«Свет неприступный» для человеков

На Святой Земле в Страстную седмицу

«Никто, зажегши свечу,
не ставит ее в сокровенном месте,
ни под сосудом, но на подсвечнике,
чтобы входящие видели свет». (Лк.11,33.)

С РОССИЙСКИМИ НОВОМУЧЕНИКАМИ НА СВЯТОЙ ЗЕМЛЕ

На паломническую поездку по Святой Земле меня подвигла инокиня Маргарита (Калашникова). На проходивших в Москве в 2003 и 2004 году Рождественских Образовательных чтениях, в которых мне довелось принимать участие, матушка являлась куратором секции «Новомученики и исповедники Российские» и организатором первой экспозиции «Евхаристия. Мученичество. Спасение», также посвященной подвигу новомучеников. И уже тогда, на Чтениях, у матушки Маргариты зародилась идея: совершить крестный ход по Святой земле со святыми иконами Российских новомучеников. Зачем? — возникал вопрос. Ведь наши святые, Богом и Церковью прославленные, находятся в Чертогах Небесных, в Горнем Иерусалиме, пред славою которого бледнеет любой земной город. Но это нужно было нам, странствующим покуда в этой плачевной юдоли, колеблемым волнами житейского моря, чтобы при посредничестве и с предстательством наших святых, на крови которых возрождается ныне Православная Церковь, помолиться на Святой земле о нашей Родине, о наших близких и дальних, о спасении своей души. И вот, собрав участников секции, матушка организовала эту поездку.

7 апреля 2004 года, в среду Страстной седмицы, наша группа вылетела из Москвы в Тель-Авив. Матушка взяла с собой икону всех святых новомучеников и исповедников Российских, я же, от нашей Алматинской епархии, привезла на Святую землю икону Священноисповедника Николая, архиепископа Алма-Атинского и Казахстанского. С этими иконами и проходило наше паломничество и, несомненно, что те великие милости, которые получили мы, совершая наш крестный ход, даровал нам Господь по их святым молитвам.

Мы провезли иконы Российских новомучеников по святым местам Палестины, которые особенно дороги православному миру. Наши святые были с нами в Вифлеемской пещере Рождества Христова, в древнем городе Назарете, где жил Господь в послушании у родителей Своих, на горе Фавор, где преобразился Он пред учениками Своими, в Гефсиманском саду, где Господь, молясь о Чаше, скорбел и тосковал, «и был пот Его, как капли крови, падающие на землю». (Лк. 22, 44).

Мы прошли с ними в Страстную пятницу вслед за Блаженнейшим Патриархом Иерусалимским Иринеем и сонмом духовенства по крестному пути — Via Dolorosa — от претории до Голгофы, которым шел Спаситель наш на распятие, неся Крест Свой.

Крестный ход был очень многолюдным. Заслон полиции ограждал Патриарха и духовенство, сдерживая натиск людского потока. Идя по этому пути, матушка Маргарита несла привезенный ею деревянный восьмиконечный крест. Мне же довелось нести икону всех новомучеников Российских. Помню, с каким благоговением прикладывались к этой иконе встречающиеся нам на пути паломники и православные жители Иерусалима. Вот православный грек, перекрестившись, протянул к иконе руку, а затем приложил ее к своим губам; за ним монахини-румынки, в черных таблетках на головах тянутся поцеловать икону. Вот встретилась настоятельница нашего русского Горненского монастыря в Иерусалиме игумения Георгия вместе с сестрами. Увидев икону Российских святых, она спешит перекреститься и приложиться к ней. За игумений подходят сестры обители. Мне приходится приостановиться и дать возможность приложиться всем им. Я отстаю от крестного хода, полиция теснит, паломники толкают, кто-то жестоко наступает мне на ноги — я взмолилась новомученикам, и вот, каким-то чудом пройдя сквозь заслон полиции, оказалась на прежнем своем месте — в голове крестного хода.

