Притчи и достопамятные сказания

Ловец зверей поднялся раз
На гору за добычей,
Увидел старца он в тот час
В отшельничьем обличье.

Антоний с братией своей
Беседой утешался
И некой вольностью речей
Порою отличался.

Охотник соблазнился тем:
«Где ж Божие смиренье?
Гласили: старец добр ко всем,
Но строг в делах спасенья».

Антоний, мысли те прозрев,
Ловца позвал поближе
И лук согнуть вдруг повелел:
«Смущен ты мною, вижу».

Охотник лук свой натянул,
Покорный отчей воле.
«Нет, мало, братец, ты согнул,
Ещё давай, поболе».

Тогда охотник возразил:
«Нельзя так гнуть безмерно,
Коль натяну я со всех сил,
То лук сломаю, верно».

На это старец отвечал:
«И в Божьем деле то же…
Ты лук перегибать не стал,
А человек дороже!

Во всем, поверь мне, иногда
Полезно послабленье».
Охотник получил тогда
Урок и вразумленье.

НЕ БЕРИ, ЧЕГО НЕ СЛЕДУЕТ…

С учениками в некий час
Шел старец по дороге,
Ведя беседу на сей раз
О совести во Боге.

Вдруг ученик узрел предмет
И, испытав сомненье,
Он получить решил ответ,
У старца вразумленье:

" Благослови, отец святой,
Поднять с земли вещь эту,
Я вижу в связке здесь тугой
Горох, теплом согретый", —

«Ты ль вещь сию здесь положил?» —
Промолвил старец строго. -
«Нет, отче, кто-то удружил,
Иль обронил в дороге». -

«А коль не ты, тогда не трожь,
То мысли не благие,
Бери лишь то, что сам кладешь
Или дают другие"…

Как святостью чиста душа,
Понять сегодня сложно,
Вникай же в притчи не спеша,
Перенимай, что можно.

КАЖДЫЙ СУДИТ В МЕРУ…

Трое путников бредут
Раннею порою,
Чрез селение идут,
Брезжит свет зарею.

Вдруг тихонько возле них
Скрипнула калитка,
Торопливо в тот же миг
Вышел кто-то прытко.

— Кто ж то есть? Наверно, вор, —
Первый путник мыслит, —
— С темноты и до сих пор
Кражей он промыслит.

— Верно, это любодей, —
Мысль другого гложет, —
Ишь, как прячется людей:
Свет его тревожит.

— Верно, праведник идет
В церковь помолиться,
Раз чуть свет, с зарей встает, —
Третьему так мнится.

Каждый думал об одном
В меру разуменья,
Потому о факте том
Три сложилось мненья.

ВДОВА И КУПЕЦ

Одной вдовы благочестивой
Торговец домогаться стал,
Была вдова весьма сметлива,
Купец умом же не блистал.

«Исполни ты мое желанье
И будет то, что хочешь сам, —
Вдова сказала, — испытанье
Тебе недельное я дам».

«Что скажешь, сделаю, царица, —
Купец покорно отвечал, —
Лишь бы потом вознаградиться,
Чтоб точно я об этом знал».

«Так вот, мне дай зарок скорей
(Он для тебя довольно прост),
Чтобы в теченье семи дней
Хранил ты полный строгий пост».

Купец, поклявшись словом чести,
Ушел, довольный, восвоясь,
И дома, запершись на месте,
Неделю всю провел, постясь.

Прошли те дни, а с ними ночи,
Приходит вновь к вдове купец:
Но что с ним? Бледен, впали очи
И похудел наш молодец.

«Ну, каково твое желанье? -
Спросила вдовушка купца, —
Награда ждет за испытанье,
Постился, вижу, до конца».

«Дай мне поесть за все страданья,
Скорей бы голод утолить,
Иного нет пока желанья».
«Ну что ж, пусть так тому и быть, —

Вдова ответила покорно
И угощенье подала, —
Ты заслужил его, бесспорно».
Вина в бокалы налила.

«И в будущем, когда стремленья
В тебе от плоти возгорят,
Ты ограничь себя терпеньем
И попостись дней семь подряд».

ПРИТЧА О ТЕРПЕНИИ

Однажды старец заболел,
И в немощи телесной
Он много дней не пил, не ел
В своей каморке тесной.

