Славянское присутствие

«Мне рассказывал археолог в одной из наших республик,
где в последние годы широко развернулось национальное
движение, что его считают предателем своего народа.
„Я раскапываю поселение и вижу, что оно — раннеславянское,
а от меня требуют, чтобы оно было обязательно…“
(не называю народа, ибо такое может произойти в
любом месте). И точно так же от русского археолога
национал-романтики потребуют, чтобы поселение было
славянским, а не угро-финским, не балтским, не скандинавским…»
Кобрин В.Б. Кому ты опасен, историк? — М., 1992.

В середине I тыс. н.э. значительные территории Среднего Поволжья от Нижней Камы на севере до Самарской Луки на юге и от р. Суры на западе до р. Белой на востоке занимало население именьковской археологической культуры.
Именьковские племена сыграли важную роль в развитии экономики и культуры населения Волго-Камья. Они первыми в регионе освоили пашенное земледелие, высокого уровня развития у них достигли чёрная и цветная металлургия и другие производства.
Изучение именьковской культуры началось полстолетия назад, и в настоящее время известно свыше 500 памятников, на 100 из которых проводились масштабные или небольшие рекогносцировочные раскопки. В результате этих раскопок получен обширный материал, характеризующий разные стороны жизни именьковских племён.

После выделения данной культуры в 1959 г. известным археологом В.Ф.Генингом началась острая дискуссия вокруг вопроса об этнической принадлежности именьковского населения. Последнее относили то к буртасам, то к тюркам, то к финно-уграм, то к балтам. Полемика достигла своего накала в конце 1960-х — начале 70-х гг. в спорах между местным казанским археологом А.Х.Халиковым и административно подчинёнными ему учёными с одной стороны и московским археологом А.П.Смирновым — с другой. В настоящее время всё большее число исследователей, специалистов в данной области, склоняется к славянской атрибуции именьковского населения. В 1981 г. Самарский археолог Г. И.Матвеева корректно сопоставила материалы именьковской и славянской зарубинецкой культур и выступила с гипотезой о славянском происхождении именьковской культуры (Матвеева Г. И. О происхождении именьковской культуры // Древние и средневековые культуры Поволжья. — Куйбышев, 1981). Мнение Г. И.Матвеевой поддержал крупнейший славяновед В.В.Седов (Москва, Российская академия наук), который считал, что значительная часть именьковского населения (которое именовало себя, скорее всего — «Русь»!) на рубеже VII — VIII вв. покинула Среднюю Волгу и переселилась на Левобережье Среднего Поднепровья, где в это время возникла славянская волынцевская культура. Позже на базе волынцевской культуры образовались роменская и боршевская, носители которых, по летописным данным, известны как северяне и вятичи (Седов В.В. К этногенезу волжских болгар // Российская археология. — 2001. — № 2).

Г. И.Матвеева и В.В.Седов считали, что часть именьковского населения осталась в Среднем Поволжье и придала болгарской культуре земледельческий облик и ипульсировала постепенную смену образа жизни кочевых болгар на оседлый (Матвеева Г. И. Среднее Поволжье в IV — VII вв.: именьковская культура. — Самара, 2004). Подтверждает наличие значительного славянского компонента на Средней Волге в добулгарское время и такой известный специалист по древней и средневековой истории тюрков, как С.Г.Кляшторный (Санкт-Петербургский государственный университет), ссылаясь при этом на сообщения арабских историков Ибн А? сама ал-Куфи, ат-Табари, ал-Базури и ал-Йакуби. В данных источниках говорится о походе арабского наместника Кавказа и Джазиры омейяда Марвана ибн-Мухаммада в 737 г. на хазар и захвате во время этого похода в плен 20 тыс. семей славян (ас-сакалиба).
(Несмотря на недовольство некоторых казанских исследователей, термин «сакалиба» означает всё-таки славян — см. специальное диссертационное исследование на эту тему: Мишин Д.Е. Сакалиба в исламском мире в ранее средневековье. — М., 1999). С.Г.Кляшторный, ссылаясь на данные археологии, утверждает, что эти славяне проживали по среднему течению р. Волги («реки славян» у арабских авторов). По мнению учёного, перед нами первая письменная фиксация славянского населения на территории Среднего Поволжья (Кляшторный С.Г. Межкультурный диалог на Великом Волжском пути: исторический аспект // Великий Волжский путь. — Казань, 2001).

Современные исследователи соглашаются с присутствием раннего славянского компонента и в среде местных финно-угорских народов Поволжья (Вихляев В.И., Петербургский И.М. Мордва // Финно-угры Поволжья и Приуралья в средние века. — Ижевск, 1999).

