Сладкое слово «Владимирка»..

Кто-то, услышав слово «Владимирка», вспомнит сорт сладкой вишни. Кто-то — мемуар о владимирской тюрьме советского политзека 1980-х Анатолия Марченко, заморенного режимом. Кому-то известно, что сейчас так называются женский сайт и «Дамский клуб» г. Владимира. А мы — помним, что сначала понятие «Владимирка» подразумевало название дороги между Москвой и Владимиром и затем расширилось до Нижнего Новгорода, впоследствии — до Восточной Сибири.

Тракт печально знаменит тем, что по нему гнали кандальников в «сибирские руды». И именно так, «Владимиркой», назвал свою картину (1892) выдающийся русский художник Исаак Левитан (или, как написал он в правом нижнем углу этой работы, «Володимирка»), создавший полотно после пребывания в пушкинском Болдине, после того, как он вышел на этот тракт, возвращаясь с охоты близ Городка Владимирской губернии. Это были уже времена, когда заключенных перестали гонять по тракту, а начали возить железной дорогой. Тонко и трепетно выразил Левитан щемящую тоску, душевную боль и скорбь России (всегда сострадавшей заключенным) — за судьбу всех осужденных, обреченных на медленную смерть в бескрайних снегах Сибири.

«…Пойдемте, Владимирку поглядим!» — говорит наш друг, москвичка Ирина Хвостова, на даче у родителей которой, неподалеку от 109-го километра трассы Москва-Владимир, мы ненадолго нашли приют, путешествуя по древним городам Руси.

Оказывается, в 2−3-х километрах от шоссе, в деревне Большое Семёнково, сохранился мощеный кусок старого Владимирского тракта. (Виктор Иванович, отец Ирины, отыскал владимирку и в других поселках — Вольгинском, Анино — в виде остатков аллей огромных деревьев, которые были насажены вдоль тракта.)

С трудом пересекаем насыщенную транспортом дорогу и идем по почти Берендееву лесу…

В 1995 г. исполнилось 600 лет с момента первого упоминания Владимирки в летописях. Превращение князем Андреем Боголюбским во второй половине XII в. Владимира в столицу всей Руси, с одной стороны, и постепенное возвышение Москвы, с другой, способствовали поискам более короткой дороги между этими городами. Этот путь и стал называться впоследствии Владимирским трактом или Владимиркой.

В 1332 г. московские иерархи приобрели в Золотой Орде ярлык на Нижний Новгород, т. е. право собирать дань для татарского хана. С этого времени Владимирка стала играть важную роль в создании русского централизованного государства, словно нанизывая на себя бусинки русских городов и образуя ожерелье московского княжества. Одновременно появилась возможность выйти к Волге и устью Оки через г. Муром.

В 1552 г. Иван IV вел по Владимирской дороге 150-тысячное войско, чтобы покорить Казанское ханство.

Круглый год, но преимущественно зимой, двигались по Владимирке многочисленные сани и подводы с товарами, припасами и материалами не только местного производства, но и дальних земель: Поволжья, Урала, Сибири. Сибирские и поволжские купцы привозили товары с Востока.

Живя около дороги, население занималось извозом, торговлей разными припасами, фуражом, шорными изделиями, содержанием постоялых дворов, трактиров, кузниц, экипажно-ремонтных мастерских и т. д.

По Владимирке, гремя кандалами, шли в Сибирь тысячи людей. Это и участники крестьянских восстаний под предводительством Разина, Пугачева, Болотникова, декабристы 1825 г. По этому тракту проезжали А. В. Суворов, А. И. Герцен, Л. Н. Толстой, А. Гумбольт. Владимирская дорога — как тема — нашла свое отражение в произведениях А. К. Толстого, Н. А. Некрасова, В. А. Слепцова, Д. Бедного, В. Солоухина и др.

Пушкин неоднократно путешествовал по Владимирке, а в конце 1830 г. попал в Платаве, деревне Богородского уезда, в пятидневный холерный карантин, где и закончил стихотворение «Моя родословная». И теперь там воздвигнут бюст поэта. Получается, если б не холера, это местечко с красивым названием, рифмующемся с украинской Полтавой, не было бы осенено гением. С другой стороны, еще бы несколько дней карантина, и кто знает, не обогатилась ли бы русская литература поэмой «Платава»?

Владимирка неоднократно за свою историю становилась прифронтовой дорогой. Это было и в годы татаро-монгольского ига, и в 1612 и 1812 гг., когда Россия воевала с польскими и наполеоновскими войсками, и в 1941 г. Всю Великую Отечественную войну важная коммуникация между Москвой и Горьким напряженно, но надежно работала на Победу, обеспечивая Красную Армию резервами и материально-техническими ресурсами.