По узким иерусалимским улочкам, заставленным торговыми лавками, Иерусалимский Патриарх, неся поддерживаемый другими архиереями большой деревянный крест, приближается к храму Воскресения Христова, под сводами которого находится гора Голгофа — то место, на котором совершилось искупление человеческого рода. Процессия входит в храм, Патриарх поднимается на Голгофу. Я остановилась на площади перед храмом.

Здесь мне запомнилось, как молодая гречанка, которой я дала подержать икону, пока перезаряжала свой фотоаппарат, целовала ее, потом расцеловала меня: «Россия! Россия!» — восклицала она. Ей хотелось подольше подержать икону в своих руках, и я сфотографировала гречанку вместе с иконой на площади у храма Воскресения Христова.

Мы возили икону Новомучеников в Гефсиманию к гробнице Пресвятой Богородицы. На Елеонской горе, в монастыре равноапостольной Марии Магдалины мы прикладывали эту икону, где в сонме новомучеников Российских, изображены Царственные мученики, к мощам преподобномученицы Великой княгини Елисаветы. Икона была с нами на Иордане, где мы погружались в святые иорданские струи.

Думаю, что по молитвам новомучеников нам с матушкой Маргаритой удалось остаться в храме Воскресения Христова утром в Великую Субботу, накануне схождения Благодатного огня, тогда как всех православных паломников после окончания чина Погребения Плащаницы в пятом часу утра израильская полиция из храма вытеснила. Когда это началось, матушка сказала мне: «Молись новомученикам!» И я взмолилась. Из храма выгоняли всех, даже духовенство, и выгоняли жестоко. Но, несмотря на тот шквал и ураган (именно так можно назвать то, что в тот момент происходило в храме), мы с матушкой все же остались в нем, хотя и в разных местах, не зная о судьбе друг друга. Это дало нам возможность спокойно дождаться начала крестного хода перед схождением Благодатного огня — этого удивительного образа Богоявления — и занять места недалеко от Кувуклии, что позволило прекрасно видеть все то, что предшествовало схождению огня и сам огонь.

Но об одном событии, происшедшем с нами на Святой земле, думаю, тоже по молитвам наших святых, хочу рассказать особо. Я выделила его в отдельный рассказ, который назвала:

НЕТВАРНЫЙ СВЕТ ДЛЯ РУССКИХ ПОЛОМНИКОВ

И ныне свет Христов воссиял из Гроба Господня
И озаряет наши сердца.
Будем же жить в этом свете и тянуться к нему
всем своим существом!
Будем же лобызать ноги Воскресшего ныне
Спасителя нашего Господи Иисуса Христа.
Святитель Лука Крымский (Войно-Ясенецкий).

Сегодня, 11 апреля, день Светлого Христова Воскресения и последний день нашего пребывания в святом граде Иерусалиме. Завтра рано утром мы должны уехать в город Назарет, а через два дня наша паломническая группа возвратится в Россию, а я — в Казахстан. За те несколько дней, что Господь даровал нам провести в Его Святом граде, мы пережили незабываемые минуты и часы, соприкасаясь с величайшими святынями Святой Земли, и вновь, как бы заново переживая и осмысливая Евангельские повествования о жизни, страдании и воскресении Спасителя мира. Особенно напряженными и духовно насыщенными были последние два дня — Великая Суббота, ознаменованная ожиданием и принятием Благодатного огня, и сегодняшний день Святой Пасхи, который подходил уже к концу.

Я нахожусь в храме Воскресения Христова. Мне не хочется отсюда уходить, я обхожу все святые приделы храма, молюсь обо всех, кого помню, прикладываюсь ко Гробу Господню, поднимаюсь к Голгофе.

