Мотив грехопадения в поэме М.Ю.Лермонтова «Сашка»

Индивидуализм эпохи Возрождения среди прочих последствий породил настроение разочарования. Как отмечает А. Ф. Лосев, на излете Ренессанса нарастало «чувство трагического разлада возрожденческого титанизма и фактических, жизненных возможностей». [1] Подобное чувство было знакомо Лермонтову. Свидетельство тому строки из поэмы «Сашка»:

О, суета! И вот ваш полубог —
Ваш человек: искусством завладевший
Землей и морем, всем, чем только мог,
Не в силах он прожить три дня не евши.

Зачастую подобное разочарование воплощалось в эстетике раннехристианской ереси гностицизма. И это вряд ли случайно. Как известно, в эпоху Возрождения христианский догмат о грехопадении был отодвинут на периферию сознания, а то и просто предан забвению. Так что с наступлением неизбежного разочарования в возможностях человека также неизбежно перед сознанием возрожденца вставала проблема зла. Популярность гностицизма, востребованность в нем помимо прочего, как раз и была обусловлена тем, что он давал ответ на вопрос о происхождении зла.

Влияние гностического мироощущения, прежде всего, через знакомство с поэзией Байрона испытал и Лермонтов. Художественное мышление поэта конца 20-х — начала 30-х годов тесно связано с гностическими мифами, символами, образами, сюжетами. Грехопадение в этот период Лермонтов представляет в виде трагического обитания богоравной человеческой души в злой материи. Отметим, что знаком богоравности чаще всего оказывается способность героев к истинной, небесной любви. Для выражения гностического мифа о грехопадении он использует и разрабатывает традиционный для гностиков образ змеи. Гностическое понимание грехопадения достаточно полно выражено в поэме 1833 г. «Аул Бастунджи». Грехопадение здесь связано с рождением в сердце Селима, героя произведения, любви к жене брата. До встречи с Зарой Селим не знает зла, он живет с братом во взаимной любви и гармонии. Мотив изначальной гармонии, чистой безмятежности бытия преобладает и в описании аула. Мотив грехопадения вводится через образ змеи. Хронологически первое появление змеи связано с образом Зары. Затем образ змеи относится уже к герою. В последний раз змея появляется на пепелище аула. Образ змеи в поэме символизирует борьбу между добром и злом, Богом и сатаной. Коллизия, связанная с грехопадением Селима, повторяет судьбу падшего духа, с которым и сравнивается герой. Трагедия Селима видится в том, что данный ему дар истинной любви становится источником зла. Кто же виноват в том? Юноша-Лермонтов склонен винить Бога.
К середине 30-х годов в душе поэта зреет перелом, связанный с тем, что гностическое мироощущение постепенно сменяется христианским мироотношением. Правда, сам Лермонтов не сразу это понимает и не сразу верно оценивает. Еще в 1833 году в письме к М. А. Лопухиной он напишет: «Если бы Вы знали, какую жизнь я намерен вести! О, это будет восхитительно! Во-первых, чудачества, шалости всякого рода и поэзия, залитая шампанским. Знаю, что вы возопиете; но, увы! Пора мечтаний для меня миновала; нет больше веры; мне нужны материальные наслаждения, счастие зримое, счастие, которое покупают на золото, носят в кармане, табакерку, счастье, которое только обольщало бы мои чувства, оставляя в покое и бездействии душу»! [2] В следующем году тема перелома будет занимать все большее внимание поэта. В письме к той же Лопухиной тема перемены соотносится с понятием исповеди. «Таким образом, я начинаю письмо исповедью, право, без умысла! Пусть же она мне послужит извинением: вы увидите, по крайней мере, что если характер мой несколько изменился, сердце осталось то же». В том же месяце в письме к А. М. Верещагиной поэт восклицает: «Я ведь очень изменился! Не знаю, как это происходит, но только каждый день придает новый оттенок моему характеру и взглядам — так и должно было случиться, я всегда это знал… но я не думал, что это будет так скоро». [3] Сам Лермонтов оценивает перемены в характере негативно: как утрату идеалов веры, любви и дружбы. Представляется, что сам факт подобной оценки позволяет утверждать обратное. Подтверждение тому — поэма «Сашка», написанная в 1835—1836 годах. Здесь впервые у Лермонтова обретает голос жажда веры, проявляется стремление поэта ко Христу:

Век наш — век безбожный;
Пожалуй, кто-нибудь, шпион ничтожный,
Мои слова прославит, и тогда
Нельзя креститься будет без стыда;
И поневоле станешь лицемерить,
Смеясь над тем, чему желал бы верить.

Показательно, что мотив перемены, помещенный во вступительных стихах, положен в основу художественного мира произведения:

Но ныне я не тот уж, как бывало, —
Пою, смеюсь.

