От Ипатьевского дома до Ипатьевского монастыря

Царские дни. Записки литератора

Часть I

II. 18−21 июля: Алапаевск, Узники, Чайковский, Нижне-Селимская шахта, Не исполненное Завещание Елизаветы Фёдоровны, Верхотурье, На Казань!

5.

В Алапаевск мы приехали ночью, под звёздами. Автобус замер на площадке близ собора, который увиделся кораблём со спущенными парусами: тонкий шпиль колокольни подзвёздно высок. В окнах храма глубинно таится округлый янтарный свет. Объявили: ночевать — в храме.

Мы потянулись вереницей. В разных местах в просторных объёмах собора лучились немногие лампадки и свечи, слабо отражаясь в бронзе и некоторых стёклах. На полах повсюду спят люди, не лишь у стен и колонн, густо. В правом пределе мы отыскали местечко, развернули спальники, одеяла, «пенки». У меня самонадувающийся матрасик. Открыл клапан — воздух сам всасывается. Закрыл — можно ложиться. Говорят, для американского десанта придуман. Наш с китайцами интеллектуальный трофей. Скоро выяснилось, лёг я на незримой тропе: люди, выбираясь с мест и возвращались, частенько ступал, воздух пошевеливая, рядом с моим лицом.
Возможно, прямо вот здесь…

Сюда они приходили на службы. Здесь и отпевали их. Потом гробы снесли в склеп, специально выстроенный справа за алтарём. А перед приходом красных, отсюда же, из-за алтаря, на тросах и канатах гробы с их телами переправили по воздуху на противоположную сторону реки Алапаихи — к железнодорожной ветке, к вагону…

Страшноватое, должно быть зрелище — летящие вниз через реку по небу гробы; штрих русского апокалипсиса.

Матушка Великая Княгиня Елизавета Фёдоровна, не откажись принять по старинному русскому обычаю хлеб-соль от верных слуг Царя и Отечества крестьян Нейво-Алапаевской волости Верхотурского уезда. С 1914 года развышитое полотенце с приглашением хранилось у Елизаветы Фёдоровны. Тогда приезду война помешала. Но словно б нужно было ему завершиться.
Цветущей весной, 20 мая 1918 года из вагона вышли…

Эмоционально мы ещё не прочувствовали в себе, не пережили Алапаевской трагедии, Алапаевского зверства. Отчасти мы пропусти через себя пули Ипатьевской ночи. Но от полёта в шахтную жуть у нас ещё не сосало под ложечкой.

Здесь была часть самой молитвенной и лирической кроны Августейшего древа. Какие это были люди!..

53-летняя великая княгиня Елизавета Фёдоровна, основательница Марфо-Мариинской обители Милосердия, любимая всей православной Русью.
48-летний великий князь Сергей Михайлович — внук Николая I, создатель современной артиллерии…
21-летний князь Владимир Павлович Палей, внук Александра II, поэт, гусар-разведчик. Через фронтовые окопы он вышагнул своими стихами из декадентской мути серебряного века, записал в дневник: Все, что раньше меня интересовало: эти блестящие балеты, эта декадентская живопись, эта новая музыка, — всё кажется мне теперь пошлым и безвкусным. Ищу правды, подлинной правды, света и добра…

Участники боевых операций Великой Войны (Второй Отечественной, как её поначалу называли) князья императорской крови — Константиновичи: 31-летний о. Иоанн, 28-летний Константин, 24-летний Игорь, правнуки императора Николая I, сыновья поэта К.Р. — великого князя Константина Константиновича, основателя Пушкинского Дома…

Старший из них Иоанн Константинович, владелец знаменитых дворцов Павловска, в августе 1914-го, оказавшись на фронте в безопасности, писал отцу: Я всё время был ординарцем у начальника дивизии. Мог быть убит как угодно. Шрапнели летели над головой, но Бог меня спасал. Скверное чувство теперь сидеть здесь, когда братишки в опасности… Чувство не было напрасным. Четвёртый брат — поэт Олег Константинович погиб в тяжёлых мучениях от ран в октябре 1914-го. Стихи его печатала «Нива». Иоанн Константинович (Иоанчиком его звали близкие за необыкновенную набожность) строил храмы, регентствовал, пел сам и сочинял церковную музыку. Священнический сан он принял Великим Постом 1918-го. В Алапаевск с ним приехала его жена — княгиня Елена Петровна. Она, урождённая королевна Сербская, вскоре получила разрешение на выезд к детям в бешено-красный Петроград (Всеволоду четыре года, Екатерине — три). Впрочем, дальше Екатеринбурга её не пустили. Там Елена Петровна и узнала, что её близкие с 21 июня переведены на тюремный режим. Она потребовала пропустить её в Алапаевск. Судя по всему, чекисты её шантажировали. Известна расписка княгини: Я, гражданка Королевства Сербского Елена Петровна, по мужу Романова, желая разделить тюремный режим мужа, добровольно возвращаюсь в Алапаевск, где обязуюсь переносить тот же режим, принимая на себя все расходы по моему содержанию. Я обязуюсь не обращаться к защите иностранных посольств, а если сделают шаги в мою пользу, я отказываюсь воспользоваться результатами этих шагов. Елена Петровна Романова Королевна Сербская.

