 |
| Столетие.Ru | Александр Ерохин | 21.06.2008 |
— В Щепкинском училище я помог написать инсценировку и поставить дипломный спектакль по роману Федора Абрамова «Дом». Меня этот роман поразил, в нем была та правда, которую мы не знали. Спектакль оказался интересным, народ забурлил. Темы в нем поднимались острые по тем временам. В декорациях появились запретные тогда православные кресты, а сам спектакль был приурочен к горбачевскому партийному съезду, от которого ждали многого… И возник разговор о том, чтобы создать театр на основе того курса в Щепкинском. Русский национальный театр… Ко мне пришла моя сокурсница по Ярославскому театральному училищу Ирина Макарова (сейчас Дановская) и рассказала, что у них во Всесоюзном обществе охраны памятников и культуры (ВООПиК) есть подвальчик, в котором они пытаются ставить спектакли патриотического звучания. Меня пригласили помочь — и я согласился. Там были всего четыре актрисы, и мы стали думать, что можем поставить при имеющихся скромных возможностях. Я написал сценарий на основе четырех рассказов Федора Абрамова «Старухи», «Сердце матери», «От колена Аввакумова» и «Бабилей».
— И стали готовить поездку на Север, на родину писателя — в село Веркола?
— Да, и здесь нам очень помогла ответственный секретарь ВООПиКа Лидия Михайловна Бродицкая, замечательный человек, подвижница. Она нашла средства на поездку. И мы поехали изучать быт, говор, одежду, привезли настоящие деревенские предметы, костюмы — «пестрядь» архангельскую. Мы стремились воссоздать атмосферу и дух крестьянства той советской поры…
— Те, кто видел «Бабилей» в том далеком уже 1988 году вспоминают, какой интерес вызвал спектакль в подвале ВООПиКа…
— Помню, к нам приходил народный артист СССР, последний корифей Малого театра Николай Александрович Анненков, приходил пешком из Столешникова переулка, в свои 95 лет! Он сказал тогда, что наш спектакль ему напомнил ранний МХАТ: ту правду, которая в нем была, соединение слова, драматургии, сценических приемов. И он мне сказал, что мы обязательно должны вместе поработать… Меня это очень обрадовало, потому что означало, что мы на правильном пути. Имея опыт театральной работы, актерской игры я уже тогда пришел к выводу, что в нашем театре нет русской психологии, нет русской души. Если ставилась русская классика, то она была оторвана от проблем современной жизни. Не было в тех постановках внутренней правды, без которой играть было просто мучительно. Режиссеры заставляли играть не то, что в пьесе написано, а какое-то свое, субъективное видение мира.
— Когда же была утрачена русская театральная традиция?
— После революции началось уничтожение старой культуры — нужно было воспитать нового человека. Появился театр Мейерхольда, Вахтангов, Таиров с Алисой Коонен… Их творчество было чуждо нашей традиции. Актеры потеряли связь с реальной жизнью — правды не было, одна фальшь. Невероятно сложно было играть Островского: кто же из актеров тогда знал и понимал психологию московского купечества?
— Чем же, на ваш взгляд, «Бабилей» отличался от других спектаклей?
— В нашем спектакле, прежде всего, великолепный рассказчик — Федор Александрович Абрамов. Текст яркий, точно выписанный. Абрамов глубоко знал жизнь народную, сохранил язык деревни, живые непридуманные характеры.
Другой классик русской литературы — Василий Иванович Белов приходил смотреть «Бабилей», говорил нам добрые слова. Мы сидели, пили чай, пели песни под гармошку — он сам сыграл. Василий Иванович оказался очень душевным добрым человеком. И, конечно, неравнодушным, он сделал для нас немыслимое — упросил министра культуры РСФСР Мелентьева выделить деньги нашему подвальному театру! И нам дали деньги на постановку трилогии А.Н. Островского о Бальзаминове.
— А как ваш театр назывался, в чем заключалась его идея?
