 |
| Русская линия | Сергей Киселев | 25.04.2008 |
В отличие от «больших» и «малых» национализмов «русская идея» — это идея государственная, державная, не имеющая этнического оттенка" (1, с.325). Во многом благодаря именно этой идее и основанной на ней традиционной русской ментальности, а также присущей православной культуре веротерпимости, возникло и продолжает существовать крупнейшее в мире государство. После развала СССР, площадь его существенно уменьшилась, однако в сознании многих, особенно живущих в постсоветских республиках миллионов русских, оно до сих пор воспринимается как единое целое, как общее наследие, приобретенное ратным и мирным трудом наших предков. Поэтому пока русские сохраняют свою идентичность, будет справедливо высказывание Н.Я.Данилевского, утверждавшего, что «национальная территория не отчуждаема, и никакие договоры не могут освятить в сознании народа такого отчуждения, пока отчужденная часть не потеряет своего национального характера» (2, с.22).
Русские пока еще цементируют в единое целое ту огромную континентальную массу, которую евразийцы определяли как «месторазвитие» (родину) русского народа. Это прекрасно понимают этнократические элиты, стоящие у власти в государствах СНГ. Именно поэтому русские являются наиболее дискриминируемой частью населения постсоветских республик, за исключением Белоруссии. И именно поэтому мы — крымчане, выступая против национального угнетения, будем отмечать как праздник день присоединения Крыма к России, будем напоминать об этом историческом факте, факте бесспорном, не опровергаемом никакими «новейшими» изысканиями националистической историографии. В осмыслении этого факта раскрываются те глубинные связи между «благословенной землей Тавриды» и Россией, связи, объединяющие в тугой и неразрывный узел судьбы Крыма и Москвы.
Кризис национальной идентичности явление общее для постсоветского пространства, в Крыму же он осложняется тем, что, составляя подавляющее большинство населения полуострова, русские стали тем объектом, относительно которого происходит национальное самоутверждение большого «государствообразующего» этноса и малого «коренного» народа. В основе самоутверждения и первых, и вторых лежат оголтелая русофобия, мифологизация собственного прошлого, отрицание какой-либо позитивной роли российского и советского периодов истории Украины и Крыма. Для подтверждения этого тезиса достаточно ознакомиться с содержанием статей в этнической прессе полуострова. Однако куда большую опасность, чем безграмотные статьи в малотиражных изданиях, представляют главы школьных учебников по истории, в которых образ России и русских трактуется преимущественно негативно. Россия предстает в них как «империя зла», главный враг украинской государственности и душитель украинской культуры (3, с.83−84), а русские изображаются агрессивными варварами. Естественно, что в подобном контексте российский период истории украинской территории подается как эпоха колониального угнетения, а присоединение Крыма к России трактуется как акт территориального захвата, вытекающий из агрессивной сущности российского экспансионизма.
Вступать в полемику с представителями националистической историографии традиционно игнорирующими технику научного исторического исследования, которые обретают «вдохновение» в иррациональных источниках обветшалых идеологических догм, — не имеет смысла. И мы не будем этого делать. Хотелось бы остановиться только на ряде положений, имеющих принципиальное значение. Первое касается пресловутой российской экспансии, так называемого «русского империализма». Второе — причин, обусловивших включение Крыма в состав Российской империи и его места в новейшей истории России.
Понятие государства неразрывно связано с территорий. Российскому государству в ходе своей тысячелетней истории удалось распространить свою власть на 1/6 часть земной суши. Естественно, что это достижение явилось результатом территориальной экспансии русского народа. «Корифеи русской историографии (С.М. Соловьев, В.О. Ключевский, П.Н. Милюков и др.) справедливо считали территориальную экспансию ключевой проблемой российской истории» (4, с.61).
В современной науке вопросами экспансии занимается геополитика. Именно экспансия составляет предмет ее исследования — экспансия пространственная, политическая, военная, экономическая, культурная, а в последнее время и информационная. Основой геополитического знания являются учение о роли пространственно-географических факторов в истории и органическая теория государства. С позиций геополитики процесс территориальной экспансии российского государства является одной из лучших иллюстраций к ее теоретическим положениям. Это достаточно ясно понимал уже Г. В. Вернадский, писавший, что фундаментальная необходимость русской экспансии «кроется глубоко в истории, ее нелегко свести в какой-то параграф. Это совсем не „империализм“ и не проявление мелких политических честолюбий российских государственных деятелей. В конечном счете, может быть, это необоримая логика географии, которая лежит в основе всей истории» (5, с.12).