Арестовав, её держали в тюрьмах Екатеринбурга, Перми, Московского Кремля, освободили на исходе 1918 г. по ходатайству норвежского посла. После того, как убили почти всех Романовых, рода древнего и могущественного, в ней свершился ужасный надлом… Её сын Всеволод не знал русского языка.

С Алапаевскими арестантами пожелали разделить их судьбу помощник Сергея Михайловича 40-летний Федор Семёнович Ремез и келейница Елизаветы Федоровны инокиня Варвара Яковлева, чей возраст точно не известен.

Приехавших разместили в так называемой Напольной школе (здание было новым, выстроено в 1915-м, располагалась в поле, на окраине Алапаевска).
Их убили в ночь на 18 июля.

Сквозь сон я услышал: началась Литургия, значит, половина второго; поднялся; в храме по-прежнему темно, но в отдалении, где молитвенное пение, свечей стало больше. Глаза слипались, вернулся на коврик. Ещё минуточку… Здесь, в этом храме, когда-то молился и десятилетний Пётр Чайковский, отец которого был управляющим Алапаевскими заводами… Чайковский написал несколько романсов на стихи К.Р. Отчего-то тёплое чувство в глазах — Пётр Ильич частёхонько в сочинениях своих использовал мелодию «Боже, Царя храни!»

Пробудился вдруг — храм пуст, лишь в нескольких местах нерадивые, как и я, или приболевшие. Все остальные — несколько сотен человек — ушли крестным в монастырь Новомучеников…

Обходя внутри храм, обнаружил большую на холсте икону — Богородица с Омофором Своим над воинами Второй Отечественной, в снегах… Видели её узники? А может, по их просьбе и написана? С таким же сюжетом, но меньшего размера, есть икона и в Черкасской церкви Рождества Богородицы…

В просторечье Свято-Троицкий собор в Алапаевске именуется по-старинному — Алексеевским, как в Петровские времена церковь освещена была. Позже пристроили два предела…

Храм, деревья, дома — как бы молоком ополоснуто, утро бледно-туманистое, солнце ещё вовсе не обозначилось. Автобус на месте, внутри несколько человек, водители спят, кто-то объяснил: автобус пойдёт за крестным ходам как водители выспятся.
Ушёл бы со всеми — и не попал бы ни в Напольную школу, ни в Екатерининскую церковь.
Но вот и Напольная школа.

Берусь за ручку. Тяну на всякий… Открыто! В коридоре какие-то женщины, зачем-то спрашиваю: музей открыт? Было бы странно услышать, что нет, но и не менее странно, что да (рань несусветная). Сообразил, приметив, что на скамейке кто-то спит: это же наши братья-сестры — паломники! Нас на ночь в собор, их — сюда. Прохожу по коридору, музейные стенды, слева ряд высоких белых дверей. Комнаты узников. В последней жила Елизавета Фёдоровна со своими крестовыми сестрами. Дверь на замке. Полотна дверные искривлены, промелькнуло в щели: скульптурный портрет императора, большой фотопортрет великой княгини…

Площадь перед Напольной школой при советах, как и перед домом Ипатьева, именовалась площадью Народной мести. Поворачиваюсь к ней спиной, спешу (водители б раньше, чем надо, не проснулись) к прикладбищенской Екатерининской церкви. Улица — бревенчатые дома чёрные, почему-то милые моему сердцу, красоты сладчайшей. Арестанты много раз мимо хаживали. Колодец мемориальный, часовенка над ним, пивали из него… Впереди за зелёной волной листвы — изящный храм — беленые кирпичные стены, купола и шатры синие, часть стен в лесах, ремонт… Сюда, в морг при кладбищенской церкви, привезли их тела, которые извлекали, разбирая заваленную Нижне-Селимскую шахту, 5 дней — с 7 по 11 октября 1918-го. После экспертизы, 18 октября восемь гробов поставили в Екатерининской церкви, отслужили всенощную заупокойную службу и утром 19-го понесли их к Свято-Троицкому собору. Эта улица, окна этих чёрных домов в тот день увидели небывало огромную процессию. Алапаевский покаянный крестный ход. Народ как будто б опомнился. Кто-то и при жизни к ним был паломником, носили узникам молоко, ягоды.
Небывалость — гробы несут не на кладбище, но с кладбища в город. Город каялся…

