От Ипатьевского дома до Ипатьевского монастыря

Царские дни. Записки литератора

Часть II

III. 21−24 июля: Семиозёрка, Сказочная Казань, Над заторами, Палех

8

Крутанулся автобус, припадая на левые колёса, разметая своими вениками ночь, высвечивая жёлтыми огнём асфальтную площадку, беленые кирпичные стены, ворота… Высыпал народ наружу. Прощаемся. Отец Митрофан благословляет, дверь за ним плавно затворяется, и белый автобус уносится — средь ночных дерев мелькает, исчезая, пятно с фарами; словно б печь сказочная.

Перед нами ворота как в пионерлагерь: надпись на сетчатой дуге, но не прочесть — ночь. Кто-то и так знает, повторяет: Седмиезерная Богородицкая пустынь…

Семиозёрка! Сюда Елизавета Фёдоровна приезжала несколько лет к ряду до 1908 года, к духовнику — старцу Гавриилу… И летом 1914-го её паломнический маршрут пролёг через Казанские монастыри. В Пермь отсюда она тогда отправилась, затем — в Верхотурье…

Так всё связано! Гавриил Зырянов отроком был чудесно исцелён по молитве праведному Симеону Верхотурскому. А через несколько лет, исполняя обет, — осуществляя паломничество в Верхотурье к мощам святого, встретился ему странник, удивительно похожий на Симеона, тот открыл: Монахом будешь! Схимник будешь!

Нас ждут. Немолодой послушник, одетый в какую-то затрапезу, верх — застиранная офицерская рубашка, улыбаясь, приглашает, ведёт мимо — с одной стороны — кирпичных развалин, с другой — мимо чудного храма, его старец Гавриил сто лет назад построил. А где-то в отдалении над Казанью — гроза, канонада и огненные блёстки. Храм, построенный св. Гавриилом — как бы под нарышкинское барокко, из красного кирпича, а карнизы, пилястры, кокошники белого камня (или выбелены?), — пунктирно прорисовывается грозой в ночи. Мы оказываемся в просторной трапезной; безлюдно; на стене иконы; один угловой стол изобильно накрыт. Для нас. Как скатерть самобранка. Помолились, расселись. Вася, вздохнув, бороду огладив и хлеб преломив, произнёс устало с улыбкой: Так бы и идти по святым местам до Второго Пришествия.

Великая княгиня Елизавета Фёдоровна в 1914-м побывала в Семиозёрке ещё раз — в сентябре, когда хоронили старца Гавриила.
Похоронили в этом храме… Здесь она ступала.

Внутри собора взгляд замирает на большой иконе: преподобномученица Елисавета и преподобный Гавриил (Зырянов) держат в руках образ Смоленской Седмиезерской Божьей Матери. Икона эта в ХVII веке остановила в Казани чуму, после чего был установлен крестный ход: от храма к храму по улицам Казани тысячи людей ежегодно шли за ней… Если вспомнить, что длилось это четверть тысячелетия, то вот теперь, когда мы вступили в собор под кроткие очи Елизаветы и Гавриила, за их спинами можно прочувствовать присутствие множества тысяч людей. Различны на них одежды. По моде. А молитва одна… Елизавета Фёдоровна и старец Гавриил изображены на фоне Седмиезерской обители. Таким монастырь был век тому — высокая многоярусная колокольня, храмы… В урагане мёртвой петли нашей большевистской истории уцелел лишь один. Старец Гавриил строил его для неусыпного почитания в нём памяти прежде почившей братии и всех православных. Почему-то строительству иные противились, чинили препятствия. А вот же — единственный среди руин остался. Храм двупрестольный, освящён в честь святителя Тихона Задонского и Евфимия Великого; Тихон — первое монашеское имя схиархимандрита Гавриила, монах же Евфимий когда-то принёс в эти леса чудотворную икону и основал пустынь. В 2015-м обители — 400 лет.