Вполне объяснимо, что подобные аргументы не воспринимались представителями марксисткой историографии и всеми другими «географическими нигилистами». Однако факты истории свидетельствуют, что все великие государства созидались путем экспансии, путем империализма. «Путь империализма — необходимый и вполне законный путь великих государств», утверждал Н. Устрялов (6). Естественно, что можно не разделять эту точку зрения, отказывать ей в праве на существование в современной науке, но тогда, обращаясь к событиям сегодняшнего, было бы логично отрицать и американские танки на улицах Багдада.
Природа российской экспансии имеет объективный характер. Этот процесс вовсе не уникален в мировой истории, его своеобразие заключается преимущественно в характере осваиваемой территории. История, — утверждал Г. В.Вернадский, — не дает более наглядного примера влияния географии на культуру, чем историческое развитие русского народа" (5, с.12). Здесь стоило бы добавить и американского народа.
В XIX веке американским историком Ф.Дж. Тернером была разработана концепция о влиянии подвижной границы страны на ее развитие. Сходство между колонизационными процессами в США и России давно подмечено учеными. Основное отличие между ними состоит в том, что «в России, в отличие от США, где колонизация изначально имела экономическое назначение, новая территория сперва завоевывалась по стратегическим соображениям и только после прекращения военных действий начиналось ее экономическое освоение» (4, с.51). Поэтому-то экономическое освоение присоединяемых к России территорий происходило более медленными темпами, чем в США, и требовало больших усилий со стороны государства. Кроме того, российскому государству пришлось прикладывать поистине титанические усилия на протяжении столетий для сдерживания европейского «дранг нах Остен», на что у Российской Федерации сегодня пока не хватает сил.
По мнению известного военного аналитика Л.Г.Ивашова, с момента образования русского государства определяются лучи его геополитических интересов. Причем вектор экспансии и территориальной интеграции по оси Север-Юг формируется первым из них, «что было обусловлено самим фактором образования Русского государства на торговом пути «из варяг в греки» (7, с.11).
От эпохи полулегендарных походов в VIII веке древних руссов в Крым начинается отсчет растянувшегося практически на тысячелетие процесса утверждения России на берегах Черного моря. Здесь хотелось бы особенно подчеркнуть, что при всей важности геополитической аргументации, с позиций которой не составляет особого труда доказать необратимость этого движения, обоснование присоединения Крыма к России не сводимо исключительно только к аргументам геостратегической и геоэкономической выгоды. На протяжении столетий между древней землей Тавриды и растущим московским государством сформировалось неисчислимое множество связей, большинство из которых находится за пределами рационального осмысления.
Прослеживая истоки этих связей, отмечаешь, что они завязываются уже на заре русской государственности и сразу же приобретают фундаментальный характер. Чтобы доказать это, достаточно привести всего лишь один аргумент, способный перевесить все доводы против русского присутствия в Крыму. Таврида — колыбель русского православия. Здесь, на древней земле Херсонеса, принял крещение Святой Владимир. Отсюда началось распространение православной веры на Руси. Той Веры, которая наложила неизгладимый мистический отпечаток на всю ее историю; Веры, сформировавшей «загадочную русскую душу», тайна которой по-прежнему остается недоступной чужакам. Поэтому, обращаясь к современности, с горечью приходится констатировать, что Россия, отказавшись от Крыма, утратила вместе с ним не сомнительный «рай для курортников», а духовный исток своего национального бытия.
Не только в вере, но и в государственной символике «Третьего Рима» отмечается крымский след. В XY веке двуглавый орел, «оттолкнувшись» от разоренного турками Мангупа, «перелетел» из Царьграда в Москву, где правил Иван III. Великий князь Московский был женат на Софье Палеолог — племяннице последнего византийского императора, брак с которой устроили при помощи выходцев из крымских итальянских колоний (3, с. 86). В 1475 году Иван III сватал своего сына за дочь владетеля Феодоро — кровного родственника двух императорских домов — константинопольского и трапезундского. И с 1494 года византийский двуглавый орел утвердился на гербе России (4, с.141). Новейшие исследования показывают также, что и московский герб может иметь крымские истоки (5). Скульптурная икона Святого Георгия Победоносца, украшавшая главные — Фроловские (ныне Спасские) ворота Московского кремля, по внешнему виду и технике изготовления была практически идентична беломраморным иконам, укрепленным на стене предвратного храма Мангупа и «воротах Всадника» Кафы (Атлы-капу). Искусство, с которым были выполнены эти иконы, очевидец описывал как «удивительное волшебство» (6, с. 34, 90). Несомненно также и то, что приглашению итальянских мастеров для строительства московского Кремля, способствовали тесные торговые и политические связи, сложившиеся в период правления Ивана III, с черноморскими генуэзскими колониями.
