Новолетие

Новогодний календарь

. Календарная традиция встречи Нового года менялась в России не один раз. Известно, что в древности начало нового года считали с 1 марта — со дня появления новой Луны в период весеннего равноденствия. Затем постановлением церковного собора 1492 года решено было отмечать новолетие (и церковное, и гражданское) с 1 сентября. Дата несла в себе напоминание об очень далёком прошлом: в этот день в 312 году римский император Константин I Великий, столь почитаемый православными, разбил своего основного соперника — Максенция, после чего, собственно, и произошёл поворот Константина к христианству. И, наконец, современной новогодней дате 1 января мы обязаны Указу Петра I от 20 декабря 1699 года, по которому в России устанавливалось европейское летоисчисление не от Сотворения мира, а от Рождества Христова и отмечать начало нового года предписывалось 1 января.

Занятно, что если древнее, мартовское, новолетие было связано с появлением новой Луны в дни весеннего равноденствия, то сентябрьское торжество заключало в себе благодарность Богу за его милость в минувшее лето и отмечалось, начиная с восхождения Солнца, между тем как Петровский Новый год предписано было праздновать с полуночи, и он, в свою очередь, соотносился с рождением нового Солнца, поскольку 1 января совпадает с зимним солнцестоянием. Эти исторические «реверансы» новогоднего календаря, связанные с Солнцем и Луной, не раз давали современникам повод для ироничных комментариев. К тому же, в России никак не возможно было «добиться» одномоментного празднования всеми русскими дня Нового года.

В самом деле, — шутливо сетовал публицист позапрошлого столетия, — «когда в нашем славном Петербурге в 12 часов по полуночи с бокалами шампанского и с громкими криками „ура!“ только приветствуют Новый год, в Тобольске и Енисейске уже утром надевают мундиры разъезжать с поздравлениями, в Якутске и Охотске уже отобедали, а в Верхнекомчатске уже и отужинали! Тут виновато само Солнце, зачем оно светит неодинаково, и сама Россия, зачем она так обширна!»

Надо сказать, что допетровское празднование Нового года происходило в России очень торжественно и… сдержанно, без шампанского и ёлок. Сохранилось описание празднования в Москве Нового года за более чем полвека до Петровского указа 1699 года. После благословения Патриарха и поздравления царя («люди православные, Богом мне данные! Здравы будете в Новое лето!») народ тихо расходился из Кремля — каждый спешил к обедне в свой приходской храм. Потом родные собирались у старших, обедали вместе и так же тихо (!) расставались после обеда, полагая, что день Нового года надобно провести в тишине и благочестивом размышлении, чтобы благословение Божие осенило потом тишиной и милостью небесной целый год.

После Петровского указа празднование Нового Года оказалось на «переломе» Святок, в серединке между Рождеством и Крещением, а сам Васильев вечер (31 декабря) и утро Нового года, 1 января, дополнили сезон столь любимых и ожидаемых в России зимних праздников.

Ожидание Рождества

Предчувствие Рождества — это и потаённое ожидание чуда, и небывалая предпраздничная суматоха. Запасливая русская литература оставила множество замечательных свидетельств о том, что происходило в Рождественские праздники.

Уже за месяц Рождество обдавало тебя снежной пылью, звенело полозьями по голубым дорогам и пело в церкви за всенощной «Христос рождается, славите"… Рождество стояло у окна и рисовало на стёклах морозные цветы, словно ждало, когда в доме вымоют полы, расстелят половики, затеплят лампады перед иконами и впустят Его…

За несколько дней до Рождества на городских площадях стоял такой шум и крик, точно все поссорились и вот-вот бросятся друг на друга: оживали мясные базары. Знаменитое шмелёвское описание Конной площади в Москве, уставленной широкими крестьянскими санями с рождественской снедью: груды чёрных и белых поросят, уток-гусей-индюшек, окаменевшая (каков мороз-то!) баранина, розоватая, в жёлто-кровавых льдышках, солонина… И — „летят из-под топора мёрзлые куски, — плевать, нищие подберут, поминай щедрого хозяина! — швыряются поросятами, гусями, рябчиками, тетёрками, — берут поштучно, нечего канителиться с весами…“