— Русский реалистический театр, который показал бы, что такое для русского человека красота, порядочность, доброта… Задача Русского реалистического театра — не давать нам забыть, кто мы такие. Никаких иных, карьерных соображений у нас не было.
«Бабилей» был поставлен как начало такого театра, который я хотел организовать со своими товарищами. Мне задавали вопрос: «Зачем это нужно? У нас что Малый театр не русский или МХАТ не русский?». Но я убежден — не все то, что говорится на русском языке, есть русское искусство. Самый наглядный пример — сейчас на эстраде выступают так называемые «новые русские бабки», и что это — русское искусство? Они вроде бы на русском языке говорят, они очень точно и узнаваемо одеты. Но разве можно этих старух назвать русскими, разве это психология русской женщины? На мой взгляд, это просто напросто плевок в душу русского человека, потому что, используя всем известный внешний облик русской православной женщины, они превратили этот образ в пошлейшее шоу, которое является оскорблением национального достоинства. Попробовали бы авторы этого шоу использовать внешний облик женщин какой-либо другой национальности, которые бы из передачи в передачу на подобном пещерном уровне болтали о деньгах и сексе. Какой бы шум поднялся в СМИ! Но проза Абрамова, Белова, Распутина — антитеза подобным шоу.
— Зритель чувствует — спектакль «Бабилей» передает русский дух, душу деревни, страдание народное и веру…
— Четыре рассказа прекрасно соединились в повествование. Первый рассказ «Старухи» написан еще в то время, когда напечатать его было невозможно — автора могли обвинить в антисоветчине. Тема, которую он затрагивает, тогда не поднималась. По сюжету этого рассказа собрались вместе женщины, которые вынесли на своих плечах всю Великую Отечественную, весь тыл, подняли страну после войны. И что они получили? Что они заработали к старости? Копейки! Это было просто бесстыдное издевательство над человеком. В Верколе многие вещи мне были просто непонятны. Например, пожилая женщина рассказывала, что отправляясь на дальний сенокос и оставляя детей в деревне одних, они брали с собой лепешки из… мха. И несли эти лепешки в сковородках. Я спросил: «Почему в сковородках?». И старушка объяснила мне, что эта «лепешка» со сковородки не снималась, потому что по сути — это корка грязи, она просто рассыпалась. И какие пенсии получили они, питавшиеся в войну практически пылью? «Что ж это мы всю жизнь робили-робили и ничего не заробили?» — такое начало рассказ дает спектаклю.
И следующий рассказ — логичное продолжение. Одна из этих старух приходит домой и всю ночь не спит — вспоминает свою жизнь. Вспоминает сколько у нее было сыновей — всех она отправила на фронт и они погибли. Погиб и муж. Остались у нее дочка и младший сын, которого она «упустила». А почему она его потеряла? Да потому, что ее погнали на лесозаготовки. А знаете, кто с детьми малыми оставался, когда матерей гнали в лес? Пятилетняя девчонка или старуха, которая едва ходит. И вот матери работают в лесу, а сами переживают: как там дети? Не сгорели ли? В рассказе мальчонка заболел, но мать сам погнал на работу — братьям на фронте помогать надо. А когда мать вернулась и повезла его в райцентр в больницу, было уже поздно — она не успела его довезти до города. По моей задумке в спектакле женщина каждую ночь вспоминает об этом, от постоянной душевной боли разговаривая сама с собой… И когда она, истомленная этой болью, будит своим плачем дочь, та проснулась и кричит: «Да сколько же это может продолжаться?!». Мать говорит: «Какой народ-то нервенный стал: все в горло, все в крик». Это не старуха, прожившая такую жизнь, «нервенная» — это дочка ее и мы сегодня «нервенные». И еще добавила: «Да, никогда не кончится. Пока материнское сердце живо». И эти люди простого хлеба не имели!
Далее в спектакле — сюжет «Из колена Аввакумова» о том, что женщине помогало выжить. Даже если она и не осознавала этого, помогала выжить вера христианская. Христианство приучало к терпению, к тому, чтобы видеть смысл в самых тяжелых скорбях и жить не для себя. И русские женщины это понимали или интуитивно в своем сердце носили.