…Пройдя через низину, подтопленную дождями, чавкая в луговой траве, а иногда неся на закорках вполне совершеннолетних членов семьи, не обувших сапоги, мы — под черными облаками — выходим из лесу, в долгожданное Б. Семёнково, на перекресток «улицы Центральной», где поставлена новенькая деревянная часовенка Петра и Павла. Проходим по совсем небольшой деревне — и обнаруживаем каменную кладку, метров 200−300. Местами — поражает ее узор, кое-где отчего-то прихотливый, регулярный, чуть ли не художественный.

Вот выбежала из двора курица, и, кажется, сейчас пропоет «Выхожу один я на дорогу». А мысли здесь, меж тем, на старой владимирской дороге, под черным тучным небом, какие-то грозовые, «исторические». «Не весела ты, родная картина», — вздохнул Некрасов.

…Создание картины «Владимирка», которая «взяла так много простора у Бога», имело для Левитана смысл гражданского поступка. Не случайно постоянно испытывающий безденежье, он эту картину, одну из лучших, не считая возможным взять за нее плату, подарил в 1894 г. Павлy Третьякову, которого считал «великим гражданином» и в собрании которого видел «колоссальное» общественное значение.

М. Нестеров считал, что в левитановской «Владимирке» сочеталась историческая правда с совершенным исполнением, а восхищенный К. Юон заметил: «Дорога, верстовой столб — и больше ничего…»
Да, все, вроде бы, просто. Но это — простота глубины.

А в Семёнкове мы смотрим на домики с резными наличниками на оконцах, с березами и елями у порогов, и так и видится, как хозяева, жалостно называвшие «несчастненькими» гонимых этапом ссыльных — как политических, так и уголовных — подают милостыню, кто деньгами, кто «натурой».

Убедительна в своей монографии А. А. Федорова-Давыдова: «Грустью веет от этого пейзажа и бесприютностью. Но вместе с тем в самой его широте, в его просторах и глубине, в том, как неуклонно движется вдаль дорога, преодолевая возвышенности почвы, пересекающую ее тропинку, — во всем этом есть нечто величавое и неотвратимое, как сама жизнь. Это пейзаж, который словно вечно существовал как лицо страны, как один из скорбных и вместе величавых обликов родины… Одинокая фигурка странницы и придорожный голубец подчеркивают безлюдье и безмолвие пейзажа. Но они же, как и дорога, напоминают о людях, о тех, кто очеловечил эту землю и проложил этот скорбный путь. А обратившись к небу, мы видим на нем сложное движение облаков, клубящихся и куда-то плывущих. На небе словно разыгрывается какое-то действие. И все это вместе — просторы, неторопливый бег дороги, движение облаков — исполнено спокойного и величавого ритма. Пейзаж развертывается как некая симфония, в которой в образе природы передается движение и смена больших чувств и мыслей…»

Со времен пушкинской «Телеги жизни» стало традицией сопоставлять дальнюю дорогу с человеческой жизнью, использовать дорожные думы как размышления о судьбе людей и народа. Вспомним «Дорожную думу» и «Тройку» Вяземского, «Элегию» Языкова, «Дорогу», «Зимний путь» и «В телеге жизни» Полонского, «В дороге» Некрасова, тех «Колодников» А. Толстого, которые на Владимирском шоссе припомнились Левитану, «Странника» Плещеева — вплоть до «Дорожной думы» Апухтина, одного из любимых поэтов Левитана.

Вспомним, что в 1980 Антон Чехов путешествовал на Сахалин, и Левитан слышал его рассказы и читал его очерки. Память о «звоне кандальном» определяет строй левитановой картины, более значительной по своему содержанию, чем, скажем, полотно уроженца херсонщины Н. Скадовского «По Владимирке» (1891).

Однако представляющаяся нам теперь одним из лучших созданий художника «Владимирка. Большая дорога» при появлении на XXI Передвижной выставке была едва замечена критикой. Единственное упоминание в Петербургской печати было таким: «Что может быть скучнее „Владимирки“ г. Левитана…» (Как не вспомнить пушкинское — «Мне скучно, бес…»)

…Возвращаемся. Уйдя с тропы, натыкаемся то на кусты черники, брусники или ароматной дикой малины, то на летние еловые опята, лисички, несколько белых среднего размера. Нынешнее лето не очень грибное, но дожди последних дней, мешавшие нам любоваться древней архитектурой Переславля-Залесского, Юрьева-Польского и Александрова, вознаграждают нас двумя-тремя килограммами грибов, явленных на нескольких пнях.

Хорошо в лесу, ан легче дышится все-таки на просторе — меж лесом, полем и небом. Русская красота, по определению философа Ф. Степуна, — это красота на горизонте, красота за горизонтом, это вечное неутоленное стремление к ней…

Фото автора