Десятый час вечера. Храм только что закрыли. Выйдя из Яффских ворот старого города, по Яффской улице я возвращаюсь в гостиницу. Мне очень хочется спать — предыдущие несколько ночей мы провели в храме и почти не отдыхали. Но, зайдя в номер, вижу, что моя спутница инокиня Маргарита собирается снова идти в храм на ночную Литургию, которая начнется на Гробе Господнем в час ночи. Она предлагает мне пойти вместе с ней. Мне не очень хочется идти, я настроилась отдохнуть, но отказываться от молитвы у Гроба Господня не решаюсь. И хотя испытываю в душе сопротивление, но обещаю придти в храм к началу службы.

Матушка Маргарита ушла. Немного отдохнув в номере, я тоже отправилась ко Горбу Господню, где после небольшого ожидания началась утреня, а затем Литургия.

В эту ночь народа в храме собралось не очень много — паломники устали и отдыхали в гостиницах. Молиться было легко, но иногда приходилось садиться от усталости на скамейку и давать себе небольшое послабление. Служили в основном греческие священники — только один священник и два диакона из России. На клиросе пело несколько монахов-греков. Их распевы — гармоничные и протяжные, хотя и красивые, но немного заунывные. Было досадно, что греческий язык нам непонятен. Невольно вспоминались наши светлые и радостные пасхальные напевы. А главное — очень хотелось здесь, в духовном центре Вселенной услышать прекрасные слова Пасхальной службы на нашем родном, церковно-славянском языке: пасхальный канон, стихиры Пасхи, которые наполняют душу светлой радостью, благою вестью о Воскресшем Господе. Так не хватало того радостного ликования, к которому привыкли мы в наших русских храмах — переполняющего сердце и светлой волной изливающегося на всех, с кем встречаешься в эти святые дни.

И, как потом оказалось, не я одна испытывала жажду по нашим славянским песнопениям.