Какой-то инок молодой
Пришел помочь в болезни,
Заняться тотчас же едой
Он счел всего полезней.

Решил с бобами суп сварить,
Спросил благословенье,
В сенях огонь стал разводить,
Готовя угощенье.

Но, перепутав, взял кувшин
Он с маслом для лампады,
Прогоркшим, словно керосин,
И в суп налил, что надо.

Сварив еду и сотворив
Молитву Всеблагому,
Несет он, двери отворив,
Питание больному.

«Попробуй, отче, подкрепись», —
Он слезно старца просит,
Тот, через силу поднявшись,
Еду ко рту подносит.

Но, Боже, горький вкус каков,
Что перец иль горчица!
«Знать Божий Промысел таков,
Что брат мог ошибиться».

С большим трудом, чтоб не подать
И вида отвращенья,
Стал потихонечку вкушать
Смиренно угощенье.

«Не правда ль, пища хороша?!» —
Воскликнул инок вольно,
Кивнул болящий, чуть дыша:
«Однако ж мне довольно».

«Еще поешь, отец родной,
Я подолью немного», —
«Не надо, сын мой дорогой,
Я сыт уж, слава Богу».

Но тот настойчиво просил
И, претерпев мученье,
Две ложки старец вновь вкусил,
Сдержавши отвращенье.

Затем рукою отстранил
Суп от себя подальше.
«Ешь, отче, и прибудет сил,
И будешь здрав, как раньше.

Но хочешь я с тобою сам
Поем немного, право?
Не зря же столько хлопотал,
Суп должен быть на славу…»

Но что за ужас… Горечь…Жуть…
Что хина иль горчица!
Чувств не лишившись инок чуть,
Готов был провалиться

Сквозь землю: «Что я натворил,
Какое прегрешенье!
Тебя ж я чуть не отравил,
Увы, мне нет прощенья…»

«Нет, ты, сын мой, меня прости
За малое смиренье,
Что за любовь я заплатил
Отсутствием терпенья».

Порой мы ропщем на еду
И в мелочах брезгливы,
Учись, вникая в притчу ту,
Во всем быть терпеливым.

О ГОРДОМ МОНАХЕ

Один отец премудрый
Поправил гордеца,
Но тот, в высокоумьи,
Вдруг перебил отца:

«Прости меня, о авва,
Но я не горд совсем,
Что говорил ты, право,
Не отношу к себе.

Не ведаю гордыни,
Смирен и кроток я,
Нет гордости в помине
Ни капли у меня».

Вздохнул премудрый отче
И молвил: «Промеж нас
Сам показал воочию,
Что горд ты, брат, сейчас.

Чем же яснее можно
То было доказать,
Как тем, что: «Я не гордый!» —
В надменности сказать?!»

НАШИ ЖЕЛАНЬЯ

Умели старцы подчинять
Уму свои желанья,
Страстям поблажки не давать
И укрощать мечтанья.

Вот небольшой лишь эпизод
Из жизни древней той,
Где, во Христе живя, народ
Стяжал венец святой:

Один из старцев захотел
Отведать огурец,
В том страсть услады усмотрел
В себе святой отец.

Взяв огурец, перед собой
Подвесил, чтобы впредь
Во всякий час и миг любой
«Запретный плод» мог зреть.

Так и сидел, пока не стих
Зов чрева наконец,
И в полноте преодолел
Соблазн на огурец.

Другой из старцев, Агафон,
Сочтя, что стал болтлив,
Ходил немым три года он,
В рот камень положив.

ПРИТЧА
(По свт. Иоанну Златоусту)

В известный знатный дом когда-то
Был приглашен философ-муж;
Конечно, вовсе не богатый,
Лишен манер и неуклюж.

Шеренги слуг ступали чинно,
Вокруг сияла чистота,
В роскошном убранстве гостиной
Царили блеск и красота.

Философ, мало тут побывший,
Внезапно озираться стал,
К дворцам подобным не привыкший,
Чего-то долго он искал.

Потом вдруг с видом огорченья,
Подстать поступку наглеца,
Он плюнул смачно с облегченьем
В лицо хозяину дворца.