У Нестерова в «Страстной седмице» (где Гоголь и Достоевский в лесу у Распятия) молится и молодая женщина с гробиком в руках. Отчего-то кажется, что общая их молитва о том, кто в гробике. Не Русь ли там уснула? Воскреснет ли? У Достоевского в фигуре: вот беда, вот горе… Он ещё не знает ответа.

В Екатерининском — старинные иконы, тусклая позолота, литургия длится. Здесь гробы стояли. Оставляю записки, спешу к автобусу.

6.

Восемнадцать километров на скоростном автобусе — не на тряской телеге ночью, когда глаза завязаны, рядом комиссар с наганом и отовсюду комары обесевшие, и не пешком на рассвете с молитвами под хоругвями — но что-то и прочувствовал, припав к стеклу. Но вот и монастырь. Автобус неповоротливо въезжает в арку; перед нами огромное зелёное поле, в отдалении большой красного кирпича храм с золотым куполом, левее — из такого же яркого кирпича ещё что-то строится, справа — бор сосновый.

Иду по травянистой дороге к куполу как завороженный. Монастырь во славу Новомучеников и Исповедников Российских. Небо голубое, солнце сияет. И вдруг примечаю справа средь сосен маленькую церковь. Она настолько восхитительна, что даже и не сразу своим глазам поверил, первая мысль: почудилось, ветви так сложились. Не останавливаясь, как на зов, устремляюсь к ней, под сосны. Белая, купол синий. Перед нею крест деревянный резной, свечи горят, к кресту приложиться — очередь. И только теперь углядел — за крестом обнесённый изгородью глубокий конус ямы, травкой поросший, с лилиями на высоких стеблях. Это и есть Нижне-Селимская шахта! Место многих казней…

Здесь в ночь на 18 июля, в день именин великого князя Сергея Александровича, мужа Елизаветы Фёдоровны, убитого 13 лет назад, и в день именин великого князя Сергея Михайловича это всё и случилось.

Замерла вереница телег, ржут кони, кто-то из комиссаров объясняет: мост взорван, нужно канаву пешком перейти… Комиссары поднимают поочерёдно арестантов, повязок с их глаз не снимая, ведут к провалу в шахту. Один из комиссаров — «умелец»; обух топора взмывает к звёздам… Комиссары слушают, как тело рушится в провал, падает, задевая крепёжные брёвна; удар глухой; комары звенят… Следующего ведут… Великий князь Сергей Михайлович, в какой-то миг всё поняв, по-богатырски отмахнулся от хама, и тут же ахнул ему в голову выстрел…

Дело кончено. Но вдруг из-под земли стоны принеслись… Да ведь это молитвенное пение! Замерли от ужаса. Поняли: кто-то не на самое дно шахты упал, на выступ, на перестил. Вспомнили о перекселиновых зарядах, которые специально прихватили, шахту взорвать. Спустили, подожгли… Погасли: в воду заряды попали. Нужно было гранаты брать! Не подумали, что понадобятся. Пришлось теперь посылать в Верхнюю Синячиху. Председатель Совета ключ от кабинета подручному дал: бомбы в шкафу… А голоса всё слышней. Решили хворост жечь, вниз бросать, может, задохнутся…

После взрывов (две гранаты почему-то не разорвались) комиссары завалили горловину ветками, какими-то жердями, землёй присыпали, до четырёх утра трудились…

Свершилось лермонтовское пророчество: Когда царей корона упадет, забудет чернь к ним прежнюю любовь… В дни катастрофы М. Нестеров записал: Не стало великой, дорогой нам, родной и понятной России. Она подменена в несколько месяцев. От её умного, даровитого, гордого народа — осталось что-то фантастическое, варварское, грязное и низкое… Все провалилось в тартарары. Не стало Пушкиных, нет больше Достоевских и Толстых — одна чёрная дыра, и из нее валят смрадные испарения «товарищей» — солдат, рабочих и всяческих душегубов и грабителей…
По преданию, рядом с Елизаветой Фёдоровной упал Иоанн Константинович. Она перевязала о. Иоанну разбитую его голову своим апостольником — головным убором. Пели Херувимскую. Неподалёку лежали две гранаты. Гранаты обнаружили при вскрытии шахты после освобождения Алапаевска войсками А.В. Колчака. У Елизаветы Фёдоровны на груди была сокрыта икона Спасителя, которая находилась в царском вагоне на станции Дно 2 марта 1917-го, перед которой молился Государь и которую потом передал Елизавете Фёдоровне. История наша прошла через Дно под Псковом и через дно Алапаевской шахты.

