Тихий омут: Гороховец-на-Клязьме

Родные берега

В средней полосе России, стоит отъехать от Москвы километров триста, есть города, что возникают из глубины лесов, не тронутые ни человеком, ни временем. Как град Китеж, они ждут своего часа. Приезжая из кошмара столицы, сюда ныряешь, точно в омут.

Монастырский хлеб

Дорога до Гороховца совсем не плавно перетекала от рытвин к ухабам. Поплутав изрядно в сумерках по сельским проселкам, мы въехали, наконец, в город и остановились на центральной площади. Толкнулись в дверь местного кафе, но, увидев табличку «Закрыто», пошли восвояси. Побродили по пригоркам, перешли по мосту через Клязьму и увидели Знаменский монастырь, стоящий чуть поодаль от реки.

Ворота открыла средних лет послушница, в длинной бесформенной юбке, и в таком же бесформенном пиджаке, неожиданно для монашки общительная и приветливая. Было интересно порасспросить ее о том, как она приземлилась здесь, в трехстах с лишним верстах от Москвы, в дремучих лесах, в заброшенной обители среди всего десяти послушниц. Судьба за ее плечами ощущалась отчетливо, именно про таких говорят: свернешь от стрежня к берегу, в тень и, глядь, — омут…

Прихожан у обители мало, поэтому живет Знаменский монастырь только собственным трудом и огородом. Добраться до монастыря, хоть он и рядом с Гороховцом, не просто. Зимой — по льду через Клязьму, летом — по понтонному мосту, весной и осенью — только на лодке. Иногда сестры на лодке поджидают прихожан на правом берегу, часто никто не приходит. Вокруг леса да болота, из которых, говорят, летом на территорию заползают змеи.

Монахиня проводила нас в трапезную, налила молока, принесла оладьи. Мы уж принялись было есть, но послушница мягко предупредила: «Давайте прочтем молитву. Вы знаете какую-нибудь?» — «Отче наш…»

Оладьи были подстывшие, но пышные. Говорят, чтобы оладьи не оседали, надо выбродившее тесто не трясти, не перемешивать, а главное, не оставлять в нем ложку.

Время, назад

Отчего столичные люди так любят провинцию и стремятся каждую свободную минуту от своих потрясений соскользнуть в эти тихие заводи? Уж не для того, чтобы поглядеть на псевдорусские забавы, которые предлагают гостям турагентсва, — купеческий разгуляй… Путешествие в Дремучее Пошехонье сегодня — не просто модная утеха для души, моднее Пелевина, Мураками или Реверте. Русский человек уходит в леса, бродит, сосредотачивается. Назовите это внутренней эмиграцией, внутренней Монголией — суть не меняется. По Ильину: «Тот, кто полюбит родину, подобен сказочному герою, припавшему к земле ухом. Он услышит свою родину. Он услышит, как она в его собственной душе вздыхает и стонет, поет, плачет и ликует; как она определяет и направляет, и оплодотворяет его собственную личную жизнь. Он вдруг постигнет, что его личная жизнь и жизнь родины есть нечто единое, и что судьба его неотрывна от судьбы его родины…»

Оттого и тянет сюда, вглубь, к этим кокошникам на окнах, изогнутым крышам, покосившимся заборам, палисадникам, ветхим мосткам, улочкам узким и горбатым, не петровским аршином мереным, а чтоб удобно было зимой на санках кататься…

И всего-то 300 км от безумной Москвы, 150 от шумного Владимира, а время точно кристаллизовалось в этом неторопливом деревянном кружеве наличников, в белых каменных палатах толстостенных купеческих домов Ершова, Сапожникова, Ширяева. Кажется, выйдет на крыльцо вальяжный, осадистый дядя и спросит: «Чего тебе?», а в окне вздохнет атласная красавица и захрустит шелк на ее спелой груди… Или вывалится на дощатый тротуар пьяница из трактира и пойдет, шатаясь, куда глаза глядят, а мимо пронесется, фыркая паром, тройка рысаков — только желтая пыль из-под копыт.