После распада Золотой Орды и захвата турками в 1453 году Константинополя, существовал небольшой исторический промежуток во второй половине XV века, когда Москва и недавно возникшее Крымское ханство находились в дружественных, союзных отношениях. Но со смертью Ивана III и Менгли-Гирея, начинается трехвековой период соперничества и борьбы Москвы и Крыма. После покорения набиравшей силу Москвой Казанского и Астраханского ханств, единственной по настоящему смертельной опасностью для национального существования России со стороны степного мира оставалась угроза, исходящая из Крыма. Достаточно вспомнить жуткое нашествие 1571 года, когда крымцы во главе с ханом Девлет Гиреем захватили и подожгли предместья Москвы. По свидетельствам иностранцев, возможно и преувеличенным, в огне погибло 800 тысяч человек, и еще до 150 тысяч было уведено в плен (7, с. 37) для продажи в рабство.
Начиная с XVI века, Крымское ханство становится крупнейшим поставщиком рабов. Понятие «крымская неволя» глубоко укореняется в народном русском сознании, становится одним из его архетипов. Стоявшая за спиной Крымского ханства Османская империя всячески поощряла захват пленников и работорговлю, ставшую главным источником существования для крымских татар, как бы сегодня ни пытались изобразить их кроткими земледельцами. Чтобы представить себе масштабы этого постыдного промысла, ставшего подлинным бедствием для славянского населения Восточной Европы и народов Северного Кавказа, достаточно сравнить следующие цифры. За 350 лет работорговли из Африки было доставлено в Америку около 12 миллионов рабов и до 100 миллионов погибло на пути в Новый Свет (8, с. 3, 167);а за 350 лет работорговли через маленький Крым, по данным выдающегося русского историка и славяноведа В.И.Ламанского, прошло от 3 до 5 миллионов невольников! (14).
Секретарь польского короля Сигизмунда II Михалон Литвин, посетивший Крымский полуостров в первой половине XVI века, сообщал, что все имущество татар составляли «обильно плодящийся скот» и рабы, причем «у них не столько скота, сколько невольников», которых они поставляют «в другие земли». Не случайно, видя бесконечные потоки пленников, направлявшиеся в Таврику, один иудей, «стоящий во главе таможни» на Перекопе, спрашивал у Литвина: «…все так же ли наши земли изобилуют людьми или нет и откуда здесь такое множество смертных?». Увидев же крупнейший невольничий рынок Крыма — Кафу, он восклицает, что «это не город, а поглотитель крови нашей» (9, с. 71, 72, 73).
Миллионы русских, украинцев, поляков, валахов, черкес, проданные в рабство, рассеялись на огромных пространствах — от Алжира до Индии, и только ничтожное их меньшинство, пройдя немыслимые испытания, возвращалось к родному очагу. Думается, что давно уже пришла пора поставить на крымской земле памятник жертвам работорговли — одного из самых постыдных занятий в истории человечества. Прецедент имеется. Руководители так называемых «цивилизованных стран», граждане которых промышляли в прошлом работорговлей, принесли публичные извинения народам Африки. Дождемся ли мы подобных извинений, неизвестно. Пока же в адрес России и русских звучат привычные обвинения в «международном бандитизме» Екатерины II, присоединившей Крым к России (10, с.159) и избавившей таким образом своих подданных от сомнительной «привилегии» быть проданными, подобно скоту, в турецкую неволю.
У современных народов Западной Африки существует поверье, что память о работорговле исчезнет тогда, когда кора огромных деревьев, стоящих на побережье, поглотит опоясывающие их цепи и кольца, к которым приковывали рабов в ожидании невольничьего корабля. Пока же еще до этого далеко. Наверное, и у русских память не короче, чем у африканцев, поэтому пора им перестать каяться в «преступной» политике завоевания Крымского полуострова. Тем более что во многом эта политика была вынужденной и являлась ответом на турецкую экспансию XVI—XVII вв.еков.