Мощи св. Елисаветы Фёдоровны и её келейницы св. инокини Варвары, совершив из Алапаевска путь через Читу и Пекин, с января 1921 г. почивают под храмом равноапостольной Марии Магдалины в Иерусалиме. Известно, что в 1888 г. Елизавета Фёдоровна изъявляла желание быть похороненной на Святой Зеле в этом храме. Принято считать, что таким образом исполнилась её воля. Однако это не так.

29 июня 1914 г. было надлежащим образом оформлено ДУХОВНОЕ ЗАВЕЩАНИЕ ЕЁ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЫСОЧЕСТВА ВЕЛИКОЙ КНЯГИНИ ЕЛИЗАВЕТЫ ФЕОДОРОВНЫ. Пункт X Завещания гласит: Прошу меня похоронить в склепе под ныне построенной мною церковью во имя Покрова Пресвятой Богородицы в моем владении на Большой Ордынке в Москве при моей обители Милосердия на месте, указанном мною для настоятельницы обители, опустив мой гроб в самый низ, в землю. Прошу похоронить меня в белой одежде Настоятельницы обители; в случае если я буду пострижена и жить в скиту и там умру, то похоронить меня все-таки в моей обители в Москве, на указанном выше месте, но в монашеской одежде. <…> В случае если умру за границей или вне Москвы, прошу положить в гроб, закрыть его совсем, перевезти в Москву и похоронить (не открывая гроба) там, где мною выше сего указано. Отпевание совершить там, где я скончаюсь. <…> А пункт XVI Завещания, вероятно, отменяет пожелание 1888 г.: Этим моим духовным завещанием все мои прежние духовные завещания уничтожаются.

Теперь перед шахтой вознесся крест, где почти непрерывно читаются акафисты. Одна группа паломников ушла, следующая — свечи возжигает. Яма — памятник необыкновенный. Обычно-то — на возвышении, стелы, вверх устремлены.

Близко к полуночи и мы, насельники белого автобуса, читаем акафист; служат о. Митрофан и о. Мелхиседек. Окончив, о. Митрофан благословляет обойти монастырь крестным ходом: с момента учреждения монастыря (за 15 лет) не было такого — огромна территория. Время — два часа. Но что-то и видно вокруг — контуры деревьев, строения… Подняли носилочки с большими иконами, вышли за ворота, свернули направо, пошли «по старому"… Вдоль длинного забора идём, потом в высоких травах полем, кузнечиков пугая, радуя комаров, звёзды повсюду над нами свой вечный рисунок выстроили, движемся по невидимым неровностям, переступаем и канавы какие-то, мимо пасеки шагаем, молитвы поём, через лесок, бьющий ветвями, выходим на старую разбитую дорогу, по ней и везли на телегах мучеников…
Остаток ночи досыпал я на десантном матрасике в травах у дороги, просыпаясь ежеминутно от ярости комариной, вспоминая, что в ту ночь, 90 лет назад, комары едва ли были милосердней. Они ведь и в шахте раненых мучили.

7.

Так совпало. Возможно, случайно. Оказалось, наш скоростной автобус, похожий на флешку, вбирая в себя растворённые в русской земле смыслы, перемещался по тому же маршруту, но в обратном направлении, каким в 1914 г. совершала паломническую поездку Елизавета Фёдоровна.

Она побывала в Верхотурье, побывали и мы — в монастыре и Кремле, в котором когда-то сидел воевода и где располагалась таможня, встречающая товары, идущие через Урал. Приехали мы поздним вечером, автобус качнулся у белых крепостных стен, замер. Мы, глаза протирая (уснули в пути многие), выбирались на воздух.
Когда-то из Екатеринбурга в Верхотурье, в духовную столицу Урала, за три сотни километров, устраивались Крестные ходы.
Это Свято-Николаевский монастырь, здесь почивают мощи праведного Симеона Верхотурского. Старинный надвратный храм, за стенами крепостными — купола многоглавого собора, о котором говорят, что он размерами в России уступает лишь Исаакиевскому в Петербурге и что в нём предполагалась служить первый благодарственный молебен по случаю исцеления Наследника — царевича Алексия… Так или нет, но чудотворец Григорий Ефимович Распутин в Петродворце перед Государём предстал с иконой праведного Симеона Верхотурского.