На таких улицах разыгрывались драмы Островского, кипели страсти Достоевского, тихо созерцали жизнь герои Чехова и Лескова. Здесь, в срединной России — истоки вдохновения русской словесности. Поэтому каждый, кто к этой России прикасается, тоже начинает чувствовать себя писателем…

Ухабы истории

По преданию, Гороховец на Клязьме был основан Юрием Долгоруким. Он замысливался как крепость на границе Суздальской и Муромской земель, поэтому часто страдал от набегов — сначала монгольских, потом татарских и польско-литовских. В Лаврентьевской летописи Гороховец упоминается под 1239 г., когда был дотла сожжен татаро-монголами.

В XVII веке, после Смутного времени, границы государства отодвинулись далеко на запад, Гороховец перестал играть роль крепости и начал набирать торговый вес. Развивалось винокуренное, пивоваренное производство, кожевенное дело. Гороховецкие купцы вели оживленную торговлю льном, пенькой, полотном, маслом, вином, кирпичом с Нижним Новгородом, Макарьевской ярмаркой, Казанью.

По мере того, как город богател, местные купцы строили себе белокаменные палаты (до наших дней дошли семь каменных домов), и Богу — храмы. На Пужаловой горе возвели Троице-Никольский собор на средства купца Семена Ершова, на его же деньги — собор Сретения Владимирской иконы Божией Матери, Благовещенский… В глухом бору к северу от Гороховца над рекой Лух находится Флорищева пустынь, где в монахи был пострижен «дядька» Петра I Борис Голицын.

Но расцвет Гороховца длился недолго. Завоевания Петра, выход России на Балтику и развитие промышленности на Урале сделали Гороховец заштатным городком Владимирской губернии, хотя в 1781 году ему был пожалован собственный герб: гороховая лоза на зеленом поле. Железная дорога Москва — Нижний Новгород тоже прошла мимо, торговая навигация по Клязьме уменьшилась.

Может быть, именно благодаря этому все волны российской истории прошли высоко над этим милым тихим омутом, и город уцелел. Как и прежде, возвышается на холме Никольский монастырь. Если встать у его стен лицом к реке, то можно увидеть Гороховец таким, каким он был сто, двести, триста лет назад.

И на центральной площади не покидает ощущение, что время для русской провинции остановилось на отметке «XVII век». Вот Сретенский монастырь с собором Сретения Пресвятой Богородицы, рядом двухэтажный купеческий дом Ширяевых. Здесь же расположился пятиглавый Благовещенский собор, а невдалеке, прямо на берегу Клязьмы — двухэтажные хоромы торговых людей Опариных.

Русский стиль

Чего не ожидаешь от тихого старорусского города — так это модерна. А только на одной улице Ленина, посмотрите: дом председателя земской управы Пришлецова, дом Морозова. На Московской — дом Шорина (визитная карточка Гороховца), Полякова, Кучина. Между прочим, архитектор Шервуд перед тем, как начать строить Исторический музей в Москве, специально приезжал в Гороховец — напитаться и вдохновиться образцами провинциального модерна, «русского стиля». По деревянным барельефам бегут непуганые олени, львы, косули и зайцы, плывут довольные собой русалки и холеные лебеди, цветут диковинные цветы и наливаются соком гроздья винограда. Глухая барельефная резьба была очень развита в Верхнем Поволжье, а самыми искусными плотниками считались гороховчане. Владимир Иванович Даль включил их в свой «Толковый словарь живого великорусского языка»: «долбежники, плотники, рещики для резки украс на избы и на суда».

Есть в Гороховце Пужалова гора. Легенда гласит, что однажды, когда город осадили татары, над холмом появилась огромная фигура воина с мечом, и враги, исПУЖАВшись, бежали.

А сейчас в тихой Клязьме, щедро обсаженной монастырями, отражаются купола, столетние липы, заросли черемухи и малины… Жаль будет, если кто-то вместо нас распашет неоглядные нивы и застроит берега своими уродливыми хоромами, и что тогда станет с этим дремучим лесом, с этими синими куполами и небом, и с послушницей из Знаменского монастыря? И только сказочники с присловьями будут рассказывать о тихих омутах бывшей некогда Руси…