Взгляд Василия Дворцова

Вот и прошёл год Русского языка. Закрыты статьи бюджета, получены отчёты за гранты, архивированы программки проведённых мероприятий. Можно приступать к году Семьи. Что ж, нам, литераторам, филологам, логопедам, а также просто преподавателям родной речи и её употребителям остаётся лишь поблагодарить чиновную власть за труды и заботы и пожелать успеха в отчётности за очередную кампанию. Наступающую кампанию. Как благодарили её по окончании своего года сироты и беспризорные. Всё нормально, особых надежд и не питалось.

Да и, вообще, что значит один год для истории, с истоком в четыре тысячи лет? Тогда протославянский язык вылущился из индоевропейской семьи, чтобы через десяток веков стать праславянским, а далее разделиться на три ветки — восточную (древнерусскую), западную (будущие поляки, чехи, словаки, лужичане, поморские славяне) и южную (ныне болгары, сербы, хорваты, словенцы, македонцы). История продолжилась, когда, в свою очередь, древнерусский, к распаду Орды, сам лёг в основу языкам зарождающихся народов Руси Великой, Белой и Малой.

А ещё в своём повитии великорусский разливался, было, на южно-акающий Тмутараканский и северно-окающий Новгородско-Псковский потоки, но, слава Богу, наново сросся сложился посреди Московско-Окской Руси. Это то слияние можно считать ключевым моментом, поворотным, решительно судьбоносным. Ведь, собственно, вся наша современная речь с тех пор и есть возвратное движение множеств разбежавшихся языковых ручейков в единое русло.

С XIV — XV веков Москва приняла на себя имперское наследие Византии и стала средоточием притяжения народных множеств. Но нужно помнить, что к этому венцу её подвело Православие, с его великим даром всему славянскому миру — священной церковной письменностью. Сотворив на основе староболгарских диалектов язык общеславянского Евангелия, святые братья Кирилл (Константин) и Мефодий утвердили православную литургию центром для круговорота зарождающейся цивилизации Русского Слова. Круговорота, втянувшего и втягивающего не только славянские, но и угорские, тюркские, среднеазиатские, иранские, кавказские, монгольские, маньчжурские и кетские народы. Круговорота, втянувшего и втягивающего культовое многообразие Евразии в единость культуры России. С памятью, что на том самом священном языке «народ» и «язык» — синонимы. Кириллица… Чуткость, с коей Кирилл и Мефодий отнеслись не только к звукам, но и к их начертанию — в том числе с новопоместными «ж», «ч» взамен общих для прежних праславянских «dj», «tj», — обеспечила творческую свободу разнообразия развития азбук. С дальнейшим победоносным шествием знаковой системы, своей молодой напористостью раздвинувшей зоны, казалось бы, давно освоенные греческим, латинским, арабским, тибетским и китайским написанием. Кириллица на Руси…

Уже к XII веку от Остромирова Евангелия проросли «Слово о законе и благодати», «Повесть временных лет», «Слово о полку Игореве» и Русская Правда. Письмо, отделяя мысль от мыслителя, дарует ей самодостойную жизнь и силу воздействия на не предугадываемую автором аудиторию. Буквенная запись изречённого возводит частное мышление в общественное мнение. Письмо несёт приказ и закон от трона к границам, оно свидетельствует и учит, вдохновляет и побуждает. «Что написано пером…» уже неподвластно времени, не ужато пространством.

С возрастанием царства Руси в империю России в наше речевое русло потекли слова не только соседние и ясачные, но и немчинные, басурманские. Выходили мы в моря — палубы заполнялись голландско-английской перекличкой, совершали пехотные кампании — Германия и Франция озвучивали нам армейские чины и уставные отношения. Послепетровское окно в Европу вызвало прямой раскол взаимопонимания между классами правящим и правимым, а раздел Польши заполнил бурсы, семинарии и школы Греко-латинской зубрёжкой. Внешняя политика, союзы и войны, торговля, промышленность, наука, медицина, философия, культура — терминологическая и понятийная экспансия приняла ужасающие размеры.

Русское языковое начало XVIII века пенилось и бурлило несоединимостью лексики, разбродом стилей, ненормативной грамматикой. Почти вавилонское разногласие грозило расплеснувшейся уже на два континента империи административно-политической и юридической децентрализацией. И в критический момент государство срефлексировало — в 1735 году при Академии наук учреждается «Российское собрание», дабы заботиться о «дополнении российского языка, о его чистоте, красоте и желаемом потом совершенстве». Да, это вам не отошедший ныне «год русского языка», это более тридцати лет напряжённых целенаправленных трудов с участием национальных гениев — Тредиаковского, Ломоносова, Сумарокова, а следом и Карамзина. Язык — русский язык — изначально священен. И по сегодня церковно-славянский, на котором не написано ни одного безнравственного текста! — это его сердцевина, вокруг которой слоятся приказно-законнические, делопроизводные, поэтичные, эпистолярные и вульгарно-развлекательные формы.

Разработанное Ломоносовым учение о трёх «штилях»: высоком, посредственном и низком — своей живучестью отразило надвременную реальность несмесимости трёх сословий, на иерархии которых утверждается государственность. Дело вовсе не в процентном соотношении церковных славянизмов и простонародностей, о нормах допустимости коих поэты спорили более полутора веков назад, а в доминировании в классовом сознании консерватизма или либерализма. Духовенство, служивые, крестьяне — в развитом государстве все имеют определённое право выражать свои мысли. Но если в юридическом плане что дозволено Юпитеру, не позволяется быку, то в нравственном — совершенно наоборот: Юпитер ограничен моральными запретами как ни одно земное существо. Покрывающие мир коммуникации с нарастающей скоростью рушат барьеры. И информационные прежде всего. Так что если когда-то «штилевое» речение определялось происхождением и сословным образованием, то теперь это стало неотъемлемо личностной характеристикой. Даже с утерей советских социальных достижений доступность по крайней мере самообразования даёт возможность судить о внутреннем мире человека с определённой достоверностью. «Что дозволено быку"…
Да, вот поэтому то нетленные перлы лидеров начала девяностых звучали приговором государству и обществу.