После недели пути русская баня и кровать с простынкой — всласть. А за окнами взрывоподобная, с белыми штрихами гроза.

Отоспавшись, к вечеру я отправился на сказочный город взглянуть — в Казань. То, что сказочный — видел, проезжая на поезде в Екатеринбург: за окнами проплыли — храм-памятник на Волге, Белокаменный Кремль с золотыми крестами и высокими лазурными минаретами. Вид поразил, наверно, не менее чем корабельщиков остров князя Гвидона.

…Меня подхватила попутка — тяжёлый джип с татарской музыкой. И вот он — Кремль!

На угловой башне какой-то невероятный квадратообразный знак (масонский? ЮНЕСКО?), далее — сияют купола с православными крестами, справа — голубые минареты с серпами, впереди — на башне — золотая пятиконечная звезда коммунизма. Прошёл Кремль насквозь, вышел на улицу Кремлёвскую, которая поманила Петропавловской церковью впереди… Побродил по улочкам. Вечерело. Пора б выбираться. Для начала бы найти автобус, чтобы вывез к нужной окраине, а там уж как-нибудь — до монастыря 12 км. Безлюдно, кого бы спросить? Неожиданно около пустынной кремлёвской площади остановилась легковое авто, из него вышло несколько человек, среди них… Я был настолько поражён, что не сразу окликнул. Василий, развернувшись на мой голос, кажется, тоже не сразу поверил своим глазам. Оказалось, родственники после работы заехали за ним в монастырь, повезли в гости, а по дороге решили Кремль показать…
В Семиозёрку мы не вернулись.

Следующий день мы с Василием ездили-ходили по монастырям и церквам, между прочим, нам сказали (шепнули!), что на Арском кладбище в храме Ярославских чудотворцев хранится подлинник Казанской иконы Пресвятой Богородицы… Неужели?! Хотя в то, что разбойник Чайкин, выдрав из оклада изумруды и бриллианты, сжёг Казанскую, почему-то всегда мало верилось. Во всяком случае, и Елизавета Фёдоровна в это не верила.

Церковь Ярославских чудотворцев — единственный храм в Казани, который большевики не закрыли. В годы гонений в нём сосредоточилось множество святынь из разорённых монастырей и церквей, в их числе и чудотворная Седмиезерная и часть мощей св. Гавриила — их спас от кощунников один из последних насельников Седмиезерской пустыни иеросхимонах Серафим (Кошурин), ныне похороненный здесь, на Арском кладбище… Может, каким-то чудом и древнейшая Казанская здесь оказалась?.. В храме несколько старинных икон…

9

В центре города в Софийской церкви Казанско-Богородицкого мужского монастыря уже завершилась служба, мы поднялись в храм на второй этаж. В новом резном иконостасе — образ св. Елизаветы Фёдоровны с частицей её мощей. Мы с Василием были вдвоём в храме. Мы присели на скамеечку.

— Знаешь, — признался я. — Мне отчего-то кажется, что в нынешнем странствии нас ведёт Елизавета Фёдоровна.

— А мне — царь Иоанн Грозный и Распутин, — ответил Василий.

Конечно, в Казани во всём ощутимо присутствие и воля грозного кормчего Святой Руси. Все монастыри, все церкви на ближних и дальних просторах — драгоценные всходы его правления. Ну, а Верхотурье, Октай — места Григория Ефимовича…

Поставив рядом «Верхотурье» и «Казань», против воли припомнишь о конфликте, тлевшем между Григорием Распутиным и великой княгиней Елизаветой Фёдоровной. Заочном конфликте: они при жизни не встретились. Многие люди, духовно близкие Елизавете Фёдоровне, в том числе и старец Гавриил и художник Михаил Нестеров, с подачи прессы, воспринимали личность Григория Ефимовича как явление злое, но не как юродивого, принявшего на себя особый подвиг, в том числе и самооговоров. Царская Семья — любили Распутина, называли Другом, дети так и вовсе его обожали, достаточно взглянуть на их письма…

Всё и вся было оклеветано. Если помнить об этом — не сложно пройти над заторами лжи. Над заторами. Заочный конфликт, смущающий многих, разрешён для меня, если так можно выразиться, на косвенных орбитах: в примирении мучеников Христовых — Государя и епископа Гермогена, епископа Гермогена и Григория Распутина.