И вроде бы, наступившую с ним перемену автор увязывает с появлением смеха, и смех этот наполнен демоническим содержанием, смех, порожденный разочарованием, тот смех, о котором говорится в уже цитированном письме к Лопухиной: «Моя жизнь до сих пор была цепью разочарований, теперь они смешны мне, я смеюсь над собой и над другими. Я только отведал всех удовольствий жизни и, не насладившись ими, пресытился». Казалось бы, таково же значение смеха и в поэме. Так, через несколько строк появляется оксюморон, снижающий высокий духовный статус дружбы:

Он был мой друг. С ним я не знал хлопот,
С ним чувствами и деньгами делился…

Но в конце вступительной части появляются слова, не позволяющие так думать:

Один лишь друг умел тебя понять
И нынче может, должен рассказать
Твои мечты, дела и приключенья —
Глупцам в забаву, мудрым в поученье.

Автор обращает внимание читателя на то, что помимо смеха и забавы, обращенных к глупцам, в произведении скрыто поучение. Таким образом, смех в поэме имеет еще и чисто художественное значение: он указывает на наличие в «Сашке» второго плана. Другими словами, речь идет о символической структуре: за походом героя в «позорную обитель» скрывается иное содержание. Второй план произведения приоткрывается через соотнесение образов героя и автора-повествователя. Оказывается, их духовные пути в своих существенных моментах схожи. И автор, и герой проживают период мечтательности. Вот что повествователь говорит о себе:

Душа грустит о том, что уж прошло,
Блуждая в мире вымысла без пищи,
Как лазарони или русский нищий…
А вот что говорится о Сашке:
И, презрев детства милые дары,
Он начал думать, строить мир воздушный
И в нем терялся мыслию послушной.

В 14 лет Сашка задумывается о женщинах. И о себе автор сообщает:

И мудрено ль? Четырнадцати лет
Я сам страдал от каждой женской рожи…
Блуждание в мире мечты у автора сменяется смехом:
Осталось сердцу, вместо слез, бурь тех,
Один лишь отзыв — звучный, горький смех.
То же происходит и у героя:
И на устах его, опасней жала
Змеи, насмешка вечная блуждала.
Автор сочувствует пантеистическому мироощущению:
Пусть отдадут меня стихиям! Птица,
И зверь, огонь и ветер, и земля
Разделят прах мой, и душа моя
С душой вселенной, как эфир с эфиром
Сольется и развеется над миром!..
Такое же чувство знакомо и Сашке:
О, если б мог он, как бесплотный дух,
В вечерний час сливаться с облаками,
Склонять к волнам кипучий жадный слух
И долго упиваться их речами,
И обнимать их перси, как супруг!

И вот мы узнаем, что Сашка умер на чужбине, а автор пишет произведение, в начале которого сообщает, что он, автор, теперь другой. С чем же связана перемена? Ответ содержится в том, каким образом автор осмысливает духовный путь Сашки и свой. Образы, лексика, логика духовного развития позволяет утверждать, что автор смотрит на судьбу героя и свою глазами христианина.

В судьбе друзей можно увидеть своеобразные ступени духовного становления: жизнь в мире мечты, любовь к женщине, разочарование в любви, вере и дружбе, рождение смеха-насмешки. Примечательно, что каждый из периодов связан с мотивом змеи. Жадный червь грызет душу автора, является причиной бессонницы и навевает мечтания:

И жадный червь ее грызет, грызет, —
Я думаю тот самый, что когда-то
Терзал Саула…
Желания героя также зависят от падшего духа:
О, если б мог он, в молнию одет,
Одним ударом весь разрушить свет…
И тут же повествователь добавляет:
Пусть скажет он, что бесом одержим
Был Саша, — я и тут согласен с ним.

Любовь героя с «дочерью буфетчика Маврушкой» — другая ступень — также описана как грехопадение:

Упал! (прости невинность!). Как змея,
Маврушку крепко обнял он руками,
То холодея, то как жар горя,
Неистово впился в нее устами
И — обезумел… небо и земля
Слились в туман.

В соответствии с библейским сюжетом после грехопадения появляются мотивы стыда и утраты целесообразности, блуждания:

…и томный взор,
Как над рекой безлучный метеор,
Блуждал вокруг без цели, без предмета,
Боясь всего: людей, дерев и света…

И если одержимость Сашки злым духом в период мечтательности не очевидна для автора, то здесь он говорит вполне определенно:

Итак, заметим мы, что дух незримый,
Но гордый, мрачный, злой, неотразимый
Ни ладаном, ни бранью, ни крестом,
Играл судьбою Саши, как мячом…

Очевидно, что мотив змея-червя, символизирующего духа зла, скрепляет все вехи духовного становления в единый сюжет, сюжет отпадения от Бога. Библейская логика грехопадения сохранена здесь с точностью: сначала грех мысленный (мечтательность), затем грех телесный (эпизод с Маврушей), и, наконец, наступление последствий грехопадения — утрата целесообразности, блуждание. Попутно отметим, что образ змея в поэме существенно иной по сравнению с образом змея в поэме «Аул Бастунджи». В ранней поэме мотив змеи входит составным элементом в образ Зары и делает ее облик прекрасным:

Змеились косы на плечах младых,
/…/ Она была прекрасна в этот миг.

