Как поставили Ф.М.Достоевского в БДТ

Портрет поколения в свете инсценировки «Идиота». Князь Мышкин — И.М.Смоктуновский

В настоящее время все глубже и основательнее становятся обсуждения произведений великого русского писателя Ф.М.Достоевского. Многие аспекты изучения, бывшие из разряда неприкасаемых долгое время, сейчас окружаются жаркими спорами. Духовно-богословские, философские, психологические стороны, наряду с чисто филологическими, стали дополнять наше представление о творчестве великого писателя. К сожалению, многие представители поколений после 1917 года так и не смогли познакомиться с Федором Михайловичем Достоевским. В послевоенное время, в 1956 году, вышло десятитомное собрание сочинений писателя, и это первое знакомство с ним было для многих ошеломляющим.

В 1957 году начинаются первые репетиции «Идиота» в Большом драматическом театре Ленинграда. Главный режиссер театра Г. А. Товстоногов писал об этом: «О постановке „Идиота“ я думал давно. Задолго до того как пришел в Большой драматический театр. Естественно, что в моем воображении поселился свой Мышкин. Он занял прочное место в моих планах. Но он еще не был реальностью. Первое, что показалось мне знакомым, в никогда не виданном артисте Смоктуновском, — это его глаза. У своего Мышкина я видел такие глаза — открытые, с чистым взглядом, проникающим вглубь».

Сам персонаж предстоит перед нами как человек ниоткуда. Потребность в таком герое, наверное, была. На экране появился фильм «Человек ниоткуда», с молодым тогда Сергеем Юрским. Заявку теме на этот раз дает серьезный драматический театр. Первоклассный театральный режиссер, первоклассный актерский ансамбль, долгие годы оттачивающий свое мастерство в основном на советском репертуаре. Была государственная премия за «Оптимистическую трагедию». Нужно ли было рисковать, ставить что-то другое, а тем более Достоевского? Театр решается на это, и Георгий Товстоногов назначил на роль Мышкина замечательного артиста Пантелеймона Крымова, но продолжал искать. Театровед Ольга Ерошина отмечает: «Товстоногов прекрасно знал и неоднократно использовал эффект появления нового лица, за которым не тянется шлейф предыдущих персонажей… Мышкин и по режиссерскому замыслу должен был именно явиться, возникнуть из ниоткуда».

А ведь также возвращался к нам Федор Михайлович Достоевский. Да, из ниоткуда возвратились к нам тогда ценности: вера, Церковь, Бог. Уже тогда, в XIX веке, человек мог выйти к людям лишь истерзанным и больным. Истекающим кровью и уязвленным всеми ранами, на которые оказалось способно садистское и изуверское зло: тюрьмы, следствия, лагеря, войны, пытки. Он является нам в XX веке. Они стояли непреодолимой стеной на пути человека к вере, к идеалу «положительного прекрасного человека». О человеке в те годы не принято было вспоминать. Одного шага гениального актера оказалось достаточно, чтобы все это взломать. У сидящих в зале было ощущение, что они услышали откуда-то издалека древнюю фразу: «Се человек…». Самым удивительным для многих оказалось, что этот незнаемый, пришедший из ниоткуда персонаж стал чудом узнаваемым, непонятно — каким образом и как. Казалось бы, актер сделал все, чтобы не впасть в «благостность», не показаться «херувимчиком». Однако для всех это было сравнимо с ощущением Пришествия. Многие не могли отвести взора от его глаз. Именно глаза — воображаемый центр лица Мышкина; его прозрачные глубокие глаза. Актер сам о себе пишет: «Ребенок с печальными и умными глазами». Спектакль начинается с движения. Сначала это движение в вагоне, а затем в городе, но рядом с телесным передвижением, мы все время чувствуем внутреннее движение героя, жизнь духовную. «Радость возвращения», возвращение после катастроф. Целое поколение людей тогда возвращалось, кто с фронта, кто из тюрем и лагерей. Они ничего не имели и ни на что не претендовали. С таким-то человеком ставит нас с глазу на глаз режиссер и актер. Он чудом выжил, побывал на краю бездны, жил на пределе человеческих возможностей и вот он чудом перед нами; прошел через все круги ада: быть может, это был фронт, плен, концлагерь, побег, партизанский отряд… Только для жизни ему не оставляли места и то само, что он остался жив — было чудо. Это открытие моментально пронзало сердце зрителя. Радость возвращения дополнялось радостью встречи [1].

