 |
| Русская линия | Лев Тихомиров | 02.07.2008 |
1917 год
3 января
Сегодня […] возвратился из Посада в Москву. Первые дни Нового года ничем не были отмечены. […] Здесь нашел […] здесь счет Электрического Общества — требование об уплате 18 рублей за яко бы неуплаченные счета на Петровке в доме Самарина и на Старой Басманной; значит минимум за 4 и 2 года назад, с угрозой, что если я не уплачу до 29 декабря, то юрисконсульт Общества будет взыскивать судебным порядком. Я же приехал лишь сегодня, 3 января! Отравляют мою жизнь этими пакостями. Я не понимаю, как могло быть не уплачено.
5янв[аря]
[…] Между прочим — опять новый министр военный — какой-то Беляев. Шуваев отпущен. Частные известия говорят, что жители Одессы находятся в тревоге. Немцы, действительно, все ближе приближаются! Не нынче — завтра могут быть в Бесарабии. Плохи наши дела.
В то время, когда я был в Посаде — я не захватил своего Дневника. Поэтому у меня остались на записанными толки о Распутине, а теперь уже не хочется записывать. В общем, эти толки, как отчасти и газетные сведения рисуют какую то странную картину. Говорят, что в убийстве, кроме Феликса Юсупова младшего, участвовали два Великих князя, из которых называют Дмитрия Павловича. Это, как известно, воспитанник В[еликой] К[нягини] Елизаветы Федоровны. Она была 30 ноября в Петрограде у сестры, и говорила с ней снова о Распутине, но Государыня будто бы заявила, что он святой человек, и чтобы больше не поднимать о нем разговора. В[еликая] К[нягиня] Елизавета Фед[оровна] будто бы 1 декабря возвратилась в Москву.
В газетах сообщалось, будто бы заговор против Распутина продолжался две недели, пока он не был убит 16 декабря. В газетах же сообщалось, будто бы сестра В[еликого] К[нязя] Дмитрия Павловича — получила обязательное место жительства в Киеве. А сам Дмитрий Павлович будто бы отправлен в Персию, по частным толкам, а ["]Русское слово["] напечатало о его проезде через Москву на Кавказ, за что газета была оштрафована. […]
8 января
В Москве рассказывают будто бы по сведениям хорошо знающих местных жителей, что труп Григория Распутина похоронен в Федоровском Государевом Соборе (в Царском Селе) и притом в Алтаре. Отпевал и хоронил известный епископ Исидор (Колоколов). Господи, столько греха и скандала. Конца нет с этим Гришкой: вот и умер, а зло плодит как при жизни.
9 января
Был о. Иосиф и рассказывал, что одна знакомая барыня видела сегодня в Охотном Ряду толпу мальчишек с красными знаменами с надписью: «Долой войну, нет хлеба"… Вот мерзость, которой я даже не ожидал. Он говорит, что вчера ждали и вообще ждут забастовки, всеобщей… тоже будто бы на мотив «мира». Он этому не верит. Да и конечно — это может быть только немецкой провокацией. Но как печально, что на это могут поддаваться, и особенно потому еще, что огромное большинство рабочих совсем не бедствует, и не сидит без хлеба.
А относительно Распутина, оказывается, что слухи разные. Говорят, что похоронен не в Соборе, а в саду, и что отпевал может быть и не Исидор… Другими словами, — может быть и все это неправда, и публика болтает сама не знает что.
В хронике ["]Русс[кого] Слова["] сегодня сообщается об аресте 33 рабочих в помещении рабочей группы Моск[овского] Военно-промышл[енного] комитета. Арестованы были вчера; сегодня 6 человек — члены комитета освобождены, а 27 чел[овек] осталось в участке «для выяснения личности». Очень странное происшествие. […]
20 янв[аря]
[…] А Правительство, кажется, опять накануне перемен! Газеты говорят о возможном возвращении к власти Трепова. Значит полетят и Голицын, и Протопопов, да и другие, конечно. Непостижимое ничтожество политики.