Преображались города. Люди как будто теряли чувствительность к холоду, а улицы превращались в великолепное гулянье. Праздничный блеск магазинных окон, и каждое окно — как маленькая сияющая выставка: пламя газового фонаря скользит по серебряным сервизам, играет на золоте и бронзе, освещает дорогие ткани, платья, ленты, выставляет напоказ бесчисленные бонбоньерки и стеклянные вазы, наполненные драже и конфетами…

В Петербурге в предрождественские дни на Щукином дворе торговцы продавали за день по семнадцать возов с глухарями и рябчиками.

Ёлочные базары

О, они достойны отдельного описания. За неделю до Нового года на городских площадях „вырастали“ густые ёлочные леса: крестьяне привозили ёлки на продажу в город из окрестных сёл. Детвора и взрослые, выбирая ёлку, бродили среди ароматных деревьев, грелись у костров; сбитенщики в тулупах, предлагая свой горячий сладкий товар, аукались на ёлочном базаре, как в настоящем лесу. „А снег повалит, — пишет И. Шмелёв, — потерял дорогу!“ Заблудиться боялись среди густых деревьев.

Уже с трудом можно себе представить, что ёлка и праздничный запах хвои относительно недавно стали спутниками Рождества и Нового года. Да, Указ Петра I предписывал не только устраивать 1 января „огненные забавы“, палить из ружей и мушкетов, зажигать по ночам огни из дров и хвороста, наполняя ими худые бочки, но и „по большим улицам, у нарочитых домов“, на воротах, на крышах „хоромин“ и трактиров „поставить украшения“ от хвойных деревьев». Но уже вскоре после смерти Петра I обычай украшать предновогодний город хвойными деревьями утратил силу, «прижившись» в одном только месте — на крышах питейных заведений, которые долгое время так и назывались в народе — «ёлками». А к середине 19 века ёлка «вошла» в русские дома и стала одним из главных символов Рождества.

Сочельник

В Рождество заканчивался Филипповский пост. Целый день, в ожидании первой, «вифлеемской» звезды, постились. Ожидание звезды («бывало, ждёшь звезды, протрёшь все стёкла» — И. Шмелёв) сопровождалось детскими спорами о том, «та» или не «та» звезда появилась на небе, а может, и вовсе не звезда, а фонарь на какой-нибудь башенке… Наконец, стол накрывали свежей скатертью, подкладывая под неё сено — в память Христовых ясель. Сено придавало застолью великолепный живой аромат, свежий дух, но тарелки «вынуждены» были стоять немного неровно. На стол подавалось обычно 12 — по числу апостолов — постных блюд. Картофельные котлеты, винегрет, разные постные кушанья из рыбы, кутья — где из риса и орехов, где — из варёного пшена с маковым молоком и толчёным миндалём, пшеница с мёдом, маринованные и солёные грибы. Питьё — ароматный взвар из чернослива и груши. Кисели и рассыпчатый постный сахар в жёлтых и розовых кубиках. На стол ставили также в баночках пучки колосьев пшеницы и овса. И кто-нибудь непременно напоминал, что волхвы принесли Божественному Младенцу ладан, смирну, золото и пшеницу.

Зажигалась ёлка. Причём, в разных семьях она могла зажигаться и сразу после появления «первой звезды», и ранним утром, до восхода солнца 25 декабря, что было своеобразно и таинственно, и к вечеру 25-го…