Св. прав. Иоанн Кронштадтский в личности епископа Гермогена (Долганова) видел своего приемника, верного борца за устои Православия. Либеральная интеллигенция владыку Гермагена ненавидела, ругала его «мракобесом» (за пастырское разъяснение Толстовских ересей, за выступления против богохульных пьес). Это с одной стороны. С другой — владыка неуживчив был в Синоде, воюя с обер-прокурором, протестуя против намерения ввести чин заупокойного поминовения инославных и восстановления института диаконесс. В связи с последним епископ Гермоген оказался противником великой княгини Елизаветы Фёдоровны, но и врагом Григория Ефимовича и его приверженцев, требуя от Святейшего Синода изгнания Распутина из столицы. В какой-то момент монархист епископ Гермоген не исполнил волю Государя и за ослушание был удалён на покой в монастырь. Своё решение Государь разъяснил в частной беседе: Я ничего не имею против епископа Гермогена. Считаю его честным, правдивым архипастырем, прямодушным человеком… Он будет скоро возвращен. Но я не мог не подвергнуть его наказанию, так как он открыто отказался подчиниться моему повелению.

На вопрос Всероссийской переписи 1897 года о роде занятий Государь ответил: «Хозяин земли русской». Так издревле именовались цари. Но и по Законам Российской Империи Государь являлся верховным защитником и хранителем догматов господствующей веры. Иные же архиереи решения Государя расценивали порой как вмешательство светской власти в дела церковные, тем самым, по сути, отказывая Государю в праве быть Хозяином земли русской. Однако же, как время покажет, Помазаннику было открыто то, что для всех прочих оставалось за занавесом.
Занавесы распадались по-разному.

Об одном из дней декабря 1916-го владыка Гермоген вспоминал:… Принялся за чтение газет. Первое, что мне бросилось в глаза, было сообщение о смерти Григория Распутина… Я невольно подумал: вот, он гнал меня, из-за него нахожусь сейчас на положении ссыльного, но возмездие было близко, и кара Божья обрушилась на него, он убит! Вдруг, никогда не забуду этого момента, я ясно услышал громкий голос Григория за спиной: «Чему обрадовался?.. Не радоваться надо, а плакать надо! Посмотри, что надвигается!» Я обомлел в первую минуту от ужаса… Уронив газету и очки, я боялся повернуться, да и не мог сделать этого… Словно остолбенел. Наконец, перекрестившись, я быстро встал, оглядел келью — никого! В прихожей тоже никого!.. Тщетно я старался объяснить себе этот случай… Наконец я задал себе вопрос: «Чей голос я слышал?» Ответ был один: «Григория!» Я не мог в этом ошибиться… Я с трудом дождался вечерни, после которой совершил по нему панихиду, духовно примирившись с ним.
А что же надвигалось? То, о чём предупреждал Распутин Новых в своём завещании:. Русской земли царь, когда ты услышишь звон колоколов, сообщающих тебе о смерти Григория, то знай: если убийство совершили твои родственники, то ни один из твоей семьи, т. е. детей и родных не проживет и двух лет. Их убьет русский народ…

В августе 1917-го пароход «Русь» вёз по реке Туре ссыльных — царскую семью (Русь везла). Проплывая к Тобольску мимо Покровского, родного села Распутина, Александра Федоровна показала детям на избы: Здесь жил старец Григорий…

По указу обер-прокурора Синода Временного правительства владыка Гермоген был определён на кафедру в тихий Тобольск. В Тобольске состоялось покаянное примирение. Владыка, кажется, первым поименовал семью Государя Августейшими Страстотерпцами, погибнув за месяц до них.
Поражает место мученической гибели владыки Гермогена. Так совпало — комиссары связали владыку, камень привязав и столкнув с парохода в воды реки Туры, — напротив Покровского.

