 |
| Православный Санкт-Петербург | 23.06.2008 |
Кстати, видите, на фотографии у брата — орден Великой Отечественной войны? Когда я спросил брата, за что он получил его, Аркадий, вытаскивая из голенища сапога финку, ответил: «Вот за это. Ею я заколол девять фрицев! На! Дарю тебе!» — «Зачем мне финка? — отказывался я. — Ты лучше расскажи, как это было».
— Когда нас с другом Егором призвали в армию, — вспоминал Аркадий, — узнали, что мы были в колхозе трактористами. И вот после спешной подготовки мы оказались танкистами в одном экипаже танка БТ. Из двух подбитых фашистами танков выскочили благополучно, но, выбираясь из третьего, я сильно обгорел. После лечения в госпитале меня направили в разведчики.
Задача была — прорваться через линию обороны врага в глубокий тыл, осуществить ряд диверсий, наделать шума, отвлечь внимание противника, а в это время другая группа разведчиков должна была взять вблизи от прорыва «языка"… Нас было 75 человек, но после этой операции вернулись только 27, в том числе и мой друг Егорка. Всех выживших представили к наградам.
Затем была вторая разведка боем и, наконец, третья — последняя, из которой вернулись только трое, Егорка в этом бою погиб… А дело было так. Выступили затемно, безшумно прыгая в окопы врага, орудуя кто штыком, кто финкой, — в общем, была настоящая бойня. У меня от этого боя под левой лопаткой осталась особая память — осколок гранаты. Фронтовые врачи вытаскивать побоялись: очень близко к сердцу он лежал. Но самым тяжёлым было вернуться: очухавшись, немцы весь огонь обрушили на нас. И эта финка спасла мне жизнь в том рукопашном бою. Так что, Коля, бери, мне она больше не нужна, а тебе будет память обо мне и о войне… чтобы этот кошмар никогда не повторился».
С трепетом принял я финку из рук брата, думая: как можно ею взять и лишить жизни человека? Но ведь то были не «люди» — враги. Спрятал своё сокровище я, как мне казалось, надёжно, но больше я её не видел, очевидно, мать убрала от греха подальше.
В 1954 году, будучи на практике в Донбассе от Прокопьевского горного техникума, я заехал к Аркадию в Каменск-Шахтинский. Его жена сказала, что он в больнице. Пошёл в больницу — по дороге встретились: его уже выписали. «Вот он!» — брат протянул руку и разжал кулак: на ладони лежал маленький серый кусочек металла. «Всё, о войне теперь ничто мне не напоминает. Только невозможно забыть тех, кто не вернулся, остался лежать в земле вот с такими же кусочками». Слёзы блеснули на его глазах. «Считай, я второй раз нынче родился. Спасибо врачам-хирургам!»
Уж сколько лет прошло, но память с каждым годом крепчает. Они воевали, чтобы не было больше войны, чтобы мы жили счастливо.
Николай ЧЕРНЫХ
Не признающий тостов длинных
Солдат, медалями светясь,
Расскажет о пути к Берлину
Уже, наверно, в сотый раз.
И вдруг, всю душу исповедав,
Уронит голову на грудь.
Да! Велика была Победа.
А жизнь убитым не вернуть.
Вячеслав КУЗНЕЦОВ
ПОД НЕМЦАМИ
Из жизни на оккупированной территории
У нас в деревне заборы строили так: вбивали рядом два кола, переплетали их кручёными прутьями лозы или молодыми еловыми ветками, а после накладывали жерди — вот и забор готов.
Как-то пошёл я на наш огород да по дороге споткнулся и чуть не упал. Смотрю — под ногами какие-то верёвки протянуты. Тонкие, но крепкие. «Вот удача! — думаю. — Война кончится, мы их на забор пустим». И нарезал этих верёвок побольше, а потом спрятал их у забора в крапиве. Крапивы много было в огороде — война, никому не до прополки… И пошёл я дальше по своим делам, а дела мои такие были: собирать свиные шкуры. Немцы резали свиней, шкуры выбрасывали, а мы собирали за ними, и впоследствии эти шкуры спасли нас от голодной смерти.
Через полчаса возвращаюсь домой и слышу из огорода: «Рус, партизан!» Смотрю, немцы дедушку с бабушкой поставили к стенке и уже собрались их расстрелять. Ясно, что за мои верёвки! Остаётся мне или признаться во всём, или лишиться деда с бабкой. Подбегаю к ближайшему немцу, хватаю его за руку: «Камрад, ком, шнель!» Подвёл к забору, показал обрезанные верёвки, объяснил, зачем это сделал… Немцы сильно избили меня, но бабушку с дедушкой отпустили.
А откуда мне было знать, что это были вовсе не верёвки, а провода немецкой полевой связи?!.
Вот ещё один рассказ.
Однажды зимой остановился в нашей деревне немецкий обоз — саней двадцать. Трещал мороз. Смотрю: из-за сарая торчит одна из подвод. Я подполз к ней, вижу: возница-немец спит, уткнувшись в лошадиный круп, а рядом с ним — туго набитые чем-то мешки. Разрезал ближайший мешок, — там какие-то тряпки… Мне-то еда нужна была! Ткнулся в другой мешок — там картошка. Вырыл я прямо на дороге ямку немецким краденым кинжалом, разрезал мешок и высыпал в эту ямку картошку. Но картошка посыпалась с таким грохотом, что у меня волосы дыбом встали: сейчас немец проснётся! Но он не проснулся. Тогда я заткнул дыру в картофельном мешке тряпкой из первого мешка и спрятался в сугроб. Долго лежал в снегу, дожидаясь, пока немцы уедут, а когда уехали, перетащил добычу домой — вышло ведра два картошки. Я залил её водой, чтобы она меньше чернела, и мы потом долго питались ею.
Вспоминаю этот случай и сам себе не верю, а ведь это так и было. Самая страшная из всех бед — голод.
Иван Константинович БОЙКОВ , Карелия
Не могу я спектакли смотреть о войне,
А военные фильмы — тем паче:
Просыпается жалость такая во мне,
Что сижу пред экраном и плачу.
Кто войны не хлебнул, тем вовек не понять
Наших душ, безконечно ранимых, —
В каждом фильме друзей мы хороним опять,
В каждой пьесе теряем любимых.
Юрий РАЗУМОВСКИЙ
http://www.pravpiter.ru/pspb/n198/ta016.htm