Около пяти часов утра служба закончилась. Хотелось поскорее идти в гостиницу и немного отдохнуть перед отъездом в Назарет. Но матушка Маргарита тянет меня в Кувуклию, приложиться к Гробу Господню и при этом сообщает: «Не уходи. Сейчас будем петь пасхальные песни по-русски! Я попросила нашего русского священника, и он пошел взять на это благословение у греков!» Я снова недовольна матушкой: «Вот еще что придумала! Кто будет петь?» У матушки нет ни слуха, ни хорошего певческого голоса. А я устала, и вообще не можем же мы петь одни на весь храм! Но пока мы стоим в очереди у Гроба Господня, приходит батюшка и сообщает, что нас благословили попеть по-русски. Он становится перед Кувуклией и поет: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!» Мы подпеваем ему. Но, пропев три раза, он обращается к нам: «Ну вот, так и пойте», а сам прощается и уходит. Деваться некуда. Приходится петь. «Воскресение Христово видевше…» — затянула матушка Маргарита. Она поет ужасно фальшиво, гнусаво, но очень громко. Чтобы как-то исправить ситуацию я подхватываю: «…поклонимся святому Господу Иисусу…» Я пою, как мне кажется, чисто, но у меня не хватает голоса, чтобы ее перекрыть, я стараюсь изо всех сил, я не хочу, чтобы наше русское пение так неказисто звучало, но матушка тоже старается изо всех сил и начинает петь еще громче и еще фальшивей. Мне становится досадно — вокруг нас стоят русские паломники, но никто нас не поддерживает, никто не подхватывает нашего пасхального пения, лишь один пожилой серб, стоящий за нами пытается нам помогать, но и у него не очень хорошо это получается. Служитель-грек всех торопит поскорее приложиться к Гробу Господню и выходить наружу: «Finish! Finish!», — кричит он по-английски, а мы поем, поем, вот уже приближается наша очередь войти в Кувуклию, в придел Ангела, мы стоим уже у самых дверей. Я не выдерживаю и говорю: «Матушка, ну хватит петь, напелись уже». Матушка замолкает, но тут встревает серб: «Матушки, — просит он нас, — спойте «Ангел вопияше Благодатней…». Это песнопение я очень люблю и поэтому сразу затягиваю: «Ангел вопияше Благодатней: Чистая Дево, радуйся! И паки реку: Радуйся! Твой Сын воскресе тридневен от гроба…» — «Воскресе от гроба… это было здесь, — молнией проносится в моих мыслях, — и сейчас я стою у входа в тот самый Гроб, где воскрес тридневный Господь», — мне становится жутковато… - «…и мертвыя воздвигнувый; людие, веселитеся!», — почти вопим мы с матушкой, и в это время как яркая вспышка пронзает темный придел Ангела, все озаряется голубоватым светом. Вот еще вспыхнуло, и еще… Мы с матушкой смотрим во внутрь придела, потом друг на друга… И вдруг до нас доходит, что это Сам Господь поддерживает нас, что Он, Воскресший, здесь, рядом с нами! Мы входим в придел Ангела: «Светися, светися, новый Иерусалиме! — дыхание перехватывает, но, уже не стесняясь своей фальши и не стесняясь никого, поем мы что есть сил эти дивные слова, — Слава бо Господня на тебе воссия!», — снова голубая вспышка пронзает темный придел, снова все озаряется, в придел набиваются люди, все ликуют, что-то радостно вскрикивают, серб начинает плакать и смеяться одновременно, он как ребенок ударяет в ладоши, и уже все подхватили и запели: «Ликуй ныне и веселися, Сионе! Ты же, Чистая, красуйся, Богородице, о восстании рождества Твоего!» — а свет яркими вспышками продолжает озарять придел Ангела. Дежурный грек, по-видимому, в этот момент растерялся и забыл о своих обязанностях — подгонять паломников. Нас никто не торопит, мы стоим в приделе, и при вспышках Нетварного Света я оглядываю каждый выступ витиеватых мраморных стен этого придела и впитываю в себя все виденное и переживаемое мною сейчас. «Христос Воскресе!» — возглашает кто-то по-русски! «Воистину Воскресе!» — отвечают все, и уже целый хор русских паломников начинает петь: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ!"… Но в это время приходит армянский священник и начинает всех подгонять, торопит быстрее выходить из Кувуклии: подошло время армянам служить Литургию в приделе Ангела. Я ныряю в низкое отверстие, ведущее на самый Гроб Господень, падаю на колени, целую мраморные плиты Гроба. Молюсь, слезы падают на плиты: «Господи, слава Тебе! Слава Тебе, Господи! Будь милостив к нам, грешным!», — только и могу сказать. Матушка Маргарита стоит на коленях рядом со мной и тоже целует Гроб Господень. «Go fast! — идите быстрее!», — кричит армянский священник. Не хочется выходить из этого славного места Воскресения Христова, благодать Божия так окутывает тебя, что невозможно оторваться от этого источника воды живой. Но священник снова кричит, торопит, люди выходят, выхожу и я, и снова становлюсь у входа в Кувуклию, в последний раз озирая придел Ангела.

Но матушку Маргариту вытащить труднее. Выйдя от Гроба, она становится в приделе Ангела и опять продолжает петь уже одна: «Христос Воскресе из мертвых!», — армянский священник напирает на нее, но она поет. В это время последняя вспышка ярко озаряет придел, матушка умолкает, задумчивая и торжественная, выходит из Кувуклии, армянский священник изнутри закрывает двери. Мы выходим из храма, в сумерках наступившего утра проходим через Яффские ворота и вдоль стены старого города, не произнося ни слова, молча идем в гостиницу.

Кое-где на отдаленных холмах, окружающих город, мерцают одинокие огни. Удивительной глубины темно-фиолетовое небо разрезает падающая звезда, оставляя за собой яркий светящийся шлейф.
Через два часа автобус увозит нас из Иерусалима в Назарет.
Великая Суббота. 12 часов дня.

БЛАГОДАТНЫЙ ОГОНЬ

Великая Суббота. 12 часов дня. Час назад закончилась у Гроба Господня католическая месса. Я стою недалеко от Кувуклии, у каменной колонны в приделе равноапостольной Марии Магдалины. Мне посчастливилось остаться этой ночью в храме, и поэтому я смогла занять удобное место, откуда можно хорошо видеть все происходящее.

