сергей Попов находит вот такие строки:
Бедная Украина,
Во Имя отца и сына…
или в стихотворении «Юра»:
А Юра — страшный западэнец —
Ещё сказал в конце концов,
Что отомстит, как древний немец,
За поражение отцов.
И мы кирнули — я и нищий…
За жизнь. За львовское кладбище.
Способен ли Юра кирнуть за московское кладбище?! Думаю, нет. Да нам этого и не надо, ведь настоящая любовь не требует взаимности.
Попов — человек имперский, ему не надо бороться с местечковостью и с провинциальностью, потому что у него их просто нет. Ф.М. Достоевский раз навсегда открыл закон о распростёртости всему миру русских объятий. В этой распростёртости и заключена сущность Христианства. И пульс этой вселенской любви ощущается в строках из стихотворения «Эфиопия»:
Ты станешь, как я, чернокожим,
И наш эфиопский монах
В служенье, на ваше похожим,
Прогонит прожорливый страх.
Вот нефальшивый русский голос, которого лишены наши доморощенные националисты, наивно полагающие, что своей жалкой местечковостью они спасают Россию. Они не понимают, что только в открытом размахе, обнимающем мир, и заключена подлинная сила, спасающая в «минуты роковые».
Конечно, говоря о русском размахе, о национальном вопросе не обойтись без русско-еврейской темы. И поистине, с признаками гениальности поднимается эта тема поэтом в стихотворении «Снегири». Дорогие наши русские евреи, вы только вчитайтесь в строки:
На развалинах Империи
Сядет дудочник-еврей,
Песню грустную затянет —
Песню русских лагерей.
Мечется ваша душа между Империей и развалинами. Но ведь и вы уже не можете жить без Великого Ивана:
Из тумана заводского
Подымается Москва —
Летом, где-то полседьмого
Зажигается глава
У Великого Ивана
Надо тьмой других столиц, —
Не сыграть на фортепьяно
Песню русских зимних птиц.
Больше всего импонирует мне у Сергея Попова его, как ни парадоксально это прозвучит, бестемность. Нет у него одной излюбленной темы или даже нескольких. Говоря языком футбола — он универсал — может и в нападении, и в защите, и даже на воротах. Его тема — весь мир, насколько человек в состоянии его охватить. Мне всегда был близок такой подход. Это не поверхностность, как может кому-то показаться, это особенность видения ойкумены, в большей мере присущая русскому миропониманию. Попову свойственен не тематический, а ценностный подход. Поэтому на первый план у него выходят архетипы вселенского бытия: мужчина, женщина, отец, мать, семья, родня, страна, земля, небо.
В нашем сегодняшнем мире идет страшная война, последствия которой гибельнее ядерной катастрофы и всех «жидо-масонских» заговоров. Речь идет о войне полов, половой революции. Мужчины и женщины стремительно теряют свою природу, бунтуя против Богом установленной иерархии. Легче всего и неправильнее всего занять позицию: «все мужчины сво…» или «все женщины су…». Мир и все мы, женщины и мужчины, духовно больны. Это хорошо понимает Церковь и, слава Богу, понимают некоторые поэты. Попов — один из таких. Выше я уже говорил о стихотворении «Автобус». В стихотворении «Рай» Попов свидетельствует о своей вере в восстановлении подлинной женской природы:
Но постепенно женщина придет
И приведет детей и внуков наших —
Звериный заволнуется народ
И побежит встречать своих домашних.
Не забывает он и об отце. Сколько грязи вылито на отцовство! И ведь не скажешь, что совсем незаслуженно:
Отца мы выгнали
Отца мы выперли
Что было — выпили
А слёзы вытерли
Вот брошу пить,
Пойду искать отца
И землю рыть
До самого конца.
Вспомните окончание стихотворения «Мама»: «Мне, сынок, не надо… Напиши отцу».
Но, пожалуй, лучшей реабилитацией отчего начала является стихотворение «Родительская Суббота». Оно — про пехоту, состоящую из сбывшихся и, в основном, из не сбывшихся отцов, которым едва стукнуло восемнадцать лет. Привожу его целиком:
На Родительскую Субботу
Полагается помянуть…
А особенно ту пехоту,
Что внезапно отправилась в путь,
Неотпетую, непрощенную
В окружении красных снегов,
А особенно некрещеную —
Всю, что нас спасла от врагов.
И сегодня моряки «Курска» и десантники псковской роты подтверждают, что не перевелись еще в России достойные отцы.
Исцеление возможно только при условии осознания мужчинами и женщинами того, что они потеряли. Может быть, для многих это понимание и прозрение придут поздно и причинят невыразимую боль. Но это, поверьте, благая боль, ведущая к покаянию, а значит — к спасению души! Эту покаянную спасающую боль потрясающе выразил Сергей Попов в стихотворении «Семейные тайны»:
Где вы живете, семейные тайны —
В старых альбомах, святых образах,
В письмах, потерянных где-то случайно,
Или в заплаканных детских глазах.
Нам, понимающим и непонимающим, мужчинам и женщинам, надо определиться со своей свободой. В своем раннем стихотворении Сергей Попов написал:
Среди крыш, покрытых цинком,
В переулках тихой Ялты,
Между церковью и цирком
Что, приятель, потерял ты?
……………………
……………………
Ничего нет в этом мире
Непонятней, чем свобода.
Нынешнему Сергею Попову открылось, что постичь тайну свободы — это значит довериться Богу, сотворившему свободу, это значит проделать путь от конца к Началу:
На попутных электричках путь времён преодолим,
А конечная, надеюсь, — Новый Иерусалим.
http://rusk.ru/st.php?idar=114367
Страницы: | 1 | |
