Из воспоминаний флотского офицера

13 мая — день Черноморского флота России

…За двое суток все устали от бесконечного спанья, но теперь появилась возможность любоваться открывшимися великолепнейшими видами на Севастопольскую бухту. Вот они — Инкерманские створы. На голубой воде залива, зеркально отражаясь, стройными рядами стояли боевые красавцы-корабли.

Вспомнились слова из песни «ты поймешь, любимая, если раз увидишь, как стоят в строю корабли, словно в небе журавли». Вот он — настоящий флот, виденный мною только в кино, да еще на Неве в Ленинграде во время морского парада. Поражала своей красотой и необычная природа Крыма с ее растительностью, скалами и голубым небом. В центре бухты, ошвартованный к бочкам, стоял крейсер «Михаил Кутузов» — флагман Черноморского флота. На нем-то нам и предстояло проходить полуторамесячную практику. Из окон поезда он казался небольшим, даже не верилось, что длина его составляла 220 метров.

Когда мы дошли от вокзала до причальной стенки, то были мокрые от жары, солнце стояло над головой и палило нещадно. Но вот и крейсер, когда подходишь к его борту на катере, то поражают его размеры, высота борта. Поднявшись по многочисленным ступенькам трапа на борт, мы попали словно в другой мир, здесь уже шла особая корабельная жизнь. Кругом были загорелые лица моряков, они не обращали на нас никакого внимания. Меня в самом начале поразила абсолютная чистота вокруг. Деревянная палуба была вымыта добела, все медяшки были надраены и «горели огнем». Матросы ходили в чистой, белоснежной робе, у каждого был пришит боевой номер на левом кармане груди. Офицеры крейсера были очень осанистые и важные. Даже лейтенант с повязкой дежурного по низам, имел высокое чувство собственного достоинства и какой-то взгляд, лишенный суеты. Особенно это поразило после училищного уклада, где (как в шутку говорили), на каждого обучаемого приходилось по одному полковнику, и ты их чуть ли не толкаешь в сутолоке коридоров. Здесь же лейтенант был для нашего брата большим начальником, а старпом или командир — нечто вроде бога.
Металлическая палуба состояла вся из каких-то рельсов, как на детской железной дороге, по этим рельсам катают тяжелые корабельные мины.

Осматривая флагман снаружи, можно удивиться его размерам. Стоя на баке, в носу, вода кажется далеко внизу, как на 10-метровой вышке в бассейне, а посмотришь наверх, на ходовой мостик, кажется, что это шпиль Адмиралтейства. Когда мы вошли вовнутрь, нас повели по многочисленным коридорам. Приходилось по трапу спускаться то вниз, то подниматься наверх, поворачивая то налево, то направо. Быстро заблудившись в этих лабиринтах, мне показалось, что самостоятельно отсюда не выбраться никогда. Чтобы продвигаться вглубь крейсера, нужно было постоянно то задраивать, то отдраивать тяжелые, бронированные переборочные двери. Все внутри и снаружи было окрашено шаровой краской, и только в столовой и ленинской комнате был приятный желтоватый цвет.

Наш класс разместили в самой носовой части корабля, на самой нижней палубе, ниже ватерлинии, под нами был только трюм. Кубрик был конической формы, напоминающий носовую оконечность корабля. Койки были трехъярусные, подвязанные на цепях. Внизу были рундуки с личными вещами — на них спал первый ярус, было жестко, но зато некуда было падать. Второй и третий ярус качались на цепях, спать было помягче, но койки были короткие, как для пигмеев, и узкие. Я расположился на рундуках, Слон со своими габаритами полез наверх, а Пашка попал между нами, на второй ярус. Вечерами, когда укладывались спать, я все время мог видеть перед собой Владимира, который долго мылся и фыркал в умывальнике, а потом, вернувшись с обвязанным под коленкой ножным полотенцем, примеривался залезть к себе на третий ярус, все, кто не спал, также внимательно следили. Он как-то ловко заводил свое телище на койку, последней отрывалась от рундука, где я лежал, огромная ножища, и все это пропадало где-то под подволоком. Потом сверху весело глядела на меня Вовкина большая умная голова и говорила: «Ну, Петух, расскажи чего-нибудь веселенькое на ночь».

