Сергей Шарапов о проблемах русской школы

…На деле русская народная школа давно уже стоит на том самом пути, как и на Западе. Вокруг школы столпилась прогрессивная интеллигенция чиновничья и земская, создалась целая литература, подготовился значительный персонал учителей. Еще давно, в 60-х, годах прогрессист Писарев провозгласил свой знаменитый афоризм «поймайте таракана». Таракан — это была народная школа, которую нужно было интеллигенции захватить в свои руки, чтобы вместе с нею поймать народ и подчинить его своему руководительству.

И это движение шло все время, ни на минуту не останавливаясь. Создалась огромная литература, приспособленная к народному пониманію, вся почти сплошь нерусская и не только не православная, но даже по тенденции антицерковная и антихристианская. Подготовился огромный контингент народных учителей и учительниц и среди них только в виде исключения можно найти истинно народных по вере и воззрениям людей. Остальные — полуграмотные «прогрессисты», воспитанные политически на копечных брошюрках «Донской Речи». Мы помним хорошо их роль в смутную эпоху 1905−1906 года, помним земские учительские союзы, бойкотировавшие и гнавшие с места, словно паршивых овец, людей-подвижников, людей дорогих и близких народу. Да и чего ждать от народных учителей, когда сами сельские батюшки, выходцы из нынешних семинарий, чуть не сплошь заражены тою же копеечной «прогрессивностью»?

Прежде, чем говорить об обязательности всеобщего обучения не следовало бы поставить во всю ширину и с полной искренностью вопрос: почему наш народ чуждается нынешней школы, не любит ее и не считает своею, а предпочитает иногда полуграмотнаго, но «вольнаго» человека в качестве учителя? Почему ни нынешняя казенная, ни земская, ни даже церковно-приходская школа не имеют права называться школами народными?

Почему, в самомъ деле, наша так называемая «народная» школа вовсе не народна и, как таковая, не пользуется не только любовью, но даже простым сочувствием населения. Этот вопрос ставим не мы, а сама жизнь. Достаточно заглянуть в любую нашу начальную школу в деревне. Картина повсюду одинакова. Вот, учитель или учительница, зачастую добросовестные подвижники своего дела. Но они чужие народу по духу, и эта печать отчуждения лежит на них камнем. Вот, дырявое и холодное школьное здание, тоже всемъ чужое. Вечная история с ремонтом, с отоплением, со сторожем. Никто не хочетъ заткнуть дыры, принести вязанки дров. Вот, ученики, проходящие какую-то чудную, по мнению народа, странную и бесполезную науку.

Школа усердно стремится переработать крестьянских детей по-своему. Жизнь и среда упорно сопротивляются. Большинство, пройдя механически школьную премудрость и сдав экзамен, возвращаются в свою среду и в лучшем случае остаются только грамотными, стряхнув все остальное. Меньшинство, воспринявшее «интеллигентность» и разные обрывки прогрессивныхъ «идеек», отрывается от простой сельской среды и уходит прочь из деревни, или безнадежно в своей среде чахнет и тоскует, а иногда и хулиганит.

И это относится одинаково ко всем трем типам «народной» школы — министерской, земской и церковно-приходской. Каждая из них, словно корень чужеядного растения, старается проникнуть в народную толщу и укрепиться, и каждая одинаково хиреет и влачит жалкое существование, не находя себе живого питания в сельской среде.

Глубокая фальш этой постановки, глубокий духовный разлад между школой и населением бьет в глаза.

Чтобы понять, в чемъ эта фальш, вообразим себе совершенно убогую деревню, о которой позабыли все три начальства, ведающие школьным делом. Останется ли она без просвещения? Утонетъ ли в невежестве?

Жажда просвещения так велика в народе, что эти забытые крестьяне непременно, если не все, то имеющие малейшую возможность, пригласят отставнаго солдата, мещанина-пьяницу, грамотную черничку и непременно будут отдавать ребят «в науку», понимая под этой наукой: во-первых, грамоту и письмо, во-вторых «божественное», т.-е. Псалтирь, Часослов, молитвы. Бедность и необходимость эксплуатировать детский труд оставит многих без просвещения, и эти оставшиеся будут тосковать и завидовать.

Но поднимемся на одну ступень и возьмем такую же деревню зажиточную. Ей будетъ на что содержать учителя, уже гораздо более ценнаго и толкового и, если только начальство не помешаетъ, школа непременно возникнет, с учителем по душе, со всеобщим сочувствием и заботами и с просвещением в строго народном духе.

Наконец, поднимемся еще выше, представим себе зажиточный православный приход, организованный в правильную церковную и гражданскую общину с полным самоуправлением. Дадим этому приходу право найти себе и священника, и учителя по душе. Можно ли даже допустить мысль, чтобы этот приход и с таким священником остался без школы? Можно ли думать, что эта школа будет народу чужая и, как таковая, не встретит надлежащей заботы и поддержки?

Ответ дают старообрядцы, коренные русские люди, пронесшие наш старый народный дух и предания сквоз угар и насилия петербургского периода.

До сих пор им не дозволяли школ — они были поголовно грамотны, граждански и религиозно крепки и просвещены. Теперь школы дозволены, как и храмы, и самые маленькие из зарегистрированных общин торопятся строить свои церкви, жертвуя чем могут, и рядом школы, которым наши казенные, земские и церковные могут только завидовать.

Тоже движение поднимется неудержимо и в православном народе, облегчите лишь его бедность, дайте свободную и широкую приходскую организацию и снимите казенную опеку со школы.

Может ли быть иначе, если вера и просвещение определяются по самому существу своему внутренним порывомъ верующих сердец и творческихъ умов, а не мертвыми циркулярами и бумажной «школьной сетью»?

Не пора ли, наконец, перестать смотреть на русский народ, как на гладкую доску, на которой всякий, кто угодно, может чертить узоры по своему произволу? И те наши либералы, которые кричат о «народной свободе», не являются ли величайшими деспотами, вторгаясь со своим сочинительством и насилием в дело органического творчества самой жизни, в дело веры и благочестиваго порыва? Народная школа в России должна принадлежат организованному, свободно самоуправляющемуся приходу — православной церковной общине, и никому другому…