10

В Кострому мне хотелось попасть по Волге.

— Нет, — не без пафоса заявили в будочке около речного вокзала. — Пассажирский флот уничтожен! Теплоходы лишь богатых туристов обслуживают.

— Из Нижнего что-то ходит в Кострому?

— В Нижнем и спрашивайте.

Распрощавшись со своими, на скоростной электричке к ночи я добрался до Нижнего, поспал в зале ожиданий на сиденьях, расселив десантный матрасец, спросил.

— В Кострому?.. — девушка в окошечке недоумённо потрясла головой. — Поезда от нас не ходят, суда — тоже. Наверное, самое реальное: на маршрутке до Иванова, а оттуда уж…

Вот и славно. Иначе б и не увидел Палеха, селения художников…

Колокольня в Палехе, — как карандашик — о небо заострён. Здесь Павел Корин родился!

Для Елизаветы Фёдоровны, по её заказу, он расписал усыпальницу под Покровским храмом в Марфо-Мариинской обители. Вероятно, идею устроить для себя и сестёр склеп в обители Елизавета Федоровна почерпнула в Седмиезерной пустыни у схиархимандрита Гавриила. Хотя — древняя традиция. И святитель Петр в Успенском соборе своими руками себе гроб тесал. Через десятилетия мощи св. старца Гавриила, уже прославленного Церковью, вернулись в выстроенный им храм. Даст Бог, и в Марфо-Мариинской обители исполнится завещанное.

Павел Корин был женат на воспитаннице Елизаветы Фёдоровны — Прасковье Тихоновне, чувашке по национальности. В расцветные советские годы, уже после смерти Павла Дмитриевича, она была московской легендой. Каково было, например, из её уст услышать детское воспоминание: Когда в России отмечалось трехсотлетие Дома Романовых, Марфо-Мариинскую обитель посетил Николай Второй. Какая-то из учительниц ему сказала, что у нас есть чувашка. «Кто это?» — спросил царь. Я вышла. Передо мной стоял очень красивый человек. На настоящего императора — а в моем представлении им должен был быть старый и грозный правитель — он никак не походил. Он обнял меня за плечи. «Скучаешь?» — спросил император. «Да», — ответила я. «А что ты можешь нам по-чувашски прочитать?» — «Отче наш». Ему очень понравилось, как я прочитала, а главное что помню чувашский язык.

У Павла Корина на столе фотопортреты трёх людей — Елизаветы Фёдоровны, Нестерова и советского благодетеля — М. Горького…

Нестеров дал настрой судьбе Павла Корина, высокой судьбе, пригласив его, девятнадцатилетнего иконописца из мастерской Данилова монастыря в помощники для работы в Марфо-Мариинской обители; он был чуток к носителям дара. Избрав из очень многих в 1911 году, он как бы выбрал нам посланца. И Корин оставил нам легенду о грандиозном замысле «Реквиема («Руси уходящей»), эскиз загадочный картины и тридцать шесть к ней этюдов — дивную портретную галерею: архиереи, схимницы, миряне, священники…