Поднялся шум невообразимый:
«Да как он смел — подлец, нахал!..
Поступок этот нестерпимый», —
Хозяин дома так сказал…

Виновник же ответил прямо,
Что плюнуть думал по нужде,
Но не нашел отхожей ямы
И места грязного нигде.

Повсюду блеск и украшенья,
Во всем порядок налицо,
Иного не найдя решенья,
Избрал тогда он то лицо,

Что было менее пристойно
И было более всего,
По мнению его, достойно,
Чтоб плюнуть именно в него.
1993

СПОР МОНАХОВ

Два инока когда-то жили
В обители одной святой,
И отчего-то вдруг решили
Они поспорить меж собой.

Один сказал: «Но как-то будет?
Отвыкли мы от прений здесь», —
Другой ответил: «Бог рассудит,
Пока же лучше нам присесть.

Вот хлеб, его кладу на стол я,
Ты говори, что это твой,
А я скажу, не верю, мол, я,
Хлеб этот истинно есть мой.

Так, препираясь раз за разом,
Поспорим мы тогда всерьез"…
Решили. Приступили сразу,
Но вышел вот какой курьез:

«Мой хлеб», — сказал в начале первый.
«Нет, мой!» — другой тут возразил.
«Зачем глаголишь ты неверно?
Мой хлеб!» — вновь первый повторил.

«Ну ладно, твой пускай уж будет», —
Сказал смиренно вдруг другой, —
Ты говорил, что Бог рассудит,
Но разберемся меж собой:

К чему нам в слове препираться,
Суетно время проводить,
Напрасно спорить и ругаться,
Когда в любви должны мы жить?»

Так спор у них не состоялся,
Хоть хлеб по-прежнему лежал,
Как первый спорить ни старался,
Другой ему не возражал.

Понять не сложно притчу нам:
Спор сам собою не творится,
Коль не желаешь спорить сам,
То спор с другим не состоится.
1993

ЦЕНА ДОБРА
Притча о Петре «Хлебодаре»

Был жаден некий человек
До умопомраченья,
И нуждам ближних он вовек
Не придавал значенья.

Не трогал нищих вид его,
Ни слезы, ни прошенья,
Владела более всего
Им страсть обогащенья.

Раз хлеб богач в повозке вез,
Его окликнул нищий
(Такой, что не взглянуть без слез),
Прося немного пищи.

В беспамятстве схвативши хлеб,
Скупец в лицо бедняге
Швырнул, ругая нищих всех,
Бродяг, больных и нагих.

В ту ночь внезапно смерть пришла
К скупому в сновиденьях,
И душу темную взяла
Во зле и прегрешеньях.

Суд страшный… Трепетно душа
Внимала обвиненьям;
Всю жизнь, что прожила греша,
Узрела во мгновенье.

Клонилась чаша со грехом,
И бесы ликовали,
Была совсем пуста с добром,
И Ангелы молчали.

Вдруг Ангел Света произнес:
«Ах, был ведь добрый случай!
Когда он хлеб в повозке вез,
Из всех он самый лучший!»

И сразу чаша с грешным злом
Вдруг стала подниматься,
А с милосердьем и добром,
Напротив, опускаться.

И перевесило добро
Всю массу прегрешений,
Хоть было призрачно оно,
Ничтожно по значенью.

Вдруг все пропало. Вновь ожил
Скупец каким-то чудом,
И жизнью праведной зажил
Он милосердно к людям.

Стал скор на милостыню вдруг,
Продал свое именье,
И поражались все вокруг
Чудесной перемене.

Учти, что добрые дела
К тебе с лихвой вернутся,
Покроют множество грехов
И щедро воздадутся.

ЭПИЗОД
Из жития свт. Тихона Задонского

Рабу Божию Анатолию Ф. посвящаю

Помещик как-то, рассерчав,
Святителя ударил,
Тот, на колени молча встав,
Ланиту вновь подставил:

«Прости, мой брат, что соблазнил
Тебя на злое дело,
Прости, что шибко рассердил,
Что злость в тебе вскипела!»

Поступком тронут, поражен
Помещик дивным этим,
Он и смущен, и постыжен,
И отрезвлен ответом.

