Самоцветный детский рай

Иконописная школа Ростислава Гирвеля. Часть IV

Часть II

Часть III

Когда я впервые увидел иконы, написанные учениками Ростислава Гирвеля, то почувствовал что попал в самоцветный рай, из которого никак не хотелось уходить. Там все было чисто и непосредственно, там горели живьем духовным пламенем небесные краски, там царствовал Дух, там все призывало к молитве. Но ведь главное предназначение иконы в том и состоит: икона должна призывать на молитву. Картина предполагает любование, восхищение, мечтательность, иногда сожаление о том, что так в жизни не бывает, а икона утверждает реальность духовного мира и открывает путь к нему. И детская икона тоже способна на это.
По иконам детей видно, что учитель дает свободу ученикам и, вероятно, видит свою задачу не в том, чтобы учить в прямом смысле, а направлять детский талант. Kaк трудно бывает ручейку пробиться сквозь препятствия и превратиться в полноводную реку! А иногда ведь достаточно в двух-трех местах щепочкой углубить русло. Думается, что основа методики Ростислава Гирвеля коренится именно здесь. Да и что значит «учить детей»?! Ведь нередко и мы, взрослые, можем у них поучиться. Во всяком случае позавидовать свободному владению всей гаммой иконописных красок и какому-то бесстрашию перед цветовой палитрой, перед работой локальным цветом.

Трудность преподавания иконописи состоит в том, что легко всю работу свести к шаблонному копированию хороших образцов или к заполнению краской прорисей. Ведь еще совсем недавно даже в серьезных научных трудах по истории искусства прориси и иконописные подлинники называли шаблонами. Но в иконописи нет шаблонов, если же они появляются, то губят икону. Итак, нет шаблона, но есть церковный канон, который является иконописным преданием. Насколько важна роль Священного предания в православном богословии, настолько же важно значение иконописного предания в церковном искусстве. Канон здесь проявляется в том, чтобы научить детей мыслить иконописным цветом и иконной линией, чтобы иконописный мир был для них такой же реальностью, как мир окружающий, видимый. Иконы учеников Ростислава Гирвеля свидетельствуют о том, что на его занятиях и в помине нет никакой шаблонизации, но есть открытое усвоение церковного иконописного предания, есть радостное познание духовности иконописного мира изнутри.

Канон — не схема. Формальный, внешний канон при школьном, эпигонском к нему отношении может стать причиной порабощения творческой самобытности ребенка. Поэт и философ Вяч. Иванов в свое время ввел понятие «внутреннего канона». Внутренний канон является критерием оценки внешнего канона, он предохраняет иконописца от эклектизма, ведет его к иконичному пониманию мира и человека. Канон, как считал Вяч. Иванов, «оказывает на искусство очистительное воздействие; обличает неизящество и ложь внутренне неоправданных новшеств; отметает все случайное, временное, наносное; воспитывает строгий вкус, художественную взыскательность, чувство ответственности и осторожную выдержку в обращении со стариной и новизной…» [1] Кажется, что ученики Ростислава Гирвеля, пусть не сознательно, интуитивно, но вырабатывают в себе это необходимое чувство внутреннего канона. Бывает, иконописец стремится «улучшить» известный образ или отдельные части композиции. Можно даже понять, что он хотел выразить, что стремился усовершенствовать, но видно, что икона стала хуже. И это значит, что не сработало чувство «внутреннего канона». Канон не рабство, а свобода, но этой свободой надо уметь пользоваться. По работам представленным на выставке заметно, что этому мастер тоже учит своих учеников.
Всякий человек, хочет он того или нет, — иконописец собственной души, как напоминает о. Иустин (Попович): «Каждый человек — иконописец, ибо он живописует свою душу, пишет в ней Бога (по благодати. — В.Л.) или беса. Да, человек есть или богописец, или бесо-писец: в боголюбии — богописец, в грехолюбии — бесописец. Ибо всякий грех несет на себе бесовскую печать и неизбежно отпечатлевает в душе человеческой свое изображение, и так душа превращается в дьявольский иконостас». Грех всеми силами стремится о-без-образ-ить душу, он пытается или исказить, или максимально затемнить неуничтожимое сияние образа Божия, поскольку разрушить его он не может. Преп. Феодор Студит не случайно называет сатану «злохудожным», ведь он работает над тем, чтобы превратить красоту в без-образ-ие и переменить образ Божий в человеке «на срамную образину греха» [2]. Поэтому взрослому иконописцу приходится прилагать огромные усилия для того, чтобы очистить в себе образ Божий, чтобы стать причастным опыту святых Отцов, чтобы личным подвигом познать то, что он пишет на иконе. Молитва, покаяние, пост — необходимые сопутники иконописца. Кажется, детям не надо прилагать столько усилий, чтобы познать, что есть духовная чистота. Она им дана от Бога. Но и детям нужна молитва, любовь и искренность. Поэтому думается, Ростиславу Гирвелю удалось привить своим ученикам молитвенный настрой, любовь к Богу и святым и сохранить детскую непосредственность, открытость, чистоту и искренность.