Похоже, нашей историей Нестерову было уготовлено восполнить образовавшуюся после отпадения Толстого лакуну, восполнить звено в цепочке преемственности. Мысль, наверное, следует пояснить. Русь — производная от Слова, оттого во-первых у нас словесность, а во-вторых и в-третьих — музыка, живопись, архитектура… Конечно, всё взаимопереплетено, но всё же: девятнадцатый век — вначале Крылов, Пушкин, Гоголь, Достоевский, Толстой, потом музыканты, живописцы, архитекторы — Глинка и Чайковский, Иванов, Крамской, Суриков, Мусоргский, Тон, Щусев… Несомненно, Нестеров ощущал как особую свою задачу, необходимость перенести через огнедышащие бездны ХХ века знание об истине и красоте. В 1919-м его квартира была разгромлена, его рисунками и эскизами (как снегом!) покрылся двор, он ясно воспринял сигнал опасности: доберутся и до его картин. Он взялся повторять свои работы. Началось подполье русской культуры. Его творческая мысль в каждом варианте развивалась, рождая и новое — абсолютные шедевры. В начале 1930-х он писал «Страстную седмицу», а откладывая кисть, укрывал холст от возможных посторонних взглядов за высокой спинкой дивана. В день несколько раз. Через четверть века похожим образом и зэк Солженицын в лагере будет для памяти повторять и повторять крамольные стихи, потом и в банку упрячет…

Ещё за десять лет до русской катастрофы Нестеров словно б настраивал себя на будущее. В 1909-м, когда вдруг оказалось, что его главная работа в Марфо-Мариинской обители «Путь ко Христу» пропала (грунтовку сделали халтурно и краски запузырились — уж разозлил беса, так разозлил!), он принял решение переписать эту свою огромную картину заново, на медной доске… А ведь как трудно переделывать то, во что уже вложена душа! Сложно, да возможно; Нестеров записал: Перед тем, как приступить вторично к краскам, я попросил отца Митрофана отслужить молебен. На нём была и Великая княгиня…

Отец Митрофан — духовник Марфо-Мариинской обители, в будущем св. исповедник Сергий (Сребрянский). Отслужили молебен — и с Богом на леса! Нестеров точно знал: …через Крестный путь и свою Голгофу Родина наша должна придти к своему великому воскресению.

Обитель Елизаветы Фёдоровны и современнейше духоносная художественность Михаила Нестерова, — это, собственно, послание, содержащее весть о красоте истинной, коей должно спасти мир. Послание было как бы и в никуда. Но именно так, помолясь, отпускали когда-то в море бутылки с указанием координат, так в космос отправляют корабли, с цифровыми записями кодов.

В новую русскую жизнь, став продлением цепочки, вошли вразумляющие шедевры 1930-х: «Страстная Седмица», «Всадники"…

Павел Корин так и не приступил к горьковскому холсту «Руси уходящей». Ни мазка, ни штриха. После гонений, унижений, болезни, был триумф «Александра Невского», признание, легендарная известность, но и тайна… Возникал и соблазн — группа ленинградских художников намеревалась пойти к нему в подмастерья для работы над «Реквиемом». Неисполнение замысла теперь воспринимается как акт чуть ли ни мистический. В его мастерской так и стоит во всю стену огромный (6×8 метров) тщательно загрунтованный холст, а рядом не расшатанная лесенка с перильцами и площадочкой наверху… Какая уж «Уходящая», если самые известные слова Павла Дмитриевича совсем об ином: Русь была, есть и будет. Всё ложное и искажающее её подлинное лицо может быть пусть затянувшимся, пусть трагическим, но эпизодом в истории.

11

Плывут за окнами автобусика пейзажи июльской срединной Руси, зелень тихая, селения пёстрые, реки; повсюду что-то строится; там — храм в лесах, тут нелепый самопальный дворец возводится, а вот экскаватор землю стальными — с солнцем — белыми когтями рвёт, гудронный туман плывёт над асфальтом — расширяется трасса… Налетел разнообразный город Шуя, радуя русскую память, а в стокилометровой округе (в радиусе, математик бы сказал) все названия — песня: Гаврилов Посад, Южа, Кинешма, Чечкино-Богородское, Хотимль, Суздаль, Ковров, Юрьев-Польский, Гаврилов Ям, Вичуга, Судогда… Но и безликоимённые имеются — пос. Центральный, Комсомольск. А вот — и Иваново…