О наличии крупного массива славянского населения в середине I тыс. н.э. на Средней Волге говорят и лингвисты. В частности, В.В.Напольских выявил в пермских языках ранние, не позднее середины I тыс. н.э., славянские заимствования, связанные с земледельческой терминологией (Напольских В.В.

Протославяне в Нижнем Прикамье в середине I тыс. н.э. Данные пермских языков // Христианизация Коми края и её роль в развитии государственности и культуры. — Т. II. Филология. Этнология. — Сыктывкар, 1996). На наличие ранних славянских заимствований в удмуртском языке указывает и Р.Ш.Насибуллин (Насибуллин Р.Ш. К проблеме этнической принадлежности носителей именьковской археологической культуры // Вестник Удмуртского университета. — Ижевск, 1992. — № 6).

Таким образом, выясняется, что славянское население появилось в массе своей в Среднем Поволжье не после 1552 г. (т.е. взятия Казани войсками Ивана Грозного), а проживало здесь крупным конгломератом племён ещё до возникновения Волжской Булгарии.

Констатация этого историографического факта, принятого практически везде за пределами Татарстана, вызывает неадекватную реакцию у некоторых казанских историков и археологов, которым в начале 1990-х гг. «была поставлена (интересно узнать кем? — А.О.) очень ответственная и сложная задача: заново пересмотреть созданную за годы советской власти ложную историю татар и написать основанную на объективных источниках историю Татарстана и татарского народа» (Хузин Ф.Ш. Средневековые предки татарского народа на страницах вузовских учебников // Историческое образование в вузах Казани. — Казань, 2006).

Упомянутые исследователи, сами не являющиеся специалистами по раннему средневековью, в своих обобщающих научных работах и учебных пособиях так же упорно, как и бездоказательно, относят всё «именьково» к тюркам (Закиев М.З. Происхождение тюрков и татар. — М., 2003; Фахрутдинов Р.Г. История татарского народа и Татарстана. — Казань, 2000). Полностью приведу все «доказательства» М.З.Закиева: «В IV — VII вв. н.э. низовья Камы, Среднее Поволжье занимают племена именьковской культуры. В традиционной исторической науке (а что, есть и „нетрадиционная историческая наука“? — А.О.) считается, что племенами как пьяноборской, так и именьковской культур могут быть кто угодно, только не тюрки, ибо тюрки в Урало-Поволжье пришли якобы только в IV — VII вв. н.э. (пока ещё, кстати, обратного никто не доказал — историографию вопроса см.: Овчинников А.В. Вопрос о ранней тюркизации Среднего Поволжья в работах А.П.Смирнова // Историческое образование в вузах Казани. — Казань, 2006. — А.О.), и они якобы были только кочевниками, а именьковцы — земледельцы. Если мы признали, что тюркские племена в Урало-Поволжье жили ещё до н.э., что они здесь занимались и земледелием, то само собой разумеется (! — А.О.), что именьковцами были тюркоязычные предки булгар (железная логика — таким же образом можно „доказать“ наличие жизни на Марсе. — А.О.)». А вот «доводы» Р.Г.Фахрутдинова из учебника, утверждённого Министерством образования РТ и рекомендованного для средних общеобразовательных школ, гимназий и лицеев: «Археологическими исследованиями, успешно проведёнными в Поволжье и Приуралье в последние десятилетия, получены ценные сведения, которые позволяют отодвинуть назад время появления в наших краях древних тюрков.

Речь идёт об известной уже нам с вами именьковской археологической культуре, время существования которой начинается с IV века. Это как раз тот период, когда началось Великое переселение народов и когда гунны впервые появились в Европе (но никто не доказал, что гунны были тюрками по языку! — А.О.). Принадлежность именьковской культуры к тюркам не вызывает сомнений, только вот пока неизвестно историческое название племён, которые оставили после себя эту культуру». Далее следуют рассуждения о двух гуннских котлах, символах власти, найденных в Аксубаевском районе Татарстана. Но ведь подобные котлы найдены и в некоторых других районах Восточной Европы, и почему-то никому в голову не приходит приписывать к тюркам раннесредневековое население, в гуще археологических памятников которого найдены подобные вещи. Это следы набегов гуннов и не более.