Пашка лежит, тревожно поглядывая на сильно прогнувшиеся под Слоном пружины и матрац, нет у него также доверия и к креплению цепей, так что ему не до анекдотов. Ноги его длинные свисают и ложатся на холодное железо, если он не сгибает их в коленках. В кубрике весело, всех забавляет, как «счастливчики» забираются на третий ярус и устраиваются там.

В корабельной жизни всегда присутствовали бесконечные команды, предваряемые или звонками, или сигналом горна. Например, звучит какой-нибудь примитивный сигнал, потом следует «начать малую приборку», «баковым на бак, ютовым на ют», «боцманской команде построиться — место построения — шкафут — правый борт». Практически кого-то постоянно вызывают в рубку дежурного по кораблю, к дежурному по низам, по живучести и т. д. и т. п. Мне казалось, от всего этого можно сойти с ума. Когда к концу практики мы уже достаточно хорошо изучили крейсер, то уже знали его потаенные уголки и шхеры, где можно было надолго забраться куда-нибудь и спать, пока тебя не найдут.

Здесь все было, как в училище, только теперь мы вели прокладку и определяли место корабля по фактическим береговым ориентирам. Когда наш могучий крейсер вышел в море, началась сразу и наша штурманская практика. Каждый в процессе своей вахты выбирал на карте маяки, мысы, горы и искал их на берегу, а затем брал пеленга, заодно любуясь красотами Крыма с моря.

Крейсер бесшумно «резал» морскую синюю гладь, по бортам шипела белая пена на голубом фоне. В глубине видны были многочисленные медузы, иногда можно было видеть стайку дельфинов, они долго сопровождали корабль. Солнце стояло высоко над головой, но на ветру уже не было так жарко. Нагуляв на морском воздухе аппетит, с удовольствием обедали в матросской столовой. Кормили лучше, чем в училище, по крайней мере, порции были большие. По утрам в 6:00 объявлялась физзарядка, все выскакивали на верхнюю палубу под веселую, легкомысленную музыку. Запись была старая, заезженная, и чего только в ней не было, чего только не слышалось, вплоть до собачьего лая. Бегали по кругу, по правому борту — в нос, по левому — в корму.

Пока бежишь, надо смотреть под ноги, что бы за что-нибудь не зацепиться, но надо и по сторонам смотреть, ведь такая сказочная красота моря и гор. Когда пробегаешь по корме, то поражают воображение огромные буруны от винтов гигантского корабля. «За кормой буруны белые вскипают, чайки провожают нас в далекий путь», — в голове крутилась песня, которую мы пели еще в лагере. Потом музыка прекращается, надо в этом месте перейти на шаг и занять место для выполнения упражнений. Все так необычно, за спиной проносится вода, ветер свистит в ушах, а из динамика доносится:

«1-й комплекс физических упражнений — начинай, делай раз, делай два». Все начинают махать руками, кто во что горазд. В синих военно-морских трусах до колена, в больших ботинках — «гадах», на фоне прекраснейшего крымского вида — все это выглядело достаточно карикатурно. Кто хлопает в ладоши под коленкой, поднимая ногу, кто делает наклоны, кто вращает туловищем, в общем, полная неразбериха. Но в этом-то вся и прелесть, до тошноты надоело делать все синхронно и одновременно. Штурманскую вахту несли непрерывно и днем, и ночью, пока крейсер находился в море. Ночью, сменившись с вахты, приходили в кубрик спать, все в разное время. Однажды ночью Слон, придя после трудной ночной вахты, стал взбираться на третий ярус. Синяя лампочка тускло освещала кубрик, но вот взметнулась огромная тень, цепь затрещала и оторвалась от крепления. Слон упал на бедного спящего Пашку, который все время предчувствовал, что такое случится. Он дико заорал в объятиях Слона, когда они вдвоем покатились по палубе. Я стоял в это время на вахте и узнал об этом от самого Павла, когда он пришел меня менять в штурманскую рубку. Паша впервые был серьезен, он слегка заикался:

— Прррредставляешь, что натворил этот Слон, он меня чуть было не раздавил.