Служители привели храм в порядок, и вот израильская полиция открыла вход в храм для православных паломников — греков, сербов, русских, чающих принять сегодня Благодатный Огонь.

В храм с невероятной скоростью стал стекаться народ, наполняя его гулом возбужденных голосов. Люди много времени провели на улицах, окружающих храм, ожидая его открытия, а последние несколько часов — под палящим палестинским солнцем. И теперь каждый старается сквозь массу народа и полицейские заслоны протиснуться вперед, поближе к Кувуклии. Каждому хочется ближе и яснее увидеть то, к чему были устремлены его мысли, его желания в эти последние несколько дней и часов — схождение Благодатного огня. Становится жарко, тесно, народ все прибывает и прибывает, сдавливая со всех сторон и образуя плотную живую массу, находясь внутри которой становится трудно дышать.

После бессонной, томительной ночи и многочасового стояния я уже потеряла чувство времени. Отступила и осталась позади усталость, не хотелось уже ни есть, ни спать, ни пить, и все мысли сосредоточены только на одном — на ожидании Благодатного Огня. И в одном я была тогда совершенно уверена — если этот Огонь мне придется ждать еще час, два, месяц, год, я так и буду здесь вот стоять, обливаясь потом, почти без движения, у этой каменной колонны в приделе Марии Магдалины… Давно бы пора начаться крестному ходу, но продолжается все одно и то же — гул толпы и ужасная теснота.

Эти монотонные мысли мои и томление духовное вдруг прервали громкие крики православных арабов, которые целой гурьбой высыпали из храма Воскресения Христова, и, сидя на плечах друг у друга, под бой барабана, очень громко и заразительно, с невероятным вдохновением стали во все стороны кричать на своем языке о том, что нет на земле другой истинной веры, кроме веры Православной. Так, заражая всех своей кипучей энергией, они двинулись вокруг Кувуклии, размахивая пучками свечей и яркими национальными флагами. Полиция теснила их, заграждая проход, но они пробивались сквозь заслоны, стремясь совершить свое традиционное шествие. Их радостное, живое и непосредственное выражение своей любви к Богу невольно передалось всем присутствующим. Паломники оживились, храм еще больше загудел… и в это время первые всполохи Нетварного Света прорезали его полутемное пространство. Голубые вспышки озаряли воздух, освещали стены. Нельзя было уловить, откуда приходит этот Свет, сам в себе зарождающийся и исчезающий. При виде Света, арабы пришли в еще больший восторг: «Наша вера правая! Наша вера православная!» — кричали они по-арабски, и никто не мог и не посмел бы сейчас свидетельствовать иначе, когда Сам Господь явно и очевидно удостоверял в этом всех тех, кто наполнял в это время храм Воскресения Христова. И при блистании этого Света уже предощущалось присутствие здесь Того, Кто сказал: «Аз есм свет миру». Уже явилось предвестие скорого свершения того великого события, великого чуда, которое оставил нам Господь в воспоминание о славном Своем Воскресении, тем самым удостоверяя нас, что «Он с нами есть до скончания века» и слова Его непреложны. Что Он, от начала Сущий, и до ныне неизменный, есть Истина и свет и живот. «Свет истинный» и «свет миру», имя которому «любовь». Он освещает сердца и просвещает разум исполняющих заповеди Его. Он по особой милости Своей дает видеть нам сейчас, здесь Нетварный Свет физическим зрением, как дал это видеть трем ученикам Своим, преобразившись на Фаворе, как Моисею на горе Хорив в виде Неопалимой Купины. «Что может быть за этим Светом? — пытливо дознается мой ум. Что можно созерцать, приближаясь более к несозерцаемой Божественной сущности? «Пресветлый мрак», в котором беседовал Он на Синае с Моисеем и который есть «Свет неприступный» для человеков, в котором Сам Он обитает, «невидимый, по причине пресветлости и неприступный, по причине превосходства пресущественного светолития, в котором пребывает всякий, кто удостоится познать и увидеть Бога, ему самому невидимого и непознаваемого» (Св. Дионисий Ареопагит).