Самое удивительное в этой встрече было то, что люди, не бравшие в руки Евангелия, не имеющие понятия о богословских тонкостях, забывшие о Церкви, шедшие казалось бы к ясной коммунистической цели, вдруг ясно слышат в себе голос: «А куда Я иду, вы знаете, и путь знаете. Фома сказал Ему: Господи! Не знаем, куда идешь; и как можем знать путь? Иисус сказал ему: Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через меня» (Ин. 14, 4−6). От картины к картине артист прочерчивает этот путь. Д.М.Шварц писал о проходах Смоктуновского-Мышкина: «Когда князь Мышкин проходил по авансцене один (такая мизансцена была установлена Г. А. Товстоноговым на протяжении всего спектакля, между картинами) и, внезапно пораженный мыслью, останавливался и смотрел в зал, как бы спрашивая у каждого из нас ответа, тут был шок, именно то „замирание“, что выше аплодисментов, смеха, плача.».

Трудно идти за Богом и в наши дни. Трудно и страшно идти в атаку. Смоктуновский знал это из личного опыта. Как страшно переступить черту жизни и смерти, как близок трагический финал. Режиссер много времени отрабатывал жесты, походку, весь сценарный план героя. Он делает шаг на сцене так, словно ступал по зыбкой почве, нащупывая землю. За этим скрывалась сокровенная душевная жизнь, проявляемая в движении. Как часто он и общается со своими собеседниками на сцене, отвечая не на слова, а на то, что стоит за ними. Это создавало ощущение странной двойственности контакта с людьми: постоянной погруженный в себя, слушающий какой-то внутренний голос, и в то же время Мышкин слышал и воспринимал собеседника с абсолютной полнотой. Какое-то внутреннее присутствие делало его прозорливым, и это присутствие можно понять в контексте Евангелия, а именно: «Где двое или трое соберутся во имя Мое, там Я буду между вами». Здесь было не двое, а целый зал, который с замиранием сердца слушал реплики героя. Лишенный всех регалий и даже тени власти, этот человек имел способность повергать зрительный зал в полнейшую тишину, обладал такой властью над зрителем везде, где бы ни выступал. Артист постепенно «пропитывается ролью», входил в то самое состояние «измененного сознания», которое с необходимостью видоизменяет и психику актера.

Господь вышел к своим ученикам «дверями затворенными». Все было, казалось, против Него: кованые мечи, панцири в римских доспехах, власть Понтийского Пилата и ненависть соплеменников. Все было против Него и сейчас — полное торжество тотального атеизма, но вдруг Мышкин вступает на сцену, и двери сердец открываются ему нараспашку. Актер замечал в своих тетрадях: «Не вноси себя в роль», но эта роль сама властно вмешивалась в физику и психику артиста. «Я не был в этой роли лишь „самим собой“, я ушел от себя к нему, к Мышкину, и этот образ помог мне найти, обрести такое понимание и образ персонажа, и самого себя, которого может быть не было раньше».

Мы знаем, что актер через Мышкина пришел к вере. А потому понятна реакция зала, которую ничем иным объяснить невозможно: зрители заливались слезами, в зале слышались рыдания, а каждая реплика актера встречалась в гробовой тишине. Униженные, оскорбленные, измученные невыносимой жизнью люди, ощутили в своих душах дыхание рая! Счастье обретения даже единой его частички ни с чем не сравнимо. Зрители, приходившие на это представление, реально ощутили прикосновение Откровения. Было реальное ощущение освобождения, грудь дышала во всю мощь, спины распрямлялись — это было обретение утраченного достоинства человека. «Не гайками, не винтиками, ни пружинами» выходили из стен театра зрители, а Людьми, ощутившими единение в вере. Оказывается, люди, прошедшие через нечеловеческий опыт войны, лишений и гонения, сохранили в себе огромный запас духовной силы.

Поразительно свидетельство участника Великой Отечественной войны: из кратера воронки юный фронтовик должно быть впервые в жизни обратился к Богу. Это же молитва непритязательна, но искренняя, как у царя Давида.

«Не знаю, Боже, дашь ли Ты мне руку?
Но я Тебе скажу, и Ты меня поймешь.
Не странно ль, что среди ужаснейшего ада
Мне вдруг открылся свет, и я узнал Тебя.
А кроме этого мне нечего сказать.
Вот только, что я рад, что я Тебя узнал…»

«И вот, хоть до сих пор я не был Твоим другом,
Позволишь ли Ты войти, когда приду?
Но… кажется я плачу, Боже мой
Ты видишь, со мной случилось то, что ныне я прозрел».
(Рядовой Александр Зацена, 1944. Письмо написано ночью, перед боем, ставшим для него последним).