Конечно, наши парламентаристы беспощадно эксплуатируют политическое положение для того, чтобы добиться хотя бы фактически «ответственного» перед Думой Правительства. Но колебания Верховной власти, беспрерывные смены планов, беспрерывные переходы от «уступок» к «нажиму» — хоть кого ободрят, и сверх того всю Россию привели к оппозиции. Ведь сменяя министров каждый месяц — нельзя не довести все управление до анархии, а в числе мер управления теперь и такой жгучий предмет, как продовольствие.
А нравственно Власть подорвана трижды проклятым Гришкою. Это уж такой позор, что и описать нельзя. Уж когда назначения министров могут зависеть от Гришки — то какая искра доверия может сохраниться? Эту подлую тварь, наконец, убили. Но ведь это не восстановляет доверия. Если бы Государь сам прогнал его — это могло бы убедить всех. Что он может, наконец, вырывать язвы. Но убийство — только закрепило страшный факт, — в чьих руках может быть Россия. Это все ужасно. Сверх того — если уж был случай убийства, как единственного средства снять позор со страны, то ведь это всё-таки — ужасный прецедент. Подлый Гришка и после смерти остается угрозой Династии.
Я часто ломаю голову над вопросом, чем можно спасти Монархию? И право — не вижу средств. Самое главное в том, что Государь не может, конечно, переродиться и изменить своего характера. С громадным характером, с твердым преследованием одного плана, одной линии поведения, — вообще говоря — можно спасать все, выходить из самых отчаянных положений. Но ведь именно этого у него не будет и не может быть. Он может только вечно колебаться и постоянно переходить от плана к плану. Ну, а при этом — в столь запутанном положении — можно только рухнуть… если не будет какого-нибудь Провиденциального вмешательства. […]
29 янв[аря]
Мне сегодня опять хуже. Повышение температуры…
В Москве недостаток муки и хлеба. Градоначальник публикует, что и его запасы истощились и советует жителям потерпеть. А давно ли — всего неделю назад — штрафовал хлебопеков за то, что они не требовали муки из его запасов? Чушь какая-то. Хлебопеки его ругательски ругают и говорят, будто он скупил всю муку «в свой лабаз» и теперь «дает по пуду — своим знакомым»! Уши вянут: как будто у Градоначальника тысячи знакомых! Истинно столпотворение Вавилонское. А «представители союзных стран» банкетуют с представителями нашей «общественности» и совместно говорят речи о грядущей победе… Мильнер также уже рисует в речи своей, как англичане будут устраивать нашу промышленность. Конечно будут, как устраивают в Индии! Злополучная страна… Загубила ее эта никуда не годная «интеллигенция», ничего не знающая, кроме «прав человека и гражданина» да жалованья на партийной, общественной и казенной службе. Кто учил труду? Кто учил развитию сил, кто учил вырабатывать мозг страны! Все это — «реакционно». И в завершение 23 года руководительства слабого, полного не идеями, а какими-то мечтами «прекраснодушия"… А наконец и всемирное крушение неслыханной военной схватки. Я почти не могу представить себе, чтобы эта несчастная страна нашла силы национально сорганизоваться. Не видно этих сил, не видно людей, не видно даже идей, объединяющих и сплачивающих.
Завелся «раз в жизни» человек, способный объединить и сплотить нацию, и создать некоторое подобие творческой политики — и того убили! А кто убил его, Столыпина? Но кто бы ни подстроил этого мерзкого Богрова, а удача выстрела есть все же дело случая, попущения. Все против нас, и нет случайностей в нашу пользу. «Мене, Текел, Упарсин» так и сверкает над Россией. […]
2 февраля
Сегодня приглашали меня на заседание Совета Братства Святителей Московских у Мансурова. Расстояние доступное для меня. Температура у меня уже два дня нормальная. Но не решился пойти. Два зуба опять болят от малейшего тепла или холода. Я прямо какой-то осужденный на одиночное заключение. А между тем тоска одолевает ужасная. Сижу со своим знаменитым «сочинением» — ни к чему, и ни для кого. Тяготеет на мне что-то такое. Только вздумаю голову поднять, сейчас же что-нибудь по башке пришибет: лежи, не двигайся. Я и с людьми расхожусь все больше. Те, которые ко мне хорошо относятся — умирают. Другие отходят от меня, от иных и сам отхожу. Образуется пустыня. А ведь так жить страшно тяжело. […]
10 февраля
Хлеба все меньше, и голодающая публика становится все обозленнее. Рассказывали об одной булочной, где в толпе кричали: «Долой Правительство», «долой градоначальника».