Главная героиня рассказа «Из колена Аввакумова» Соломида испытала на себе чудо — отнявшиеся ноги ожили, после того как по совету старухи-старообрядки она несколько дней усердно молилась. А потом она пошла в далекое паломничество в Пустозерск. И это тоже чудо. Испытав все страдания, она укрепилась в своей вере. Но у земляков Соломиды, когда она вернулась домой, сила ее веры вызвала даже страх и неприязнь. Ее посчитали колдуньей, икотницей. А кто такие икотницы? Это бесноватые женщины, которые грехами своими, занятиями магией открывали в свою душу дорогу дьяволу. И героиню рассказа Соломиду обвинили в том, что она бесов насаждает, хотя ее вера была глубокой и искренней. Настолько, что мужа воскресила, когда его односельчане забили до смерти, обвинив в падеже скота. Соломида взмолилась: «Господи, ты сотворил человека — мужа моего. Воскреси!» И Бог воскресил его. Когда я прочитал этот эпизод, я ощутил ту жизненную силу, которая наших матерей и держала в этих жутких скорбях. Ведь что такое была советская власть для крестьян? Это для них было самое настоящее рабство! Людям денег за работу не платили, жили они впроголодь…
— Даже паспортов им не выдавали…
— Старухи в деревне рассказывали: им надо было сдавать яйца, допустим, 100 штук с человека. На севере никогда кур не держали. Но если не сдашь — в тюрьму пойдешь. «А где же вы их брали?» — спрашиваю. Ездили в город, покупали яйца, привозили в деревню и сдавали… И шерсть надо было сдавать, даже если овец не держали. То есть советская власть отбирала последнее и даже то, чего у людей не было и быть не могло. Запретили ловить рыбу — она стала государственная. Другой источник пропитания — охота тоже была запрещена! Только ягоды с грибами собирать можно, и то — некогда, потому что ты должен работать в колхозе от темна до темна.
Но Соломиду советская власть еще и за веру погнала в концлагерь. Как верующая женщина, она не хотела работать по воскресеньям. В лагере ее в этот день отправляли в карцер, потому что она и здесь говорила: «Не буду топтать Христово Воскресенье».
Но когда Соломида выходит из карцера, то кланяется начальнику: «Спасибо, что ты меня туда посадил». Наша актриса, не зная опыта молитвы, не зная психологии русской православной женщины, играла эту сцену с некоторой долей гордости и вызова. А женщина, в карцере помолившись, испытала то, что пережили многие наши новомученики за веру, которые в страшных условиях лагерей ощущали такую теплоту и помощь Божию, каких в благополучной жизни не ощущали никогда. Вот что Соломида в карцере испытала. И в этом есть русское снисхождение, непонятное многим народам, она искренне своему мучителю говорит: «Спасибо тебе, родной, ведь ты мне дал наедине с Богом побыть». А он ее в конце концов из лагеря выгнал: «Доконала, бабка, уходи с глаз моих долой — не хочу, чтобы ты от моих рук смерть приняла!».
И осталась она одна и всю жизнь в клевете прожила. Только смерть все расставила на свои места. В Светлое Христово Воскресение позвала она соседок своих — простилась, перекрестилась, легла на пол и при них умерла — только выдохнула. Тихо-тихо отошла. Это духовная сущность всех этих старух, сияющая чистота их души.