Убрав половину названия — Вознесенск, как бы растворили имя грозного царя, очистившего Русь от ересей, сделали название благодушным, вдобавок кнопочкой канцелярской пришпилили к нему табличку: «город первых Советов», ну и с другой стороны прилепили глуповато-игривое: «город невест». С невестами, говорят, нынче туго, все на Москву переориентировались. За окном с вывертом проплыл (вначале был где-то справа, а оказался вдруг слева за окном) краснокирпичный храм с суровыми чёрными куполами. Введенский собор. Его с голодовками и боями православные вырвали у последних Советов — на самом большевистском закате, в 1990-м…

В годы Второй Отечественной Елизавета Федоровна возглавляла Всероссийский комитет помощи раненым. Она приезжала в Иваново-Вознесенск в разгар войны в ноябре 1916-го на освящение Дома инвалидов. (Вернуться бы нам к названию Вторая Отечественная — войны героической, нами проигранной, а Вторая мировая — холодно и совсем беспамятно.) Елизавета Фёдоровна шла Крестным ходом по этим улицам, колокола гудели… Потом храм, в котором служили Литургию, снесли, взамен ивановцы себе выстроили Дворец искусств. Но запечатлены в истории города её слова: Православные иваново-вознесенцы! Братья и сестры! Господа!.. Мы всё должны сделать, чтобы наши доблестные русские воины, сражающиеся и проливающие сейчас кровь на фронтах, чувствовали поддержку и заботу от нас. Низкий поклон вам от них, меня лично и Его Императорского Величества за открытие приюта инвалидов в вашем трудовом и славном городе.
Автобусик выскакивает из Иваново-Вознесенска, где-то мелькает указатель-подсказка: Кострома — 71, Москва — 415.

IV. 24 июля: Кострома, Русский выбор

12

Речку Кострому в Костроме называют Костромкой. Устье её расплылось в разлившемся волжском замирании, но и пейзаж — вид стрелки, на которой Ипатьевский монастырь, кажется, не сильно пострадал. Современнейший мост через Костромку выстроен так, что он не по кратчайшей берега соединяет, а по плавной кривой, в обвод Ипатьевской слободы.
Я стою над голубыми июльскими водами, которые тут же в волжскую ширь вселяются, напротив белых стен монастырских зданий, немногих золотых куполов и зелёных шатров, и почему-то без труда вижу, как через Волгу по февральским завьюженным снегам движется Крестный ход. Все в нарядах поярче, приметны высокие шапки боярские… Колышутся, прыгают на ветру за позёмкой иконы, кресты, хоругви. Шагают, от ветра сторонясь, архиепискупы, и епискупы, и весь Освященный собор, и бояре, и околничие, и чашники, и столники, и дворяне Московские, и приказные люди, и дворяне из городов, и дети боярские, и головы, и сотники, и атаманы, и стрелцы и казаки, и гости, и торговые, и посадцкие… По напряжениям лиц видно — молитву поют, слова знакомые на миг пробились, да и не разобрать уж: стал застилать их звон колоколов: у меня из-за спины — из города, и справа — от Ипатьевской слободы, и с противоположной, слева — с заволжской, из села Новосёлки, где послы ночевали…

Земский собор в Москве к спорам горластым на Крещение приступил. Через полтора месяца, после многомудрых расчётов из восьми кандидатов назвали имя. (А юного Михаила Фёдоровича Романова-Юрьева первоначально и в списке не было, его и потом пытались оттуда выковырнуть, и родной его дядя из пропольской семибоярщины против него был, и герой ополчения князь Пожарский — вот парадокс! — на престол иностранца предлагал). В первую неделю Великого Поста, в день Торжества Православия, — 21 февраля 1613 года Земский собор присягнул Михаилу Фёдоровичу Романову и детям его, коих Господь даст ему… А на Пятой неделе пришло в Кострому посольство волю Русского народа изложить.