— Паша, на твоем месте должен быть я, — попробовал я привести цитату из известного фильма, но Паша уже задирал штанину и показывал свежие раны, ему было не до шуток. С этого момента Ковалевского уже не пускали ни на какие ярусы. По крайней мере, под ним никто не ложился. Этой же ночью начался сильный шторм. Это было суровое испытание для нас, молодых курсантов. Носовая часть корпуса корабля, где мы жили, то опускалась вниз, то поднималась вверх. Тогда мы и познали в первый раз, что такое настоящая килевая качка — это когда тебя на 10−15 метров колеблет по вертикали. Когда нос крейсера зарывался в волну, казалось, что палуба уходит из-под твоих ног, ну, а то, что у тебя внутри подступает к самому горлу.

Травить скоро становится уже нечем. Тогда то мы и узнали впервые, что такое морская болезнь. Это тебе не вялость, сонливость или когда у тебя все из рук валится. Настоящая морская болезнь — это когда просто не хочется жить на свете. Да, да — я не преувеличиваю. Кто это испытал, в той мере, как мы — тот знает, о чем идет речь. В лежачем положении было немного легче, но все равно, кто-нибудь с верхнего яруса периодически давал «фонтан». Никто уже не возмущался. В таком полуживом виде даже рвотные запахи уже почти не воспринимаются. Мы с Володей нашли в себе силы и, держась друг за друга, поднялись на верхнюю надстройку. Там килевая качка почти не ощущалась. На ветру стало легче. Я смотрел, как огромный крейсер валяет с борта на борт, как его нос зарывается глубоко в воду, и поражался: что может вообще делать стихия даже с таким гигантом флагманом Черноморского флота!

Сигналы корабельной трансляции и днем и ночью звучали в ушах, так, с ума можно было сойти с непривычки. Мне от природы достался хороший музыкальный слух, так что все, что звенело, ревело, било в рынду и колокол громкого боя на всю жизнь врезалось в мою память. Так же как и эта, первая штормовая ночь с мучительнейшими переживаниями морской болезни — неизбежной спутницы профессии моряка.

Следующей ночью шторм поутих, и в районе Керченского полигона планировались артиллерийские стрельбы из орудий главного калибра. Четыре башни этого калибра, по три 157-ми мм орудия готовы были к стрельбе. Нас предупредили, что необходимо снять все плафоны освещения и зеркала, так, как во время стрельбы, они могли разбиться от сотрясения корпуса. Даже не верилось, как такое может быть. Когда раздались первые залпы, все содрогнулось, как будто ты сидел в железном ящике, а по нему били кувалдой. Слон был на редкость любознательным человеком и, надо же, сумел уговорить меня подняться наверх и посмотреть все своими глазами, так как такое, когда еще увидишь в жизни. Уж не знаю, как я на это решился, но мы со Слоном, все же оказались на площадке у трубы. Удалось пробраться туда незамеченными. Метрах в двадцати от нас матово блестели лунным светом орудия главного калибра, из которых должны были в скором времени вылетать снаряды. Сам момент залпа я собственно и не уловил, видимо сразу потерял сознание. Сколько времени я ничего не ощущал, сказать не могу. Только когда я стал что-то понимать, то обнаружил, что стою на четвереньках, как собака. Видится мне перед глазами огромный огненный шар, при этом я ничего не вижу и не слышу. Я с ужасом понял, что оглох и ослеп. За 10−15 минут стояния на четвереньках зрение стало медленно возвращаться ко мне, и я увидел моего любознательного друга, который находился в той же позе и мотал головой. Я, честно говоря, перепугался не на шутку. Неужели я и в самом деле оглох, этого мне только не хватало. Мы спустились вниз, и минут через тридцать слух стал медленно возвращаться. Слава Богу, все обошлось. Я «видел» как стреляет главный калибр флагмана Черноморского флота «Михаил Кутузов» — это было круто, как сказали бы сейчас…