О многом говорит эта непроизвольная цитата из молитвы Святителя Иоанна Златоуста перед Св. Причащением: «Вечери твоея Тайныя днесь, Сыне Божий, причастника меня прими, не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам яко Иуда, но яко разбойник исповедую Тя: помяни мя, Господи во Царствии Твоем».

Опыт поколения раскрывает нам и тайну свершений, которые пришлись на это время: победа в страшной войне, восстановление народного хозяйства, гигантские стройки. Атеистическое руководство страны не знало, что делать с этим порывом к Богу. Об открытии храмов в правительство обращались не десятки, а сотни людей, без страха ставившие свои подписи под ними. В феврале 1960 года на торжественном собрании, посвященном Дню советской армии, Святейший патриарх Московский и Всея Руси Алексий I поверг в оглушительную тишину партактив страны, когда заявил о роли Православной Церкви в великой Победе. Ответные меры были приняты тотчас. Росчерком пера Хрущев начинает гонение на Церковь, закрывает храмы, монастыри, священники подвергаются гонению.

Куда же направить неиспользованную энергию? Объявляется кампания освоения целинных и залежных земель. Но и там от Бога уйти невозможно. Вышедший из лагеря карагандинский старец Силуан создает мощную православную общину и многих в этих необжитых местах обращает к вере. Необходимо было создавать такую альтернативу, которая уравнивала тщеславного человека с Богом. Началась кампания по освоению космоса. В истерическом крике Хрущева, встречавшего первого космонавта, видим всю меру безумного вызова Богу: «Гагарин в космосе побывал, а Бога не видал!». Из деревенской глуши словами пастыря обличается правитель: «Бога человекам невозможно видети, на Негоже не смеют чини ангельские взирати: Тобою же Всечистая, явися человеком Слово воплощено, Егоже величающее, с небесными вои, Тя ублажаем» (9-я песнь канона 6 гласа).

Тяжело формировался образ князя Мышкина в исполнении Смоктуновского. Роза Сирота, вспоминала процесс работы: Смоктуновский настойчиво в последний период работы над ролью требовал: «Скажи, какой он? Дай форму!». Репетиции шли нервно. Он мучительно искал пластику, а я не могла, да и не хотела форсировать рождение этого таинственного существа, уж очень необычен и многообещающ был зародыш… Вдруг появился странный наклон головы, необычайный ракурс, вывернулось колено, беспомощно повисли руки, нервно задрожал голос — родился Мышкин и стал жить по своим неведомым законам. В тетрадях Смоктуновского появился общий совет по строительству роли: «Самое главное удовольствие зрительного зала — угадывать. Входит одним — выходит другим: закон каждой сцены». Поразительное свидетельство актера: вопреки всем законам сценического искусства: не только весь спектакль, а каждая сцена вызывала катарсис. Здесь реализуется мечта писателя, заключенная в цитате Евангелия о зерне: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши на землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Евангелие от Иоанна, 12−24).

Создатели спектакля оставили интересное воспоминание, как трудно пробирались к главному зерну роли. Все отмечали, что в Мышкине Смоктуновский сыграл человека-катализатора, который всюду, где ни появится, ускоряет течение событий, меняя накал происходящего, позволяет окружающим раскрыться с неожиданной стороны. Писавшие потом о спектакле будут пользоваться библейской символикой, говоря о Мышкине-Смоктуновском. Возникает образ весны, света, души, принявшей смертные муки, искупление греха. В пометках Смоктуновского в последней картине появляются слова: «казнь человека», «грех», «душа». Сам по себе артист скажет: «Мышкин изменил меня чисто человечески».

Но и в церковных песнопениях Лазаревой субботы в Постной Триоди, мы слышим подобное восклицание «Смирения моея души тяжкий камень лютаго уныния отвали Христе, и воздвигни мя от гроба нечувствия в славу Твою Слове». В своем письме к Смоктуновскому Г. А.Товстоногов пишет о той великой роли, какую в жизни обоих сыграл спектакль «Идиот».