Фронт борьбы против Турции протянулся в то время от Гибралтара до Волги. Османская империя рассматривалась тогда как общий враг и государств Европы, и крепнувшей в сражениях Московской Руси, заявившей права на золотоордынское наследство, включавшее в себя не только Казанское и Астраханское ханства, но и земли Северного Причерноморья. На те же территории, а иногда даже и на московский престол, претендовали крымские ханы. Если бы не Турция, которая «была единственным скупщиком захваченных татарами пленных и награбленного имущества», то еще в XVI или, по крайней мере, в XVII веке Россия и Речь Посполитая, поодиночке или объединившись, смогли бы покончить с постоянно досаждавшим им Крымским ханством (7, с. 17−18). Однако история распорядилась иначе.
Завоевание южнорусских степей Россией затянулось до конца XVIII столетия. «Спокон века, еще со времени Святослава, — писал Н. Я. Данилевский, — боролись за них с ордами кочевников сначала русские князья, потом русские казацкие общины и русские цари. Зачем же и с какого права занесло сюда турецкую власть, покровительствовавшую хищническим набегам? Тоже должно сказать и о Крымском полуострове, хотя и не принадлежавшем исстари к России, но послужившем убежищем не только ее непримиримым врагам, но врагам всякой гражданственности, которые делали из него набеги при всяком удобном случае, пожигали в огне и посекали мечом южные русские области до самой Москвы. Можно, пожалуй, согласиться, что здесь было завоевано государство, лишена своей самостоятельности народность; но какое государство и какая народность? Если я назвал всякое вообще завоевание национальным убийством, то в этом случае это было такое убийство, которое допускается и божескими, и человеческими законами, — убийство, совершенное в состоянии необходимой обороны и вместе в виде справедливой казни» (2, с. 30). Как бы непривычно жестко ни звучало высказывание выдающегося отечественного мыслителя — это высказывание умственно свободного человека, свободного от «лучших традиций либеральной русской интеллигенции», никогда не признававшей для своего народа прав на самобытное существование и национальный взгляд на историю.
Овладение Крымским полуостровом стало одной из важнейших внешнеполитических задач Российской империи на протяжении всего XVIII столетия. Россия и состоялась собственно как империя в борьбе за обладание Крымом и Черным морем (11, с. 21). Судьба Северного Причерноморья была решена не столько на полях сражений, сколько на полях и огородах крестьян-переселенцев, упорно наступавших на Дикое поле, отделявшее Крымское ханство от оборонительных линий российского государства. Именно поэтому вторжения в Крым армий русских генералов Миниха и Ласси в 1737 — 1738 годах единственным своим итогом имели опустошение полуострова. Разрыв между освоенной к тому времени русскими территорией Дикого поля и оккупированными в ходе этих военных экспедиций землями был еще слишком велик, чтобы их можно было включить в состав Российской империи. Только после того, как на вновь освоенных пространствах был подготовлен необходимый плацдарм, включение Крыма в состав российских владений стало практически возможным.
Понимание стратегической цели русской колонизации имелось и у правителей Крымского ханства, и у европейских противников России. Не случайно последний поход крымских татар под руководством хана Крым-Гирея в 1768 году был направлен на так называемую Новую Сербию — область близ Елисаветграда (Кировограда), отвоеванную переселенцами у степи в середине XVIII столетия.
Та видимая легкость, с которой армия В.М.Долгорукова в 1771 году овладела Крымским полуостровом, была подготовлена тремя веками тяжелой борьбы, в ходе которой русские оборонительные рубежи от Оки продвинулись к низовьям Днепра и Дона. Не завоевание Крыма открыло путь к колонизации Северного Причерноморья. К этому времени она уже фактически началась. Успехи русского оружия только позволили преодолеть вооруженное сопротивление со стороны Турции и Крымского ханства, направленное на то, чтобы остановить этот процесс.
Присоединение Крыма к России несколько опередило приближение к нему колонизационной волны с севера. Но уже в первой половине XIX века она захлестнула полуостров. Так, городское население территорий, составлявших Таврическую губернию, с 1795 по 1850 годы выросло в десять раз, а все население с 1811 года до середины столетия увеличилось более чем в шесть раз. Темпы освоения земель Новороссии (в том числе и Крыма), превосходили аналогичные и одновременные с ними темпы колонизации американского Запада. При этом в отличие от судьбы индейских племен, частью уничтоженных полностью, частью загнанных в резервации, в ходе новороссийской колонизации ни один из причерноморских этносов не исчез. Этническая карта Северного Причерноморья, наоборот, даже пополнилась за счет колонистов — выходцев из различных стран Европы.