Спекуляция на муку ужасна. Продают огромные количества, но мешками — по 120 р[ублей] (сто двадцать) за мешок. В течение двух месяцев цену раздули с 25 р[ублей] до 120. Это — явный разбой. Но, очевидно, богатые люди покупают. Из числа жителей блаженствуют городские служащие, которых, с их семьями, насчитано 145 000 душ. Собственно, служащих 20 000 высших и 40 000 низших. Одна из низших служащих, молодая работница, рассказывала, что каждый служащий получает бесплатно по 6 французских булок, 2 фунта ситника, и 6 фунтов черного хлеба. Она продала нам несколько булок: превосходная белая мука и прекрасно выпечены. Мы же в булочных получаем за деньги свою жалкую порцию из какого-то темного, невкусного хлеба, иногда из затхлой муки. Городское управление, очевидно, закармливает своих рабочих, чтобы не бунтовали против него. Не могу осудить, ибо вполне понятно, хотя несправедливость получается вопиющая. Расходы при весьма неказистой жизни прямо ужасающие, ведущие (меня) к разорению.
Правительство у нас, совершенно беспристрастно говоря, никуда не годно. Мне кажется, что хуже не может быть. И все идет к перевороту. Но в таком положений страны, и при войне — переворот составляет страшный риск.
12 февраля
Сегодня Канун Великого Поста. Воскресение — Сыропустной недели. Люди начинают говеть. Я — доселе еще не выходил, хотя два дня нормальная температура. Впрочем, на первой неделе я и никогда не говел по трудности ее церковных служб. Ну, увидим, что Господь пошлет.
У меня третьего дня было записано о продаже муки по 120 р[ублей] за мешок. Этого торговца арестовали, и лабаз его запечатали. И то хорошо.
Кн. Юсупова, против которого Крашенинников не нашел обвинений, теперь привлекают к суду за майские антинемецкие погромы. Это очевидное мщение (за участие сына в убийстве Гришки).
13 февр[аля]
Ужасные вещи говорятся в народе о высших сферах. Даже записывать как-то неловко. И все против Императрицы. К Государю выражают сожаление. И это говорится в толпе, стоящей в хвостах, говорится без стеснений, не смущаясь даже тут же дежурящих городовых. Не знаешь, что думать о будущем России.
Завтра, наконец, собирается Государств[енная] Дума. Но чему она может помочь?
Едва ли Россия — была в таком страшном положении даже в Смутное время. Самое страшное — в том, что Государь; видимо, не умеет окружить себя людьми благонадежными и любящими Россию.
А я все-таки занимаюсь своим сочинением. Что мне делать? Я не имею никаких способов помочь России, и вдобавок совершенно расслаблен физически… Вот и сижу над работой, которую можно делать полубольному, в своем кабинете, среди не людей, а книг. Правду сказать, и книг то не хватает. Нужно бы ходить в библиотеку, а я не могу выходить на воздух. Работа идет вяло и медленно. Никак не справлюсь с анализом оккультизма. Спрашивал кое-что у Бекина, но он, хотя, по-видимому, очень хорошо изучал его, но давно бросил чтение и не следит за новыми исследованиями. Впрочем, его указания все-таки всегда очень ценны.
