Время пионов

По воскресеньям в конце июня вечерние электрички, собирающие народ с подмосковных платформ, пахнут не чебуреками и шаурмой, а пионами. Люди вваливаются в вагоны, неся на руках, на плечах и над головой охапки взъерошенных цветов — белых, нежно и ярко-розовых, цвета фуксии. Они держат их на руках, словно запеленатых младенцев, искоса посматривая на соседей — у кого букет лучше. Вот ваш совсем завял, а у нас в садах — вон какие пионы, огромные махровые, это потому что надо обрывать мелкие бутоны, тогда цветов меньше, но они пышнее…

В запахе пионов, сладковатом запахе нашего детства, отдающего деревянными дачами без отопления и с удобствами во дворе, свезенными туда старыми книгами и дневниками, скрипучими бабушкиными буфетами-бронтозаврами и отсыревшими занавесками, есть что-то нежное и щемящее. Сколько ни зарывайся лицом в этот мягкий бутон, сколько ни вдыхай этот аромат вступающего в силу лета, — не надышишься. Сладчайший, драгоценный запах пионов неутолим…

— Уважаемые садоводы завода «Серп и молот», доброе утро! Прослушайте объявление: привезли молоко. Приходите, пожалуйста.

Голос нашего бессменного сторожа, хромого Михалыча, разносится, усиленный допотопными громкоговорителями, над тремястами дачных участков нашего «Серпа», достигает, уже порядком ослабевая, яблоневых садов «Металлурга», над «Химиком» он уже еле слышен, ну, а в садах завода имени Калинина и НИИ «Графит» Михалыча никто толком и не слыхивал.

Восемь соток по Каширскому шоссе достались нам от дальней-предальней родственницы тети Тамары. А она в свою очередь, когда-то после войны, кажется, году в 49-м, получив здесь землю, насадила сад. Двенадцать яблонь, восемь вишен, столько же слив, огромную облепиху. По длинным сторонам участка каждый садовод должен был посадить по двадцать кустов смородины, а перед домом разбить грядки клубники. Кажется, тетя Тамара выращивала также картошку, свеклу, огурцы и кабачки. При этом Тамара Борисовна была женщиной модной, с непременным и ярким маникюром и такими же губами. Представить ее в позе страуса над грядкой практически невозможно.

Сады разбили в низине (специально для этого вырубили часть леса) по специальному указу Сталина, который выделили земли заводу «Серп и молот». Посадки строго регламентировались, как, впрочем, и строения. Сначала можно было построить только сарай для хранения садового инвентаря, потом, через несколько лет разрешили возвести домики — не больше четырех метров на пять.

В первый год, когда мы приехали в сады, то и жили в таком вот домике. Маленькая комнатка в два окна с двумя кроватями, шкафом и столом, на котором стоял телевизор с усами, и такая же небольшая терраса с подполом и электрической плиткой. Условия близкие к экстремальным. Но по утрам, когда я просыпалась, ветки вишни ластились вместе с солнцем к моему окну, а под боком на узкой кровати сопел четырехлетний сын, и все невзгоды дачного быта отходили на второй план. То были драгоценные дни.

Сейчас в саду осталось только девять яблонь, они уже состарились, по осени урожай, собираемый с них, оборачивается для нас стихийным бедствием. Яблоками — антоновкой, пепином — устлан весь сад, который время от времени оглашается характерным и мерным стуком, — это падают спелые яблоки. Могут попасть и по темечку. Мы умоляем знакомых и друзей приехать к нам и забрать хоть часть урожая, те, которые с гнильцой, относим местной козе Нинке, перетираем яблоки с сахаром и корицей. Но это будет позже, в августе.

А пока медовый свет льется через вошедшую в силу листву, уже отцветают жасмин и пионы, пчелы копошатся в раскидистой флорибунде и парковой розе, вот-вот распустятся лилии и заколосятся на дорожке к дому флоксы. Значит, середина лета.