В рассказ «Бабилей» Федор Абрамов пишет о судьбе Катерины, которая всю жизнь безропотно сносит пьяницу-мужа Гордея, его измены и внебрачных детей. И только один раз, в свой бабий юбилей, она позволила себе вдруг раскрыться и всю правду о себе рассказать…
Завершается «Бабилей» монологом ее двоюродной сестры Евстолии:
«Я не знаю, не знаю, что мы за люди… Весь век на нас какие то прилипалы да огарыши ездят. Почто? По какому праву? Почто человеками то мы не можем быть? Катерина вчера с коровушек, с коленей на ноги встала — дак вся природность возликовала. Помнишь, какой денек то вечор был? Солнышко, кажный листышок играет, кажная птичка жизнь славит. Вот бы рай то и спустился с неба на землю, кабы мы людями были. А то ведь она раз, один раз за все пятьдесят лет человеком была. А почто? Горди, евонного отродья не стоит? Да они Катерининого то ногтя не стоят. Вот природность то и отвернулась от нас. Вишь, как поливает. И солнышко за тучи скрылось. Стыдно ему за нас стало, потому и скрылось. Кой черт, я стараюсь, стараюсь для них, а они сами палец о палец не ударят. Ну вас к дьяволу, надоели вы мне!
Ох, кака бы жизнь у нас была, сколько бы этой красы то на земле было, кабы Катерина набралась смелости да всем этим сволочам вместе с Гордей в рожу плюнула! Хватит! Буде, поездили на мне, а тепере я буду командовать, раз вы ни черта не можете».
Вся эта боль накопленная начинала в душе просыпаться — я вспоминал своих старушек, своих бабушек. И вдруг как будто память стала подсказывать всю ту жизнь…
В «Бабилее», благодаря рассказам Федора Абрамова, думаю, получилась целостная картина о русской женщине. В одном из своих выступлений писатель сказал, что верит — придет время и поставят памятник русской женщине — труженице, страдалице, великой мученице. Мы эти слова читали в качестве вступления к спектаклю, и тогда получалось, что и наш спектакль — памятник русской женщине…
— Очень больно смотреть этот спектакль, потому что вся та горечь, вся та обида и неправда, которая свершилась в отношении этих женщин в прошлом веке, актуальна и в наши дни. То, как живут наши старики сейчас — просто страшно.
— Именно поэтому спектакль прожил такую долгую жизнь — ведь он не игрался регулярно, не рекламировался. Даже сейчас, после прощания на Таганке, актеры Московского театрального объединения «Провинция» не оставляют надежды продлить его жизнь. Но спектакль нуждается в своей собственной площадке, ведь в одной общей декорации его сложно выстроить. Здесь очень важен свет, любой звук, музыка — все это было тщательно отобрано и выверено. В том виде, в каком спектакль играют сейчас, все же многое утеряно. Но все равно — воздействие его на публику необычайно сильно. У многих как будто что-то просыпается в душе — они начинают видеть то, что происходит и сейчас. Те же нищенские пенсии, неуважение к простому русскому человеку, гибель деревни. Земля, в которую был вложен неимоверный крестьянский труд, которую превратили в пух своими руками, теперь заросла кустами. Это была основная боль Федора Абрамова, он много об этом пишет и в рассказах, и романе «Дом» — вся деревня, вся Россия кустами зарастает. Очень важно напоминать об этом людям, ведь молодое поколение просто ничего не знает о жизни этих людей. Это история нашего народа и ее нельзя выбрасывать. Потому что без нее мы не сможем ощутить собственного достоинства, не будем понимать собственное богатство. Именно деревня поставляла живой русский дух, оттуда выходили и образованные люди, и цвет интеллигенции.
Такая же судьба и у Федора Абрамова. Он рос в большой семье без отца, был самым старшим, и они с матерью так много работали, что смогли завести коня, корову. И в конце концов их раскулачили — мать с ребятишками! А Федора не хотели в школу брать, потому что он кулак! Ребенок, создавший своими трудами минимальное благополучие, сытость, — кулак! Если мы забудем об этом, то перестанем существовать, как народ.
— Александр Анатольевич, почему же деятельность Русского реалистического театра не получила должного развития?
— Мы начали репетировать три пьесы Островского о Бальзаминове. И посмотрели мы на этот персонаж тоже по-другому: а что же такого важного увидел в нем великий русский драматург? Да ведь эта фигура страшненькая! Он смешной, но такой маленький, злобненький человечек. Как в притче о злом человеке, у которого денег не было, а в стене его дома дед спрятал клад. Когда стена начала разрушаться, ангел пришел под видом монаха и эту стену восстановил, чтобы злой человек эти деньги никогда не нашел и не сотворил бы задуманного зла. Персонаж Островского мечтает о деньгах и если он их получит, то сотворит очень много зла. Это человечек со злобой в душе и низкой культурой, но с большими претензиями. Скажете, тема не актуальна?