Но вот арабы завершили свое шествие и тоже стихли в ожидании. Наконец, в направлении камня помазания послышалось пение греческого духовенства и над головами собравшихся показались хоругви. Начался крестный ход. Во всем храме погасили свет, потушили лампады. На двери Кувуклии наложили кустодию — восковую печать, свидетельствующую, что на Гробе Господнем нет ничего, что могло бы стать источником огня. Вслед за хоругвеносцами шествует духовенство, архиереи и Блаженнейший Патриарх Ириней. С пением, они трижды обходят вокруг Кувуклии. Впереди — турки-кавасы, увесистыми посохами стуча о каменный пол храма, придают шествию большую торжественность. «Аксиос! Аксиос!» — приветствуют греки Патриарха. Хоругвеносцы крутят хоругви, поворачивая их на шестах вправо и влево. Но в это время что-то еще произошло… Что?.. Что-то переменилось во всем окружающем меня пространстве. Осматриваю храм, и не могу узнать его, он выглядит не тем храмом, в который я вошла и провела всю ночь, он стал другим, незнакомым, неземным. Что же происходит и где я? Я отдаю себе отчет и ясно понимаю, что нахожусь в том же храме и стою здесь уже много часов на одном месте. Но с началом крестного хода все преобразилось. Воздух, наполняющий храм, поменял свой цвет из бледно-желтого в туманно-голубой. И это дивное шествие по незнакомому и неземному храму, и всполохи, всполохи, озаряющие это туманно-голубое пространство. И кто-то здесь еще присутствует, кроме людей, наполняющих храм. Кто-то явственно простирается надо всеми. «Господи! — проносится в мысли вопль апостола Петра — выйди от меня, ибо я человек грешный!» (Лк. 5, 8). Ведь то, что Ты сейчас нам посылаешь — видение Нетварного Света, Ты даешь лишь святым Твоим. Но мы же, здесь собравшиеся, создавшие такую тесноту, шум и волнение, заботящиеся каждый о своем преимуществе — мы не можем видеть этого! Неужели Ты сейчас сюда к нам сойдешь в явлении Огня, неужели снизойдешь, Единый по существу безгрешный, в эту грешную среду? Не можем мы принять Тебя, Господи, потому что мы собрались здесь грешные люди!

Но Патриарх в это время заходит в Кувуклию, за ним закрывают двери. Всполохи продолжают озарять пространство. Напряжение, кажется, доходит до предела, шум стихает, взоры всех устремлены ко Гробу Господню. Проходят минуты. И вот, придел Ангела озаряется светом Благодатного Огня, изнесенным Патриархом с Гроба Господня! Распахиваются двери Кувуклии. Из рукава, ведущего из придела Ангела, передают на серебряной рукояти горящий, мятущийся факел. Все тянут к Огню свои свечи, зажигают их, омывают им лицо, смеются и плачут.

Все, все позади: ожидание, раздражение, томление — все исчезает и только радость, неимоверное ликование, и слезы, и восторг — прорываются из души. Вот Он, святой Благодатный Огонь… Он, как будто тоже томился и вот сейчас вырвался из темных стен Гроба и Сам, как живой, пульсирует на зажженных свечах в моей руке.

Господи, значит есть еще на этой грешной земле люди Божии, те праведники, по молитвам которых стоят доныне наши храмы, города и селения, те потаенные подвижники, совершающие тайное восхождение на Небо, которые в безмолвии паря над всем тварным, молятся за весь грешный мир непрестанной святой молитвой, вводящей их в «пресветлый мрак», те, ради которых продлеваешь Ты стояние этого мира и ради которых Ты свел и сегодня на Гроб Свой Благодатный Огонь, свидетелями чего мы, недостойные, сегодня явились.