Но вдруг, по-детски зарыдав,
Упал сам на колени,
Всю мерзость гнева осознав,
Молить стал о прощенье…

С тех пор помещик стал иным:
Спокойным и терпимым,
Никто его не видел злым,
А лишь невозмутимым.

Излишне случай пояснять
Сей более подробно;
На зло добром лишь отвечать —
Так Господу угодно.

ПАДЕНИЕ ПАСТЫРЯ

Он молод был. Христа любил
И ревностно Ему служил.
Имел дар слова, внешность, стать,
Мог и утешить, и понять.

Как чист и звонок был тот глас:
«Прости, Христос, спаси всех нас!»
Как множился вокруг народ,
Как ярок был звезды восход!

Но враг спасения не спит
И козни лютые вершит.
Наш пастырь в окруженье жен
Был блудной страстью поражен.

В душе кипящая волна,
А пред глазами дом, жена…
Боренье чувств познав сполна,
Он уступает, страсть сильна;

Слабеет он, желанья жгут,
Толкают на постыдный блуд.
Затмилось зрение греха,
Была минута лишь сладка,

Но горьки час и день, вперед
Печально времечко идет.
Не смыт с души тяжелый грех,
А пастырь на виду у всех,

Как прежде, в храме вновь стоит
И снова всем благовестит,
Вновь к покаянию зовет,
Внимает словесам народ.

Но сух и мертв вдруг стал язык,
К гортани словно бы прилип.
И веры нет, точней, не та,
Хоть исповедует Христа.

Все по-иному. Все не так,
А на душе тоска и мрак.
В алтарь заходит он, стоит
И на Спасителя глядит.

Кладет пред Ним земной поклон.
Но что это, мираж иль сон?
Спасителя печальный лик
Вдруг отвращается на миг.

Из глаз пречистая слеза
Скользит, как вешняя роса…
Как страшно! Пастырь зарыдал
И наземь вдруг без чувств упал…

Эпилог.
Бог милостив. Прощен тот грех.
Лишь в назидание для всех
Поведал я о том, что сам
Мне пастырь честно рассказал.
1999

ОРЁЛ И ПЕТУХ

В селенье жил петух,
Исправно службу нес,
Чуть свет людей будил
И разгребал навоз,

Кур с важностью топтал,
Копал в земле червей,
И в жизни не искал
Он большего своей.

Орел иначе жил:
Он в небесах парил
И зоркостью очей
Добычу находил.

То камнем падал вниз,
То к солнцу вновь взмывал,
Царем был назван птиц
И выше всех летал.

Он видел много стран,
Селенья, города,
Безбрежный океан,
Где пенится вода,

И горный водопад,
И ширь степных полей,
И чудный стольный град,
Где множество людей.

Однажды отдохнуть
Спустился он в село,
Чтоб вновь продолжить путь,
К тени его влекло.

Укрывшись средь ветвей,
Вдруг петуха узрел.
Навозных тот червей
Из кучи греб и ел.

«Послушай, друг, — тогда
Орел вдруг произнес, —
Пойди-ка ты сюда,
Оставь-ка свой навоз.

Ты ведь к породе птиц,
Как я, принадлежишь,
А стелешься все ниц,
Лишь ходишь, не летишь.

Наверно, не знавал
Ты горной высоты,
Не видел цепей скал,
Небесной красоты,

Ни речек, ни озер,
Ни пойм, ни берегов,
Ни величавых гор,
Ни белых облаков.

Послушай, ты живешь
Лишь крохой бытия,
В навозе корм клюешь
Земного жития.

Ах, если б хоть на миг
Ты ввысь смог воспарить,
Быть может бы постиг,
Как подобает жить».

Петух ему внимал,
Но мало понимал,
Все головой кивал
Да червяков клевал.

Но вскоре вновь в навоз
Заветный поспешил,
И с рвением, всерьез
Его заворошил.

Орлу же невдомек,
Он силится сказать,
Но все слова не в прок,
Петух не хочет знать.

И понял вдруг царь птиц,
Небесный вития,
Что строгость есть границ
В познанье бытия.

Так люди в суете
Живут одним земным,
К небесной красоте
Пути закрыты им.

Им не понять других,
Кто к выси устремлен,
Была б беседа их
Как петуха с орлом.
1995