В появившихся почти одновременно с премьерой в БДТ «Идиотах» — в театре Вахтангова и на киноэкране, Н. Гриценко и Ю. Яковлев создали свои варианты образа князя Мышкина. При очевидном несходстве обеих трактовок, Гриценко и Яковлев совпадали в главном: оба играли Мышкина добрым, слабым человеком. Гриценко больше подчеркивал болезненность князя, Яковлев — его доброту и благость. Но в обоих вариантах князь Мышкин был реальным земным человеком, одним из тех, кого можно встретить на улице или в зрительном зале.

Иннокентий Смоктуновский играл человека небывалого, невозможного. На сцене БДТ жил и действовал свободный человек. Он поступал, как подсказывал внутренний голос, не заботясь, как это соотносится с нормами и правилами существования. Он жил, не подчиняясь жизненному укладу, но и не борясь с ним. Он жил вне и помимо. Шел по жизни, не касаясь земли. Пришелец из неведомых миров, существо абсолютно иноприродное, с другой группой крови, с «иным составом генов».

Зрительский успех спектакля «Идиот» был грандиозным, непредставимый для страны победившего атеизма. Смоктуновскому писались письма, телеграммы, вырванные страницы дневников; писали люди, для кого встреча с Мышкиным стала событием личным. Писали студентки, оклеивающие стены общежития портретами актера. Привыкшие видеть во время больших праздников портреты правителей, мы впервые встречались с такой безоглядной популярностью, которая открылась перед актером. Словами вдовы Михаила Булгакова Елены Булгаковой можно оценить творческий подвиг актера: «Все слова мне кажутся жалкими, чтобы выразить то наслаждение, которое я испытала вчера, глядя на князя Мышкина. Любимого князя Мышкина, о котором я думала, что никто и никогда не сумеет быть им, а вы сумели».

Мышкин стал для актера чем-то большим, чем роль, даже чем любимая роль. Известно изречение, что иногда произведение мастера отделяет одну эпоху от другой. Роль Мышкина стала не только переломной в судьбе актера Иннокентия Смоктуновского, но и в судьбе отечественного театра второй половины XX века. Изменения в жизни всего Отечества стали ясны именно на премьере «Идиота» в БДТ 31 декабря 1957 года. Спектакль Товстоногова открыл новую страницу в истории БДТ, но мы можем смело сказать, что оно было высоко общественно значимым событием не только для России, но и всего мира. Без этого мы не поймем огромной популярности произведений Федора Михайловича Достоевского, которая не снижается и поныне. Вспоминаются толпы людей, ночами дежурившие по городам страны, в ожидании очереди на подписку полного собрания сочинений писателя. Не хлеб, не колбаса двигала тогда людьми.

Как-то актера спросили: «Вы кого-нибудь из актеров ставите вровень с собой?» — «Нет». «Когда это чувство появилось?» — «С момента рождения Мышкина. Такой тишины в зрительском зале, такой власти над зрителем, какую я испытал в Мышкине, и в Париже, и в Ленинграде, и в Лондоне, я не знаю ни у одного актера». А ведь как сам он был далек от власти.

Актер сознавался, что его жизнь делится на две половины: до «Идиота» и после него. Правильнее было бы сказать нам — свидетелям этой эпохи, что наша жизнь делится на две половины: до Достоевского и после него. Каждый, проживший годы разрушений и гонений, боли и скорбей, согласится со словами старца архимандрита Тавриона Рижского (Батозского) из монастыря в Елгаве: «Вы пассажиры корабля, но даже щепка от него, за которую вы успеете схватиться, будет для вас спасительной». Так и сейчас, продвигаясь к Церкви и вере, мы держим в своей руке уже не только томики Достоевского, эпизоды из его книг, впечатления от встречи с его героями, но само Евангелие, и потому надеемся, что это будет для нас спасительно.
Священник Николай Епишев,
г. Старая Русса

Использованная литература:

1. Священное Писание Библии и Нового Завета. М.: Изд. Московской Патриархии, 1988.
2. Православный молитвослов и псалтирь. М.: Изд. Московской Патриархии, 1988.
3. Служебник. М.: Изд. Донского монастыря Московской Патриархии, 1991.
4. Требник. М.: Изд. Совет русской православной церкви, 2002.
5. Мир вашему дому. Листки Святогорского монастыря. Святые Пушкинские горы, изд. Святогорского монастыря, 2005, № 3.
6. Ерошина О. Актерские тетради Иннокентия Смоктуновского. О.Г.И.М., 2004.

Примечание:

1 — Митрополит Антоний Сурожский писал о своем обращении: однажды он пришел домой после тренировки и увидел на столе открытое Евангелие с этими строками. Прочитав, он понял: «Это обо мне». И пошел за Богом.