И еще пионы… Любимые цветы моей мамы. Родина пиона — Средиземноморье и Юго-западный Китай. По некоторым данным в Европе пионы выращивали в садах уже в XII веке. А в настоящее время выращивается более 4000 сортов пионов. Цветок неприхотлив, не боится холодов и ночных заморозков, терпим к засухе. Короче, отрицательных черт характера практически нет. В первых числах мая зацветает степной вид — пион узколистный, а в самом конце мая — пион молочноцветковый или китайский (от него произошли почти все ныне существующие сорта пионов), Марьин корень. А в начале июля приходит черед самых поздних сортов — полумахровых, махровых, шаровидных, бомбовидных, белых, бледно-розовых, малиновых.

Кусты пионов сажаются раз и навсегда. Пион проживает с вами всю жизнь и переходит по наследству к потомству. Недаром пионы называют «бабушкины цветы». Наши пионы, как и яблони, сажали не мы, а Тамара Борисовна, и каждый раз, когда в конце июня гряда зеленых кустов покрывается бело-розовой пеной, я с благодарностью вспоминаю ее.

От тети Тамары к нам перешел, кроме сада и домика, старый шкаф с матовым стеклянным оконцем, буфет с зеркалом, набор отличных острейших серебряных ножей, стакан с мельхиоровым подстаканником, который я, только увидев, прибрала к рукам и вот уже десятое лето с наслаждением пью из него чай.

Наша жизнь, как корабль ракушками, обрастает такими вот вещами-воспоминаниями. Вещи живут дольше нас, и они, как корни соединяют растение с питающей их землей, сопрягают нас с нашим прошлым, с тем, что было до нас. И эта связь самая прочная, неизбывная, как наступление каждого следующего лета — вне зависимости, наступит ли оно для нас…

Маленький домик мы снесли на следующий же год после приезда и на его месте построили более вместительное, но тоже деревянное и тоже летнее жилище. Теперь, гуляя по садам, я высматриваю эту уходящую натуру — патриархальные терраски, белые переплеты окон, умывальники под яблонями. Слушаю рассказы о вечной и непримиримой борьбе местных жителей с каждым следующим председателем товарищества, вслушиваюсь в угрюмое молчание соседей после очередной перебранки по поводу незакрытой на ночь и внезапно полившейся на их территорию воды.

— Ну, Николай Угодник, помоги, — каждый раз говорит моя свекровь, втыкая в землю очередную форзицию, астильбу или купену, пересаживая с места на место розы или ирисы. Здешние обитатели, конечно, не те ребята-не промах, что смогли заработать себе на благоустроенное кирпичное жилище под черепичной крышей, с отоплением, ванной и высоким забором. Но ведь они никогда уже не смогут умыться утром холодной водой из старого умывальника на улице под бликами солнца через листву и не ощутят всепоглощающей радости от возведения нового хозблока и торжественного слома старого нужника, а за ощущениями от душа «зеленовка» им приходится ехать аж на край земли, куда-нибудь в Южную Африку…

Рациональность и высокие технологии здесь метафизически не приживаются, как не живут здесь заасфальтированные дороги, зато вечны поистине миргородские лужи, время от времени засыпаемые щебнем. У нашего народа никогда не было земли, кроме этих несчастных соток, над которыми он склонился, как над дитятей, и возделывает ее, равнодушную, неохотно отвечающую взаимностью на ласку, терпение и любовь. Чтобы вырастить сад таким, каким он стал сейчас, нужно чтобы не одно, а, по крайней мере, три поколения пролили не семь, а семьсот потов. Потому есть в этих садах что-то наивное, трогательное, как картинка, нарисованная детской рукой, не знающей законов перспективы и ландшафтного дизайна.

…По воскресеньям в конце июня вечерние электрички, собирающие народ с подмосковных платформ, пахнут не чебуреками и шаурмой, а пионами. Люди вваливаются в вагоны, неся на руках, на плечах и над головой охапки взъерошенных цветов — белых, нежно и ярко-розовых, цвета фуксии. Они держат их на руках, словно запеленатых младенцев…