14 февраля
Был у меня М.Г. Киселев. Да; все невеселые рассказы. У них даже и не ждут улучшения продовольствия, а ждут еще худшего. А между тем, напр[имер], в Тамбовской губернии мельницы завалены мукой. Подвоз отвратительный, поездов до абсурда мало. Все развинтилось и материально и нравственно. Приходит конец России… […]
24 февраля
Утром Маша прибежала с «хвостов» в волнении и объявила, что завтра будет «большая забастовка». Это означает у ней вообще — «возмущение». По какому поводу? За продовольствие. Что же будут делать? Разбивать лавки…
Одни ли лавки? Ведь тут хлынет разный народ. Да и лавки… Какие они ни есть мошенники, а если их разбить, то весь город должен умереть с голоду, кроме тех, которые расхватают себе припасы. Ой, времена тяжкие. […]
25 февраля
Из сообщений газет видно, что генерал Алексеев остается по-прежнему Начальником Штаба, а вовсе не Помощником Верх[овного] Главноком[андующего]. Еще образчик того, что слухи врут постоянно. […]
Из думского заседания видно, что в Петрограде были «голодные» уличные беспорядки. В результате — скоропалительнейшим образом — продовольствие столицы отбирается у Правительства и передается Городскому Управлению. Кусок по куску у правительства отпадает заведование делами. «Вот злонравия достойные плоды». А ведь Петроградское городское управление и было, и есть — прескверное. Вряд ли народу будет легче.
Сегодня я, кажется, выяснил себе существенную разницу христианского аскетического «созерцания» и разных оккультных погружений в «иные планы», и в том числе индусского «самадхи». Над этим я очень много думал и работал. Однако письменно не успел формулировать. Чувствую себя вялым и уставшим. […]
3 марта
Опубликовано первое Министерство. 1) Председатель кн. Львов (Тульский), 2) Иностр[анных дел] Милюков, 3) Юстиции Керенский, 4) Пут[ей] Сообщ[ения] Некрасов, 5) Торг[овли] и пр[едпринимательства] Коновалов, 6) Нар[одного] Просв[ещения] Мануйлов, 7) Военный (и временно Морской) А.И. Гучков, 8) Земледелия Шингарев, 9) Финансов Терещенко, 10) Государ[ственный] контр[олер] Годнев, 11) Обер-прок[урор] Влад[имир] Львов.
Министерство установлено по соглашению Исп[олнитепьного] Ком[итета] Гос[ударственной] Думы и Исп[олнительного] Ком[итета] Совета рабочих депутатов. По сообщению речи Милюкова (весьма патриотической) — «старый деспот, доведший Россию до полной разрухи добровольно откажется от Престола или будет низложен». Власть перейдет к Регенту — В[еликому] К[нязю] Михаилу. Наследником — Алексей, Форма госуд[арственного] строя — парламентарная и конституционная монархия. «Когда пройдет опасность и установится прочный мир», будет приступлено к подготовке Учредительного Собрания.
Относительно Царской Семьи ["]Русск[ие] Ведом[ости"] сообщают, что «Царь находится в настоящее время во Пскове на свободе, но покинутый всеми», «Царица с семейством находится в Царском Селе под сильной охраной войск Госуд[арственной] Думы».
В Москве положение менее определенно. Образовался Временный Исп[олнительный] Комитет по выборам всего организованного населения (из 15 лиц). Ему пока принадлежит вся власть. Командующий войсками Грузинов. Высшей властью состоит Комиссар Гос[ударственной] Думы Челноков. Общее управление городом в смысле административном, по-видимому, не организовано. А между тем есть случаи самовольных обысков и арестов. Поэтому Исп[олнительный] Коми[тет] объяснил, что обыски и аресты могут быть произведены лишь по распоряжению: 1) Комис[сара] Челнокова, 2) Ком[андующего] войск[ами] Грузинова, 3) Пред[седателя] Ком[итета] Обществ[енных] орг[анизаций] Кишкина, и 4) Начальника Милиции — Никитина.
Предписывается немедленно организовать районные комитеты. Для этого председатели санитарных попечительств входят в соглашение с народной милицией.
Тот же Грузинов — назначен Комиссаром Московской губернии.
Ночь
Сегодня (т. е. 3 марта) был у исповеди, и завтра должен, коли Бог даст, приобщаться. При самых тревожных условиях идет это говение. Сегодня прихожу от исповеди, беру ["]Время["], и там, хотя и не официально, сообщается, что Император Николай II отрекся от престола в пользу сына, но Алексей также отрекся в пользу Михаила, а Михаил тоже отрекся «в пользу Русского народа"… Последнее выражение странно, ибо Русский народ не имеет надобности, чтобы получать от кого-либо Верховную Власть: он сам по себе ее имеет и может взять от «доверенного» (т. е. Царя), когда ему это покажется нужным. Но это государственно-правовые тонкости. А практически — что же у нас будет? Принуждать ли Россию быть Республикой или выбирать другого Царя во время тяжкой войны? Это большое усложнение, которое приводит в недоумение. Я даже не знаю, действительно ли юридически отречение несовершеннолетнего? […]
8 марта
Письмо от Тихона, но, к сожалению, датировано от 1 марта, когда еще все было не определено, так что нельзя судить о дальнейшем положении Новгорода. Но 1 марта был здоров, и течение дел шло обычным порядком.