С первых же лет включения Крыма в состав России начинается его интенсивное культурное освоение. Если Петр I, прорубив «окно в Европу», вывел Россию «к передовой границе социально-исторического и технического развития континента», то Екатерина II, «распахнув дверь» в Черное море, открыла России «вход в древнейшее лоно Европы, в ее внутренние, утробные воды, на берегах которых зачиналась античная цивилизация» (12, с.165). Таврида стала духовной «пуповиной», соединившей Россию с европейской прародиной, сделала ее обладательницей собственных памятников классической древности, которых так не хватало «Третьему Риму» для самоутверждения как империи.
Не было во всей России ни одного сколько-нибудь значительного писателя или поэта, не побывавшего в Крыму или не посвятившего ему хотя бы несколько строк (от Пушкина с его восторженным «Волшебный край, очей отрада», до горестного «Здесь обрывается Россия над морем Черным и чужим» Мандельштама. Крымская тема органично и глубоко вошла в ткань русской культуры, русская культура накрепко запечатлелась в современном облике Крыма. «А оригинальный русский сплав всех известных стилей архитектуры, градостроительства, паркостроения с бессмертной красотой приморья и Главной гряды Крымских гор вызвали к жизни уникальный «ансамбль искусств» Южного берега Крыма. И вот создание этого антропогенного ландшафта и является главным вкладом России в формирование облика нашего полуострова» (13, с. 17).
Особенно хотелось бы подчеркнуть какую-то мистическую связь Крыма с судьбой правителей России, начиная со смерти Александра I и до форосского «заключения» М. Горбачева, когда практически каждое судьбоносное для России событие имело прямую или опосредованную связь с Крымом. Например, причиной смерти Александра I стала простуда, полученная им во время поездки по Южному Берегу, после чего московский митрополит Филарет проклял Крымские горы. Брат Александра — император Николай I, удрученный неудачами в ходе Крымской войны, то ли покончил жизнь самоубийством, то ли, тяжело заболев, осознанно выбрал смерть, а не выздоровление.
Что же касается собственно Крымской войны, то она занимает место среди крупнейших и наиболее драматичных конфликтов в мировой истории. По сути, она была войной цивилизационной. Вся Европа объединилась против России, которой было отказано в праве войти на равных в «семью европейских народов». Героическая оборона Севастополя в годы Крымской войны принесла ему имя «города русской славы».
Крымская война совсем не случайно отделена практически равными хронологическими отрезками от Великой Французской и Великой Октябрьской революций. Главным итогом поражения победоносной империи стал слом царистского самосознания русского народа, что является самой характерной чертой завершающего периода российской имперской истории. Еще накануне войны, по меткому замечанию П.А.Валуева, Россия представляла собой «гладкое поле, где воля правительства не встречает преград» (14, с. 144). Она была надеждой и оплотом всех европейских реакционных сил.
Сидя в оренбургской глуши, мудрый ученый-востоковед В. В. Григорьев делился своими заветными мыслями с одним из корреспондентов: «Крымская война будет иметь своего двойника в Империи. Дай Бог только, чтобы роль французов и англичан досталась в этой компании народу, а роль России — помеществу» (15, с.473). Что и случилось. Прошло не так уж много времени, и Россия стала центром мировой революции…
Что же касается революции русской, то Крымскому полуострову пришлось пережить одни из самых драматических страниц кровавой междоусобицы гражданской войны. Оставаясь «последним оплотом Российской империи», Крым в холодном декабре 1920 года превратился во «всероссийское кладбище», над которым не заходило «Солнце мертвых». Символично, что уходящая Россия отправилась к чужим берегам от священных стен Херсонеса-Корсуня, оставляя купель Святого Владимира во власти красных безбожников.
Новая Россия строила свой новый мир как бы с чистого листа. Революция освободила огромную энергию, копившуюся на протяжении столетий в народной толще. Ее преобразующая сила за 70 лет советской власти коренным образом изменила облик полуострова.
В годы Великой Отечественной войны Крым не раз был в центре событий, оказавших влияние на судьбу России и мира. Сегодня не часто вспоминают, что решение Гитлера в конце лета 1941 года повернуть свои наступающие армии с московского направления на Украину и Крым во многом предопределило исход войны. 21 августа он издал приказ, в первом пункте которого говорилось: «Важнейшей целью до наступления зимы считать не захват Москвы, а захват Крыма…» (16, с. 273; 17, с. 227−228). В результате немецкие войска потеряли реальную возможность овладеть столицей СССР. После войны гитлеровские генералы назовут это решение фюрера роковым, предопределившим поражение Германии во Второй мировой войне.