Гудят колокола Ипатьевской слободы, гудят колокола Костромы и Новосёлок. Тянется пёстрая людская лента через Волгу, трепещут на февральском ветру хоругви, на иконах драгоценности поблескивают, где-то в шествии прыгает серебряный свет на алебардах и остриях копий. И в это же время у меня из-за спины, из города, вываливается, торопясь, на лёд Костромы-реки Крестный ход горожан — с воеводой и священством впереди… Движутся два Крестных хода к монастырю, к стенам всякое повидавшим, и сходятся у запертых ворот; гуд колокольный по Волге стелется, вороны уж притомились в беспокойстве круги вертеть, но всё не решаются на деревья и верхи надёжно сесть. Послы посматривают на костромских, местные — на московских, взгляды встречаются, все во Христе родня, слеза в одном Крестном ходе блеснула, и сверкнула во втором, сошлись два луча. И распахнулись крепкие ворота, высыпала вперёд монастырская братия и тут же вышел сквозь них, из черноты рясной, робея, поклониться чудотворным иконам мальчик шестнадцатилетний — избранный Земским Собором Царь Михаил Фёдорович, и матерь его за ним — инокиня Марфа Ивановна. Примолкли недружно колокола. Князь Фёдор Шереметьев грамоту протягивает, слова нужные говоря, Марфа Ивановна заступила Михаила: Нет!
Переговоры бурлили шесть часов.

Да и то, как поверить?! Предадут, глазом не моргнув; ведь уже целовали крест шестнадцатилетнему Федьке Годунову — Фёдору Борисовичу, да удавили богатыря юного; потом Лжедмитрию, — ещё, поди, и до сих у многих в ушах звон от колоколов, когда в Успенском его на царство венчали; Шуйскому присягали и Тушинскому вору, и польскому королевичу Владиславу… Отвечала старица Марфа Ивановна, грамоты отвергнув: Московского государства многие люди, по грехом, в крестном целованье стали нестоятелны…

Однако на все вопросы у послов есть заверения. Но и у Марфы Ивановны сомнений не убывает, вот и просто женский страх: Великий государь мой, а сына моего отец, ныне у короля в Литве в великом утесненье; а сведает король… тотчас велит над государем нашим Филаретом митрополитом зло учинить.

И тут не теряются послы. А у Марфы Ивановны уж и затруднение, но нашлась: И без благословения отца своего сыну моему как на такое великое дело помыслити?

Ветер час за часом слова уносит, притомилось посольство; иконы и хоругви уж давно в собор Троицкий занесли; греется народ где может, томятся бояре, ждут архиереи, кто-то втихомолку и перекусил уж. Неужели на Москву ни с чем возвращаться?! Вот же дураки будут, если вернутся не солоно хлебавши!.. Нужно на всё соглашаться! Нужно и слова покрепче искать, главное — слово правды найти! И нашлись слова: Сотворите повеленное вам от Бога: воистину от Бога избрани есть; и не прогневайте всех Владыку и Бога!

13

За ученическую картину «Призвание Михаила Фёдоровича на царство» 23-летний Михаил Нестеров получил звание свободного художника. Картина его сумеречна — тускл иконостас, тихие огоньки свечей и лампад, кто-то зачитывает грамоту, кто-то коленопреклонён; лишь одно яркое пятно — на солее мальчик Михаил в сверкающе белом — клин света на нём.

День, когда Михаил Фёдорович отбыл на царство, по календарю был святых мучеников Хрисанфа и Дарии — 19 марта. Император Николай I, посетив Кострому в 1834-м, пожелал, чтобы новая надвратная церковь в монастыре была выстроена во славу этих святых. День был славен и тем, что 19 марта 1814 года (юбилей в тот год) русские войска взяли Париж.

Елизавета Федоровна посетила Ипатьевский монастырь впервые в 1892 году, приехала с мужем. За год до этого она приняла православие; истина вошла в душу.

Церковь над вратами, перед которыми сошлись некогда два Крестных хода, привлекающая внимание многих, не могла не привлечь и их внимания: Хрисанф и Дария состояли в браке, но хранили целомудрие; проповедовали Христа и были убиты — живыми закопаны в землю.