Вечер
Сегодня произошло неприятное приключение. Катя телефонировала из Сергиева Посада, что приходили какие-то два молодых человека, спрашивали меня, и, узнав, что я в Москве — грозили моим арестом: «все равно, не уйдет от нас, захватим его и на вокзале».
Я немедленно запросил наш участок милиции, и объяснил помощнику Комиссара по телефону всю историю. Он ответил, что ничего об этом не знает, и рекомендовал обратиться в Градоначальство в Гнездиковский переулок. Оказалось впоследствии, что это есть Штаб Милиции. Войти туда было, однако, не легко. У ворот часовые и какой-то студент, очевидно — начальствующий. Требуют пропуск. У меня нет пропуска (его следовало взять у Участкового Комиссара). Так как меня не пускали, то я объяснил этому студенту слегка мое дело, сказав, что оно может иметь только политический оттенок. Тогда он пропустил. В управлении масса народа, но все же я довольно скоро мог говорить с Дежурным чиновником (не знаю, как они нынче называются), человеком весьма внимательным и, по-видимому, симпатичным. Я ему рассказал всю историю, прибавив, что естественно беспокоюсь, и особенно тому, что могут подумать, будто я скрываюсь. «Позвольте узнать Вашу фамилию». Я назвал себя. «Да, я Вас знаю». Затем задумался, и пошел совещаться к начальнику. Вернувшись, сказал: «Эти дела относятся — или к Никитину, или к Комиссии Друцкого. К Никитину Вы не доберетесь и до вечера. Идите к Друцкому, Петровка 16, кв. 6».
Отделался. Там — такая толпа, что немыслимо шагу ступить. Нужно сначала записаться, потом вызывают. Но и добраться до записи немыслимо: толпа. В канцелярию совсем не пускают. Наконец в публике мне сказали, что и Друцкий уехал. Я долго раздумывал, что мне делать, и опять отправился в Штаб. Там опять получил пропуск только после таких же объяснений. Нашел здесь опять того же дежурного и рассказал ему о невозможности видеть Друцкого. «Ну, Вы бы к Помощнику». Я говорю, что и в Канцелярию то не пускают. Опять он задумался и пошел к начальству. Сначала возвратился скоро и принес листок с напечатанным текстом: «Я… такой то… заявляю, что признаю Временное Правительство и обязуюсь повиноваться его распоряжениям», дата — 8 марта 1917 г. Ну я конечно подписал. Он прибавил еще, чтобы я тут же написал свой возраст (65 лет). Потом ушел, сказав, чтобы я подождал, и что он мне принесет еще бумагу. На сей раз я ждал очень долго. Наконец, он явился с каким-то другим господином, и вместе опрашивали посетителей. Наконец дошли до меня. Мой симпатичный дежурный вполголоса сказал своему спутнику — «г. Тихомиров». Тот обратил[ся] ко мне, и начал говорить, что нет никакого смысла давать мне пропуск (значит, речь у них шла о пропуске), так как против меня ничего нет, и я могу жить так же свободно, как всякий другой гражданин. «Что ж, я могу и ехать?» — «Да, конечно». Я говорю: «Но ведь вы не имеете никакого отношения ни к Друцкому, ни к Никитину?».
- «К Никитину мы имеем самое прямое отношение, ибо Вы находитесь в Штабе милиции, а с Вами говорит Помощник Начальника Штаба». (Помощник оказался этот самый спутник симпатичного дежурного).