Далее Р.Г.Фахрутдинов пишет: «В составе гуннской орды на территорию Поволжь; пришли и другие тюркские племена. Жили они в наших краях параллельно с именьковцами. В южных, закамских районах Татарстана, в бассейнах рек Черемшан и Сульча и южнее было обнаружено довольно много древних поселений. Их керамический материал — а это многочисленные остатки глиняных сосудов, вылепленных от руки, — очень напоминает именьковскую керамику. В то же время она и отличается от неё наличием своеобразных элементов. Конечно, здесь должны учитываться и другие данные материальной культуры этих поселений». Я девять лет занимаюсь этой проблемой, но ничего не могу понять из слов Равиля Габдрахмановича. Если он имеет в виду отдельные поселения на Самарской Луке, которые связываются с Новинковскими курганами, то опять-таки же окончательно не доказано, что «новинковцы» были по языку тюрками (Бражник О.И. Процесс тюркизации кочевников лесостепного Поволжья // Научное наследие А.П.Смирнова и проблемы археологии Волго-Камья. — М., 1999). После таких «доказательств» Р.Г.Фахрутдинов констатирует: «К сожалению, и именьковцы, и их соплеменники не оставили нам ни своего имени, ни языка, но данные археологии ясно свидетельствуют о том, что ещё до прихода булгар в Среднем Поволжье жили тюркоязычные племена, внося заметный вклад в раннесредневековую историю народов Волго-Уральского региона, в том числе и татарского».

Иногда доходит до казусов. Нумизмат и археолог А.Г.Мухамадиев, специалист по булгарской и золотоордынской монетным системам, в одной из последних работ, основываясь на «туманных» рассуждениях, утверждает, что именьковцы — это гунны-савиры (в другом месте он их называет искилами-эфталитами), и при этом в процессе «доказательства» почему-то азелинский финно-угорский Рождественский V могильник (3 — 5 вв. н.э.) относит к именьковскому населению (6 — 7 вв. н.э.) (Мухамадиев А.Г. Древние монеты Казани. — Казань, 2005). Но ведь специалистам прекрасно известно, что «азелино» и «именьково» — это два разных культурных мира! Булгаровед Ф.Ш.Хузин в школьном учебнике по истории Татарстана, сделав грубую ошибку при описании погребального обряда именьковцев, констатирует: «Одни учёные считают их тюрками, другие — древними славянами. Пока точного ответа нет. Очевидно лишь то, что именьковцы, как и некоторые другие племена, в своё время вынуждены были уйти с обжитых мест в результате захватнических войн Тюркского каганата» (История Татарстана. Учебное пособие для основной школы/Под редакцией Б.С.Султанбекова. — Казань, 2001).

Учёные, часто археологи по специальности, «доказывая» тюркское происхождение именькова, почему-то «не видят» почти полного сходства в различных элементах материальной и духовной культуры именьковского населения Средней Волги и раннеславянского населения Поднепровья: в керамике, украшениях, топографии поселений, культовых местах (в Лаишевском районе РТ имеется раннеславянское святилище (!!!) — см.: Останина Т.И. Кирбинское городище на р. Меше // FU. — № 1. — 2000). «Не обращают внимания» на видимую даже невооружённым глазом родственность (трупосожжение и различные его элементы) в погребальных обрядах именьковцев и ранних славян Поднепровья (знаю, о чём говорю, т.к. писал диплом на эту тему). Известно, что погребальный обряд — важнейший элемент духовной культуры, а погребальный памятник (могильник) — материальной и, пытаясь доказать родственность двух групп населения, в первую очередь анализируют именно данные погребений.

В ответ на эти, на мой взгляд, вполне резонные доводы в научной (!) литературе Татарстана встречаются откровенно враждебные выпады: «К сожалению, среди казанских археологов имеются особенные, которые целенаправленно на территории Татарстана ищут предков украинцев и славян, но никак не могут они нам объяснить, как в середине 1-го тысячелетия в Среднем Поволжье жили славяне, на вертолётах прилетели, что ли?!» (Бурханов А.А. Стенографический отчёт «круглого стола», посвящённого проблеме цивилизационного подхода к изучению истории Золотой Орды //Золотоордынская цивилизация. — Казань: Институт истории им. Ш. Марджани АНРТ, 2008)
.
Что касается «особенных», по выражению А.А.Бурханова, археологов, которые придерживаются «неправильной» точки зрения, то у нас, в Татарстане, перед ними возникают серьёзные проблемы: нехватка финансирования (особенно если сравнить с субсидированием исследований Волжской Булгарии), сложности с публикацией материалов, защитой курсовых, дипломов, диссертаций, участием в конференциях и т. д. Руководство Национального центра археологических исследований им. А.Х.Халикова Института истории им. Ш. Марджани АН РТ во главе с господином А.Г.Ситдиковым (одновременно завкафедрой археологии и этнографии КГУ), пользуясь мощным административным ресурсом, проводит широкие кампании по «обработке» мнения научного сообщества с целью дискредитации своих оппонентов, обвиняя последних в «чёрной археологии».