Отчего-то подумал теперь, что и Елизавету Фёдоровну живой в шахте закопали, а склеп мученика Сергея Александровича, после сноса Алексиевской церкви в Кремле, — засыпали. В новое время его останки были чудом обретены, перенесены в Новоспасский монастырь…

Я поднимаюсь на второй этаж надвратного храма; вечерняя служба идёт к концу, в храме лишь двое — молодой иеромонах пред царскими вратами и пожилая полная женщина — на клиросе, поёт. Над алтарём роспись. Многфигурная фреска в широком полукруге. Яркие свежие краски. Хорошо бы расспросить. Служба завершилась. Иеромонах благодарит женщину за помощь и уходит, он спешит. Женщина о фреске ничего не знает, даже как будто и видит её впервые: лицо вскинув, стала присматриваться…
Сюжет — верно, те костромские переговоры?

Христос на Престоле в центре. Справа и слева — люди (без нимбов), они словно б спор ведут. У некоторых в руках свитки — аргументы в споре? Михаил Фёдорович и Марфа Ивановна держат у груди православные кресты. У архиерея — Евангелие как последний довод: Сотворите повеленное вам от Бога. И благословляет всех Господь. В небесах — радуга, серафимы, под ними ангелы у Престола, у двух ангелов в руках свитки развёрнуты. Печальны их лики.

14

В тридцатые годы власти придумали снести Ипатьевский монастырь, объявили, что он не имеет исторической ценности. Для начала они разметали храм Рождества Богородицы, выстроенный архитектором Константином Тоном, автором московского Храма Христа Спасителя… Теперь на том месте в яблоневом саду установлен поклонный крест с иконой Царской Семьи и табличкой: Здесь будет возведён храм в честь Царственных Мучеников.

Конечно, поразительно совпадение в названиях: призваны — Ипатьевский монастырь, убиты — Ипатьевский дом. Но это ведь Господь прямо-таки носом нас ткнул: прошла Русь-Россия путь от святого монастыря к дому инженера, путь секуляризации; от веры к рационализму. В монастыре жизнь по Божиим заповедям, в инженерском доме — мы сами с усами, сами рай организуем, создав себе отца народов. В советские годы в алтаре Марфо-Мариинской обители стоял монумент Сталина — громаден, в шинели.

Для коронации Александры Федоровны Николай Второй выбрал трон Ивана III, создателя Московского государства, принявшего герб императоров Византии; для себя — Михаила Федоровича, основателя династии. Тронные места частью вызолотили, сиденья и спинки обшили малиново-красным.

14 мая 1896 года под куполами Успенского собора Московского Кремля как бы сфокусировались в одну точку все столетия православного мира. Золотой цвет — божественный, малиново-красный — мудрости, но и мученичества. Царь привел под купола Успенского собора все духовные сокровища предшественников для нас, для перенесённых уже через бездну. Теперь это и наш выбор — первохристианский Рим, Византия, Владимир-Креститель, Иван Третий, Михаил Федорович или нынешняя Западня, отказавшаяся от Христа, узаконившая позорные и гибельные пороки и страсти.

У меня на малой родине нет церквей. Точнее не было. Моя родина — советская Колыма… С детских лет мне мама рассказывала о былой московской жизни, например, много раз о том, как бегала она пятилетней девочкой по песчаным дорожкам около Храма-Христа Спасителя, колесо палочкой гоняла, и как на всенощную с бабушкой ходила, а потом в бумажном кульке, трепеща от страха — чтобы ветер не загасил, свечу домой несла; недалеко жили, на Пречистенке… И вот я шестилетний в Москве, церковь музейная; мама шёпотом произносит, на золото витиеватое дивное глядя: Царские врата!
И я шёпотом: Почему царские? Раньше царь входил?
И что-то отвечает мама, за руку беря; донесла свечу.