Я начал говорить, что ведь может быть и против меня и имеются какие-нибудь подозрения, основанные на каких-нибудь ложных доносах или вообще ошибочных данных. Он отвечает: «Мы бы тогда знали». Но что значит приключение в Сергиевом Посаде? Симпатичный дежурный заметил, что кто же его знает: «Может быть какие-нибудь личные враги».
Обращаясь к Помощнику Нач[альника] Штаба я сказал, что хотя я совершенно вне политики, но понимаю, что против всякого могут возникнуть подозрения, и для меня важно зарегистрировать, что я во всяком случае не скрываюсь, и что меня нечего разыскивать. Они заверили, что это зарегистрировано тем, что я у них был и дал заявление о подчинении Врем[енному] Правительству. «Ну, а если бы что случилось со мной?». «Можете дать знать нам по телефону. Вот наш телефон — 5−19».
С этим я и ушел. Не могу сказать, чтобы инцидент был для меня вполне выяснен. Приехав домой, немедленно телефонировал Кате о заявлении Штаба, чтобы она рассказала всю историю Шабельскому, прося его защиты. Сверх того, написал и сам Шабельскому.
Измучился донельзя. Несколько часов, все время в шубе и калошах. Нигде нельзя было присесть, кроме одной минуты, когда писал заявление. Разгорячился, а наружи мороз; ездил исключительно на извозчике и проездил 4 р. 50 к. Будет удивительно, если я не простудился.
В Штабе — все более или менее в порядке, настоящее присутственное место. Снаружи — солдаты. Внутри — расхаживают самые молоденькие милиционеры в разных студенческих формах с винтовками за плечами.
Но в Комиссии Друцкого — ужас какое неудобство. Это — частная квартира, совершенно недостаточная и плохо приспособленная к такому страшному количеству публики. Я не понимаю, почему ее так много. По-видимому заарестовано очень много лиц, даже не понимаю, почему их может быть так много? […]
9 марта
По телефону Катя сообщает, что говорила (по телефону же) с Посадским Комиссаром (кажется, д-р Королев, не разобрал). Это был его приказ, и он сказал, что я — редактор ["]Моск[овских] Вед[омостей"], а ["]Моск[овские] Вед[омости"] есть опора реакции. Катя сообщила ему, что это ошибка, ибо я уже 4-й год — не редактор. Она сообщила и то, что я был здесь в Штабе милиции. Это его, по-видимому, удовлетворило, и он сказал, что в таком случае «будьте покойны». Собственно очень прискорбно. Такими арестами они много могут навредить. […]
10 марта
Надя приехала в Посад.
В газетах началось мое поругание. Какую страшную гору несправедливости взваливают на меня революционеры. Ведь я действовал искренне и честно, и притом — всегда думал о благе народа и рабочих. Зачем ругать меня служителем реакции, когда я им никогда не был? Не я ли всегда работал на дело организации рабочих, не я ли первый выдвинул идею созыва Собора, не я ли первый обличил Распутина… Дубровин в своем ["]Русском знамени["] называл меня революционером. Глинка в ["]Земщине["]писал, что я как был, так, и остался радикалом. Вот как ко мне относились реакционные силы. Да и Правительство — сколько я вынес борьбы с ним, и оно же меня придушило. И вот меня же поносят, с прибавкой ругатель[ной], реакционером.
Эта несправедливая ненависть меня давит, как камень.
21 июля
Вчера считалось фактом достижение национального Правительства (а не классового), Сегодня — все рушилось. Кадеты отказались войти, п[отому] ч[то] Керенский не хотел или не имел силы добиться от Совета солд[ских] и раб[очих] депут[атов] согласия на объявление, что новое Правительство никому не подчиняется. Вышли [?] кое-какие «программные» разногласия. По-моему — вся суть в первом. Эта неудача сначала чуть не разрешилась полным крахом власти, п[отому] ч[то] даже сам Керенский хотел отказаться от председательства, и с ним целая куча других министров. Эта мысль Керенского для меня доказывает, что ему помешал именно Совет с[олдских] и р[абочих] депутатов, который; вероятно, не желает выпускать власти из рук. Думаю, что у Керенского это был порыв отчаяния или досады. Но его отговорили, и теперь он будет стараться устроить правительство, скорее — видимость не-классового правительства путем привлечения каких-то «радикалов», хотя такой партии совсем не существует. Не знаю, достигнет ли чего такая видимость. Во всяком случае, положение сразу ухудшилось и, может быть, уже бесповоротно.