К сожалению, ничего у нас тогда не получилось. Нам уже перечислили деньги, мы поехали в Иваново и купили ткани — сатин, ситцы набивные, пригласили художников и начали шить костюмы. До сегодняшнего дня у меня есть чувство вины, что это не было реализовано.
— Почему не сложилась и эта постановка?
— Во-первых, не хватало актеров — им надо было платить зарплату. Во-вторых, «Бальзаминов» — спектакль, рассчитанный на сцену, он уже в этом подвальчике не мог идти. Он был задавлен в этих условиях. Ну, а потом грянул 1991 год… Было совершенно непонятно — где искать необходимые средства, как их искать.
Еще мне очень хотелось сделать инсценировку романа Лескова «На ножах» — ее потом кто-то сделал на телевидении, но это был, как говорится, холостой выстрел. До сегодняшнего дня мне не дает покоя один из рассказов Федора Абрамова, который долго не мог быть напечатан — «Поездка в прошлое».
— Но «Бабилей» продолжал жить или точнее — выживать…
— Я ушел из театра в церковь. Да и с труппой у нас возникли разногласия. Но актеры играли отдельные сцены из спектакля, читали монологи в концертах. А в феврале 2005-го объединились в группу «Провинция», о которой я уже сказал, и восстановили «Бабилей». Они получили «Золотого Витязя» через 18 лет после премьеры. Сейчас их пригласили выступать в малых городах и деревнях Архангельской области. Они в Верколе играли, они большие подвижницы.
И сейчас вспоминаю нашу работу, наши поездки на Север, в Верколу. Там очень интересные люди, в чем-то непохожие на нас. Внешне они очень спокойны, если человек начинает громко раздраженно разговаривать, они говорят: «Болящий». Поэтому и с актрисами работа была, чтоб они не кричали, не закатывали истерики, не скандалили — это московские базарные тетки так себя ведут. И когда это состояние выдерживается, мы приносим кусочек той жизни. И оказывается, что эти простые старухи во многом выше нас по духу своему.
Незабываемы и монастырь Веркольский, и удивительные закаты, и огромное поле ромашек, на которое мы попали. Огромные такие ромашки, как садовые, и у меня есть фотография, где наши актрисы в этих ромашках — лица у них детские, глаза распахнуты, немножко обалдевшие от этой красоты.
Но когда разговаривали с людьми — одна горечь. У них и детишки-то маленькие, хиленькие — мы думали, что они еще дошкольники, а они уже классе в пятом. То есть еще в те времена, в 1980-е годы, им не хватало ни витаминов, ни питания. Я уж не знаю, как они сейчас живут.
Одна женщина, которая во время войны была маленькой девочкой, рассказывала, как жили они — мать с шестью детьми и бабушка старая на печке. Из имущества у них остались керосинка и коза, которая их кормила. Мать надрывалась, чтобы выплатить продовольственный налог и не могла его выплатить. Та женщина хорошо помнила, как пришел уполномоченный в начищенных сапогах, толстый, сытый и забрал за неуплату козу. И это в войну! Мать перед ним рухнула на колени и умоляла его оставить козу, чтоб деток прокормить, в отчаянии целовала его сапоги, плакала: «У меня же муж на фронте, у меня брат на фронте. Дети с голоду помрут!». Он не внял ее мольбам — забрал козу и керосинку прихватил. А мать упала на пол, затихла и лежала несколько часов, детям показалось, что целую вечность. Думали — умерла. Стала бабка больная с печки ее звать, уговаривать, что надо жить как-то дальше, детей пожалеть. И мать поднялась, и они стали жить дальше. Как? Одному Богу известно.
Беседу вела Светлана Коник