Как в средневековье «охота на ведьм», а в 1930-е гг. причисление к «врагам народа», в настоящее время обвинения в «чёрной археологии» приводят к моральному (вспомним историю с уже упоминавшимся известным археологом Р.Г.Фахрутдиновым, который «осмелился» публично отрицать раннюю дату возникновения Казани), а иногда и физическому (лаборанты А.Г.Ситдикова несколько раз пытались «популярно» объяснить мне, что «говорить» и как «правильно себя вести») воздействию на неугодных исследователей.

Потенциальная возможность обвинения любого исследователя, вне зависимости от прежнего авторитета, учёной степени и звания, в «чёрной археологии» давно стала действенным инструментом, гарантирующим «всеобщее послушание» казанских археологов при «научном» обосновании очередного сомнительного проекта, выбрасываемого директоратом Института истории АН РТ на идеологическое поле борьбы. Только недавние «мероприятия» (командирование значительного числа молодых археологов в Туву (!) на раскопки Пор-Бажана, в Нижегородскую область (!) на поиски истоков татар-мишар, в Астраханскую область (!) на исследования золотоордынских поселений) нанесли огромный ущерб археологии Татарстана — десятки разрушающихся памятников в зоне Куйбышевского водохранилища из-за политической конъюнктуры и погони за «длинным рублём» остались без исследователей и безвозвратно погибли для науки и будущих поколений… А в скором времени Институт истории им.

Ш.Марджани АН РТ приступит к «глобальному» изучению археологических памятников Казанского ханства. Но зачем? Историю этого средневекового государства мы, по сравнению с более ранними эпохами, и так знаем достаточно подробно, археология выступает здесь вспомогательной дисциплиной. Может быть, истинная причина «рвения» заключается в том, что памятников Казанского ханства больше, чем, например, памятников эпохи бронзы, и есть большая вероятность того, что через поселения и могильники пройдёт строительство дороги, нефтегазопровода или оптико-волоконного кабеля, а это, в свою очередь, обеспечит огромные прибыли при заключении хоздоговоров на изучение этих объектов… Куда уж тут до разрушающихся ежегодно памятников зоны Куйбышевского водохранилища, на которых ничего не строится и не прокладывается…

Возвращаясь к раннеславянской проблематике, можно предположить причины противодействия её разработке: признание наличия крупного массива славянского населения в Среднем Поволжье до прихода сюда булгар (предков казанских татар) сводит на «нет» всё идеологическое обоснование суверенитета Татарстана, согласно которому казанские татары «издревле» живут в Среднем Поволжье «у себя дома» (Махамадиев А.Г. Древние монеты Казани. — Казань, 2005). Подобные мифологемы вряд ли нужны самому татарскому народу, зато вполне устраивают определённые политические круги Татарстана, т.к. обосновывают их «историческое право» контролировать природные и экономические ресурсы Волго-Камья.

Резюмируя положение дел в археологической науке политического образования «Республика Татарстан», можно констатировать, что сложившаяся ситуация может представлять интерес как для отечественных, так и зарубежных науковедов, занимающихся особенностями функционирования науки в авторитарных и тоталитарных государствах. Как, например, данные этнографии помогают лучше узнать культуру первобытности и средневековья, так и «казанский материал» может «подсказать» некоторые механизмы формирования, обоснования и «оберегания от посягательств» различного рода идеологем и мифологем в исторической науке, скажем, сталинской эпохи.

Практический же выход из создавшегося положения мною видится в усилении научного контроля над учебной литературой по истории Татарстана, выходящей в Казани, в передаче изучения проблем именьковской культуры сотрудникам Института археологии РАН (г. Москва) или Института истории материальной культуры РАН (г. Санкт-Петербург), а также в административном подчинении научным структурам РАН Национального центра археологических исследований им. А.Х.Халикова Института истории им. Ш. Марджани АН РТ. Есть и другой вариант — официально, правда, с оглядкой на возможные преследования, поставить вопрос о создании «в противовес» или «взамен» Институту истории им. Ш. Марджани АН РТ независимого от местных властей научно-исследовательского историко-краеведческого института при Казанском научном центре РАН.
Овчинников Александр Викторович, кандидат исторических наук (г. Казань)

Впервые опубликовано в газете «Звезда Поволжья», 2009 г., № 19 (21−27 мая)