Эта непосредственность особенно наглядно проявляется в отношении детей к цвету. Цвет в своем иконописном проявлении есть образ Божественного света. Иконописец должен стремиться к такому чистому цвету, который, как идеальный проводник, способен пропускать таящийся в нем и производящий его Божественный свет. Краска в иконописи не имеет самодовлеющего значения (в отличие от масляной краски в живописи); в идеале краска стремится к самоотрицанию и претворению себя в чистый цвет. Как золото иконы «самоустраняется» в излучении света, в сиянии фона или венчика, так и краска иконы как бы теряет свою материальную природу в цветоносном излучении. И тогда через цвет начинает «говорить» свет. Как бы ни были многообразны иконописные краски, кладущие грань между двумя мирами, пишет кн. Евгений Трубецкой, это всегда — небесные краски в двояком, т. е. в простом и вместе символическом значении этого слова. «То — краски здешнего, видимого неба, получившие условное, символическое значение знамений неба потустороннего» [3]. Священный цвет иконы становится иконой Божественного Света. Красочная цветовая гамма иконописи являет себя как особый мир, не имеющий прямых аналогий с миром видимым, но именно поэтому сочетание различных «небесных» красок способно возводить человека к созерцанию духовного мира, раскрыть перед человеком «духовное окно» в Царство Небесное. Иконописные изображения воздействуют на человека и как произведения искусства, будят в нем эстетические чувства, их красота привлекает человека к «созерцанию картины, подобно лугу, услаждает зрение и незаметно открывает душе славу Божию"[4]. И все же главное предназначение иконы, согласно опять же преп. Иоанну Дамаскину, не услаждать, а «освящать зрение». И нельзя не согласиться, что детские иконы на выставке освящают зрение и тем самым напоминают взрослым об утерянной чистоте взгляда на мир, на Бога и на человека. Символику цвета можно и должно изучать, можно следовать ей в своей работе, но детская икона говорит о том, что ее надо чувствовать, ею надо жить, надо претворить ее во внутренний канон.

Детская икона являет нам цельное духовное пространство, в котором нет и быть не может противоречия между рисунком и цветом. Не случайно, как подметил отец Павел Флоренский, дети интуитивно передают пространство в обратной иконной перспективе. А прямой перспективе их приходится долго учить в школе. И еще раз хочется отметить на детских иконах удивительную гармонию между цветом и рисунком. Вспомним, насколько громоздко, надуманно, неуравновешенно, подчеркнуто (и, я скажу, недуховно) соотношение цветовых масс на многих картинах Матисса. Как будто художник хочет нас в чем-то обязательно убедить. А теперь опять обратимся к детской иконе. Как здесь все чисто, наивно, легко, открыто… Просто! А где просто, там Ангелов со ста.
И в заключение.
Все мы в душе иконописцы. Живописи надо учить, а иконописи ребенок учится сам, взрослый может только помочь, направить, подсказать.
Все мы были призваны стать иконописцами, только в свое время этот талант у нас не был раскрыт.
Но зато все мы иконописцы собственной души. Мы восстанавливаем в себе красками добродетели Образ Божий, по которому созданы.
Дети не знают наших богословских и философских рефлексий о высоком значении церковного образа, но они свидетельствуют о Царстве Небесном своими иконами.
Детская икона — это радость чистой незамутненной краски. Незамутненной и в прямом смысле — цветовом, и в смысле духовном — незамутненной грехами.
Апостол Павел в одном из Посланий заповедал всегда радоваться. Если мы хотим испытать духовную радость, будем чаще смотреть детские иконы.
Вот такие мысли пришли на выставке детской иконы, представившей работы учеников Ростислава Гирвеля.
Пользуясь случаем, от души поздравляю Ростислава Мартиновича с 70-летием и желаю ему много-много новых учеников и еще больше духовной иконичной радости.
Валерий ЛЕПАХИН, доктор филологических наук (Сегед, Венгрия)

Впервые опубликовано в сборнике материалов конференции «Иконоборчество: вчера и сегодня»; СПб, 2007

Примечания:

1. Вячеслав Иванов. Собрание сочииспий.Т. 1−4. Брюссель, 1971- 1987. Т. 2. С. 600.
2. Добротолюбие. М., 1992. Т. 4. С. 238.
3. Кн. Евгений Трубецкой. Умозрение в красках. Париж, 1965. С. 71.
4. Преподобный Иоанн Дамаскин. Три защитных слова против порицающих святые иконы или изображения. СПб., 1893.C. 69