Героическая оборона Севастополя, трагедия Крымского фронта, Аджимушкай, штурм Сапун-горы навсегда останутся в анналах русской военной истории. Так же, как Крымская конференция 1945 года — в истории мировой дипломатии. Решения конференции в Ялте способствовали обретению Советским Союзом статуса сверхдержавы. Под сенью этого статуса, Крым переживает свой «золотой век», становится подлинной всесоюзной здравницей, местом массового паломничества миллионов нетребовательных советских отдыхающих.
После выселения из Крыма в 1941 году немцев и в 1944 году татар, армян, греков и болгар, он становится типичной русской провинцией. Передача полуострова в состав Украины практически не отразилась на образе жизни крымчан. Ситуация изменилась с началом перестройки, когда сквозь трещины фальшивой позолоты проступили пугающие очертания нового мирового порядка. Крым пришел в движение, охватившее самые широкие народные массы. Возможность развала единого государства потребовала быстрого принятия каких-либо политических решений. В Крымской области прошел первый в СССР референдум, в результате которого она повысила свой статус до автономии, и получила право участвовать в подписании нового союзного договора. Право, так и оставшееся не реализованным.
После образования независимой Украины и особенно форсированной украинизации в последние годы многие крымчане ощутили угрозу потери своей национальной идентичности, разрыва духовной связи с большим Отечеством — Россией. Выборы 1994 завершились триумфальной победой кандидатов от блока «Россия». Однако, как утверждал классик, главное не прийти к власти, а удержать ее. Этого пророссийским силам тогда сделать не удалось. Эпоха «бури и натиска» отошла в прошлое. Задача ближайшего времени — объединить все позитивное, что имеется в русском движении, и, опираясь на поддержку России, которую она оказывает соотечественникам, сосредоточить усилия на сохранении русской самобытности Крыма.
Наиболее приемлемый путь для этого видится в развитии регионального самосознания русского населения полуострова, в его своеобразном ментальном «закреплении» на древней земле Тавриды. Эта задача вполне решаема, особенно учитывая тот факт, что более половины русских крымчан родилось и выросло в Крыму, поэтому для них он является Родиной в подлинном смысле этого слова, а, следовательно, и месторазвитием русской культуры. Социологические исследования фиксируют в последние годы феномен русско-крымской идентичности. С каждым годом число тех, кто называет себя крымскими русскими, возрастает. Это свидетельствует о том, что спустя двести двадцать пять лет после присоединения Крыма к России, русская культура настолько укоренилась на крымской земле, включив ее в свой генетический код, что началась ее пространственная самоорганизация, подтверждением чему и является крымско-русская идентичность.
ЛИТЕРАТУРА:
1. Зубкова Е., Куприянов А. Возвращение к «русской идее»: кризис идентичности и национальная история // Национальные истории в советском и постсоветских государствах. М., 1999.
2. Данилевский Н. Я. Россия и Европа. Л., 1995.
3. Забелин И. История города Москвы. М., 1905. — Ч. 1.
4. Лакиер А. Б. Русская геральдика. М., 1990.
5. Яхонт О. В. Истоки московского герба // Москва — Крым. Историко-публицистический альманах. М., 2000.
6. Книга путешествия. Турецкий автор Эвлия Челеби о Крыме (1666−1667 гг.). Симферополь, 1999.
7. Широкорад А. Б. Русско-турецкие войны 1676−1918 гг. Минск, 2000.
8. Абрамов С. Ю. История работорговли на Верхне-Гвинейском побережье. М., 1966.
9. Литвин М. О нравах татар, литовцев и москвитян. М., 1994.
10. Джемилев М. Народ имеет право // Родина. 1995. N 3−4.
11. Киселев С.Н., Киселева Н.В. Размышления о Крыме и геополитике. Симферополь, 1994.
12. Эпштейн М. Н. «Природа, мир, тайник вселенной…»: Система пейзажных образов в русской поэзии. М., 1990.
13. Веникеев К. Влияние присоединения Крыма к России на архитектуру и ландшафты полуострова // Крым и Россия: неразрывные исторические судьбы и культура. Симферополь, 1994.
14. Валуев П. Дума русского // Родина. 1995. N 3−4.
15. R. На заре крестьянской свободы // Русская старина. 1898. N 3.
16. Гудериан Г. Воспоминания солдата. Смоленск, 1998.
17. Мировая война: Взгляд побежденных. 1939−1945 гг. М., 2002.
http://rusk.ru/st.php?idar=112722
Страницы: | 1 | |