Тайна ёлки

Что же, всё-таки, помогло ёлке укрепиться в русской праздничной рождественско-новогодней традиции, почему, почти исчезнув из русской жизни после кончины Петра I, ёлка смогла со временем стать ярчайшим элементом праздничного быта и столь привлекательным образом русской художественной литературы? Ведь ни Пушкин, ни Лермонтов не оставили никаких, по крайней мере, заметных свидетельств о праздничной ёлке. Только о святках, только о балах и маскарадах. Русское допетровское «новолетие» (1 марта и впоследствии 1 сентября) также никогда с ёлкой не связывалось, так что сама история разрушает иллюзию древнего «ёлочного» обычая в России. Существует точка зрения, что ёлка в качестве рождественского дерева пришла в русскую культуру из Германии в 30-ые годы XIX века вместе с модой на немецкую литературу и философию («мода» на которые отнюдь не исключает искреннего к ним русского интереса). Как бы там ни было, но именно в 30−40 годы позапрошлого столетия ёлка настолько стремительно завоёвывает роль праздничного ритуального дерева, что уже через несколько десятилетий она негласно становится живым рождественским храмом, центром великолепного зимнего праздника, вокруг которого в буквальном смысле слова «водят хороводы» и по сей день!

Поначалу ёлка была немыслимо, чудовищно дорога и некоторое время воспринималась как роскошь, которую в состоянии были позволить себе только очень состоятельные русские семьи. В Петербурге ёлки, как правило, уже украшенные изысканными игрушками и сладостями, продавались в кондитерских иностранцев. До середины XIX столетия, пока не появились крестьянские ёлочные базары и не удешевили праздничное дерево, покупка ёлки воспринималась в России как «статусный» поступок, как демонстрация личного финансового благополучия.

Порой, саркастически замечает И. Панаев, приходилось ставить «последнюю копейку ребром, только чтобы засветить и украсить ёлку». Возможно, поэтому в русских семьях долгое время сохранялся ряд специфических обычаев, связанных с ёлкой, которые в наши дни могут показаться странными. Так, праздничную ёлку наряжали в отсутствие детей, до последней минуты скрывая от детских глаз новогоднее дерево. Более того, в некоторых семьях родители намеренно обманывали детей, сетуя на то, что в этом году, якобы, ёлки у них не будет. Тем острей была детская радость от несбывшихся страхов, когда в гостиной их встречала сверкающая, в золотом сиянии, ёлка… Кроме того, одним из «странных» обычаев того далёкого времени было так называемое «ощипывание» ёлки. Детям разрешалось после того, как они налюбуются ёлкой, «грабить» её, то есть безжалостно срывать с дерева игрушки и сласти. Ёлку тушили, валили на пол и очищали её до последнего пряника. Всё это сопровождалось свалкой и криками. Когда же на ёлке «оставалось только сусальное золото, которым был облеплен ствол, да клочки украшений из фольги, обрывки ленточек и ниточек, её выставляли на площадку чёрной лестницы, чтобы дворники убрали куда-нибудь.» Грустно, но на «чёрной лестнице» жизнь ёлки не заканчивалась — её отдавали на «дощипывание» детям из малоимущих семей. Так рождественское дерево обретало вторую жизнь, становилось «ёлкой для бедных"…

Чего только не дарили на Новый год! Дорогие духи в изящных флаконах, ящики с перчатками, веерами, письменными принадлежностями. По свидетельству Л. Лурье, в 1913 году лучшим рождественским подарком для людей обеспеченных считалась «последняя новость Парижа» — ожерелье из японского жемчуга с золотым замочком. Стоило оно примерно как билет второго класса до Москвы…

Что касается детей, то кто-то получал в подарок кукольный дом или английский беспроволочный телеграф, позволявший счастливцам обмениваться сигналами, находясь на соседних улицах. А кто-то мечтал о новых сапожках с красными ушками, радовался вышитому переднику и тряпичному мячику, найденными под ёлкой. О том, какие подарки доставались детям на Новый год, можно судить и по старинным рождественским открыткам, где среди кукол и револьверов, горнов и щелкунчиков нет-нет, да встречаются… розги, иронично украшенные бантиками, флажками и цветочками…

***

…Рождество, Святки и Новый год неразделимы, заверчены друг в друга, словно танцующие пары в народной метелице — скором русском танце, родившимся задолго до церемониальных менуэтов и мазурок. И сегодня мы в дни празднования Нового года, становимся в живой круг — хоровод, продолжая старинную, овеянную дыханием родной истории, традицию…