Нам отворили храм. Ведь и правда, народу здесь не меньше разместится, чем в московском Храме Христа Спасителя. Освещён собор в год 300-летия Дома Романовых.

Приложились к святым мощам. Кто-то стал поторапливать. А кто-то заспорил: давайте в Кремль сходим, ведь рядом. Высокая шатровая колокольня и Троицкий собор давно внимание привлекали. Появился о. Митрофан (его пропажи никто и не заметил). Оказалось — в милиции побывал: вышел из монастыря в ночной магазин воды купить, на улице его приняли за разыскиваемого преступника. Извиняясь, объяснили: некто действует в Верхотурье, маскируясь под попа. О. Митрофан смеётся: пошли в Кремль, только не гурьбой, а крестным ходом. В городе на площади — музыка, в клубе танцы. Кто-то из наших стал настойчиво убеждать: пора ехать, водители сердятся. Отец Митрофан как бы и не расслышал, произнёс риторическое: не пройти ли нам крестным ходом к женскому Покровскому монастырю?.. Двинулись по темноватым улицам, шли долго, разок где-то не там, где надо бы, свернули. Добрались. Покровский спал. Ворот не отворили…

Напротив спящего монастыря — барачное двухэтажное здание роддома с двумя желтеющими окнами, под ними на асфальте гигантскими, верно, и из космоса можно б прочесть, белыми литерами восторженное поздравление молодого отца: ЛЮБЛЮ!..

В 1914 г. Елизавету Федоровну после Зауралья ждали в Уфе. 17 июля она отправила из Верхотурья телеграмму: «…Ввиду непредвиденных обстоятельств не можем, к сожалению, заехать в Уфу; завтра выезжаем на Пермь…» Обстоятельства были таковы, что 17 июля 1914 года Император Николай II объявил о всеобщей мобилизации, до начала войны оставалось недели две.

Верхотурье — на равнине. Уральских гор мы и не увидели. Утром проснулись — Чусовая, река широкая, Пермь где-то рядом, стали рыться в картах. А водители молчат, гонят, обиделись.

Царская Семья, Елизавета Фёдоровна и все алапаевские мученики побывали в Перми. Но несёмся — мимо храмов, мимо выставки «Катюш» и баллистических ракет, мимо изб, новостроек… Дремлет народ в автобусе, а на выезде из Перми указатель, на котором странным образом обозначен дальнейший мой маршрут: Казань — 697, Кострома — 1098, Москва — 1424.

Водители в переговоры не вступают, люди они не верующие, обиделись и обиду в себе удерживают. О. Митрофан запевает, все подхватывают, поём многая лета водителям — двум Виталиям.
Несётся белый автобус сквозь Русь…

А куда спешим? Ладно, водителям в Киев возвращаться надо, работа есть работа, с нас уж им больше не взять. Вызревает идея: выйдем в Казани! Зачем на Киев. Или в Нижнем выйдем. Когда ещё в Центр России попадём!.. Отец Мелхиседек интересуется: как в Дивеево лучше ехать? Никто толком не знает. Свет от фонарика мелькает по карте: через Казань или Нижний?
Как Господь управит.

Выясняется, у моего друга Васи Чепразова родственница, она может принять на ночь несколько человек.

— Где родственница?

— В Казани.

Елизавета Фёдоровна не раз бывала там в монастырях. Её духовник св. старец Гавриил подвизался в Седмиезерной Пустыни…

Какая-то женщина, которой прежде я почему-то в автобусе не примечал, теперь оказалась в центре принятия решений. Лицо спокойное интеллигентное. Она уже несколько раз куда-то звонила, я это всё проспал, теперь ей перезванивают. Объявляет: нас примут…

«Кто? Где? Казань?» — «Да». — Седмиозерная Пустынь! Ночью примут. Скольких человек? Считаем: восемь братий, шесть сестер.

— Нас ждут. Кельи готовят. И ужин.

Как раньше без мобильной связи обходились?!

Смилостивились водители, молодой Виталий крутит-вертит баранку, свесившись в окно кого-то спрашивает: как в посёлок Семиозёрка проехать? Ночь за стёклами, неведомо как и ориентируется в пригороде сказочного города.

Окончание следует