В сочельник

Из романа «Пути небесные»

В сочельник, впервые за много лет, Виктор Алексеевич вспомнил забытое чувство праздника, — радостной новизны, будто вернулось детство. Он был счастлив, жизнь его обернулась праздником, но тот сочельник выделился из ряда дней.

— Остался во мне доныне, — рассказывал он впоследствии, — живой и поющий свет, хрустальный, синий, в морозном гуле колоколов. Я видел живые звезды. Хрустальное их мерцанье сливалось с гулом, и мне казалось, что звезды пели. Это знают влюбленные, поэты… святые, пожалуй, знают.

Все было радостное в тот день, как в детстве. Празднично пахло елкой из передней, натертыми полами под мастику, — всегда к Рождеству с мастикой! — ручки дверей были начищены и обернуты бумагой, мебель стояла под чехлами, люстра сквозила за кисейкой, окна глазели пустотою и ждали штор, — все обновится в праздник; только иконы сияли ризами, венчиками из розочек, голубыми лампадками Рождества. Эта праздничность вызвала в нем забытые чувства детства.

…В Вознесенском монастыре служба была уставная, долгая. Чистые голоса юниц целомудренно славили: «Звездою учахуся… Тебе кланятися, Солнцу правды…»

Он пошел из храма, мысленно напевая — «Звездою учахуся…» Походил по пустынному зимнему Кремлю, постоял у чугунной решетки, откуда видно Замоскворечье. Теперь оно было смутно, с редкими огоньками в мглисто-морозном воздухе, в сонном гуле колоколов. Этот сонный, немолчный звон плавал в искристой мути и, казалось, стекал от звезд. Месяц еще не подымался, небо синело глубью, звезды кипели светом.

— Вот именно — кипели, копошились, цеплялись усиками, сливались, разрывались, — рассказывал Виктор Алексеевич, — и во мне напевалось это «Звездою учахуся», открывшаяся вдруг мне «астрономическая» молитва. Никогда до того не постигал я великолепия этих слов. Они явились во мне живыми, во мне поющими, связались с небом, с мерцаньем звезд, и я почувствовал, услышал, как пели звезды. Кипящее их мерцанье сливалось с морозным гулом невидных колоколен, с пением в моей душе. Сердце во мне восторженно горело… не передать. Я слышал поющий свет! И во всем чудилась мне — и в звездно-кипящем небе, в звездном дыму его, и в древних соборах наших, где так же поют и славят, только земными голосами, и в сугробах, где каждая снежинка играла светом, и в колком сверкании инея, сиявшего со звезд, и во всей жизни нашей — в вере, в моленьях, в тайнах, — во всем почуялась мне каким-то новым, прозревшим чувством непостижимая Божия Тайна. Прозрение любовью? Не знаю. Знаю только, как глубоко почувствовал я неразрывную связанность всех и всего со всем, со Всем… будто все перевито этой Тайной. Там, в зимнем, ночном Кремле, в сугробах, внял я предвечное рожденье Тайны — Рождество.