По-видимому у Керенского, при способности развивать нервную силу, далеко нет настоящего характера. Не умеет настоять на своем. Его очевидным утверждением было — необходимость сойтись с кадетами и промышленным классом, и он сначала соглашался с условиями кадетов. Потом вдруг все сразу рухнуло. Не нашел силы преодолеть партийных влияний.
Конечно, я сужу только по газетным сведениям, не зная закулисной стороны событий. Но вряд ли я ошибаюсь. И если мои суждения об этом кризисе верны, то нужно предвидеть, что Керенский недолго сохранит влияние и популярность. Он провалится и у солд[атских] и раб[очих] депутатов и в других слоях населения, и сойдет на нет.
В сущности он уже провалился в двух важнейших делах: 1) в наступлении, где полагал воодушевить миллионы солдат своим красноречием, 2) и теперь в попытке создать национальное Правительство. Не подействовало его красноречие ни на армию, ни на Совет депутатов. Вместо наступления получился разгром, вместо национального Правительства пока ничего, а потом, вероятно, тень, ни на что не пригодная.
Нет у него, по-видимому, настоящей силы государственного человека. Жаль. А это был единственный человек, как будто обещавший вывести Россию из тупика.
На фронте теперь вопрос о Корнилове. Чем-то он окажется? Но мое мнение — что в сущности на фронте нам не может угрожать большой опасности. Как бы плохо ни дралась армия, — немцы тоже не имеют силы на что-нибудь серьезно угрожающее. Ну — даже отодвинут нас верст на сто: что из этого? На завоевание России у них нет силы, п[отому] ч[то] на них давят союзники. Ведь нельзя же завоевать Россию миллионом солдат, а у немцев не найдется и миллиона для движения вглубь страны.
У нас серьезна и страшна внутренняя политика. Если она доведет страну до полного развала и междоусобия, или даже до уничтожения промышленности, — то мы погибнем и без неприятельского нашествия, тем более, что и оно потом может повториться, уже по заключении мира.
Увы, не имею я уже силы помогать родине, не имею и понимания положения, не имею даже достаточно времени жизни. Смотрю только на эту страшную картину развала, и ничего не могу сделать. Лучше бы не думать ни о чем этом, да обстоятельства сами толкают со всех сторон.
Между прочим — продовольствие становится все хуже. Впереди видится голодный призрак полной разрухи средств к жизни и личных и всенародных. Что толку из того, что пролетарии и крестьяне нахватывают неслыханную уйму денег? Деньгами сыт не будешь. Нужен порядок и труд, а для этого нужна национальная власть, и притом сколько-нибудь умная.
Тут нужен гениальный деятель, который бы умел понять идею времени и положения и осуществить ее, не допуская страну до развала. А такого деятеля нет. Керенский, боюсь, уже доказал, что он не таков, и все его сотоварищи еще в большей степени себя обнаруживают, как самые средние люди. Собственно по способностям они еще ниже деятелей старого режима, а ведь те были, казалось, ниже всякой критики.
22 июля
У нас события вертятся, как в калейдоскопе. Сегодня в газетах известие, что Керенский снова подал в отставку, мотивируя это тем, что он, очевидно не пользуется достаточным авторитетом. Его стали снова упрашивать и составили совещание из разных партий и Гос[ударственной] Думы, чтобы обсудить, что делать. Может быть, Керенский и умен, если он все это проделывает, чтобы все-таки добиться национального Правительства. Во всяком случае, мы пока не в анархии, а только в кризисе, который может разрешиться и благополучно. Уж хоть бы Бог помог достигнуть какого-нибудь общепризнанного Правительства!
Хорошо бы, если бы Керенский оказался настоящим государственным человеком, а то уж больше его не на ком и остановиться в надеждах.
А между тем — прошло полгода со времени переворота, и Россия никак не может организоваться. Пора бы! […]
Публикация доктора исторических наук А.В.Репникова (Москва)
http://rusk.ru/st.php?idar=112992
Страницы: | 1 | |