В «Сашке» же образ змея безобразен: змей жадный, мрачный, грызущий, безумный, опасный, змей — червь.

Теперь становится понятна и причина смерти героя на чужбине, смерти, внешне ничем не мотивированной. Причина ее — отпадение от Бога и жизнь без веры и покаяния. Автор же, как сказано, стремится к вере. Это стремление выражено также через введение в художественную ткань произведения псалмических мотивов. Строфы с 143 по 146 содержат в себе реминисценции из первого псалма, главная тема которого — участь праведника и грешника — напрямую перекликается с содержанием «Сашки». Этот псалом в христианской традиции называется предначинательным, так как считается, что в нем заключена сущность всех псалмов: только в единении с волей Божией возможно счастье и долголетие, а отдаление от Бога приносит бедствия. Псалом начинается со слова «блажен»: блажен, кто не ходит на совет неправедных и кто преклоняет свою волю перед законом Божьим. В поэме слово «блажен» повторяется семикратно, очевидно, символизируя полноту телесной и духовной жизни. Характерно, что первые упоминания слова связаны с темой счастья, любви и веры:

Блажен, кто верит счастью и любви,
Блажен, кто верит небу и пророкам, —
Он долголетен будет на земли…

Реминисцентен и образ древа «при исходищих вод». В псалме: «И будет яко древо, насажденное при исходищих вод, еже плод свой даст во время свое: и лист его не отпадет, и вся, елика аще творит, успеет». В поэме:

Блажен, кто вырос в сумраке лесов,
Как тополь дик и свеж, в тени зеленой
Играющих и шепчущих листов,
Под кровом скал, откуда ключ студеный
По дну из камней радужных цветов
Струей гремучей прыгает сверкая…

Количество строф, а их 149, соотносительно с количеством псалмов. Все вместе позволяет сделать вывод: написание поэмы стало для автора началом пути к Богу. Но Лермонтов соотносит себя здесь не только с псалмопевцем, но еще и с летописцем: заканчивается поэма реминисценцией из драмы Пушкина «Борис Годунов». Пимен завещает Григорию свой труд и наставляет:

В часы,
Свободные от подвигов духовных,
Описывай, не мудруя лукаво,
Все то, чему свидетель в жизни будешь:
Войну и мир, управу государей,
Угодников святые чудеса,
Пророчества и знаменья небесны —
А мне пора, пора уж отдохнуть
И погасить лампаду.

Тема летописания и образ гаснущей лампады появляются и в «Сашке»:

Я кончил… Так! Дописана страница.
Лампада гаснет… Есть всему граница —
Наполеонам, бурям и войнам…

Автор тут словно следует совету Пимена. Данное обстоятельство позволяет обнаружить в поэме очень важный идейный слой: речь здесь идет не только о современнике, но о современном обществе, обществе, утратившем веру в Бога. Другими словами, в «Сашке» художественно изображена гуманистическая европейская культура в свете христианской истины.

В 1836 году Лермонтов напишет стихотворение «Умирающий гладиатор», в котором укажет на основную болезнь Европы — утрату ею веры:

Не так ли ты, о европейский мир,
Когда-то пламенных мечтателей кумир,
К могиле клонишься бесславной головою
Измученный в борьбе сомнений и страстей,
Без веры, без надежд…

Заметим в скобках: здесь начерчена та же закономерность отпадения от Бога, что и в «Сашке»: мечтательность заканчивается жизнью по страстям века сего.

Известно, что вторая часть стихотворения была Лермонтовым зачеркнута. Почему? Некоторые исследователи, в частности, Эйхенбаум полагают, что причина кроется в несогласии поэта с выраженными здесь славянофильскими взглядами. [4] Представляется, что, наоборот, именно родственность идеям славянофильства заставила Лермонтова зачеркнуть вторую часть. Утверждать это позволяет содержание поэмы «Сашка». В стихотворении европейский мир перед смертью вспоминает «юность светлую», «песни старины» и предания рыцарских времен. И хотя это воспоминание — «насмешливых льстецов несбыточные сны», все же сам факт существования жизни, основанной на вере, дает возможность для покаяния. Герой поэмы, судьба которого соотносится с судьбой европейского мира, оказывается лишенным «святой старины», а значит и возможности покаяния. Напротив, автор имеет такую возможность. Почему? Дело в том, что в позорную обитель друзья попадают из разных мест. Отправная точка для Сашки — его дом в Симбирске. Примечательно, что образ дома наделен теми же чертами, что и европейский мир в стихотворении. «Гордая роскошь» европейского мира перекликается с гордостью и роскошью дома:

Иван Ильич имел в Симбирске дом
На самой на горе, против собора /…/
Внутри все было пышно.

Европейский мир через сравнение с языческим Римом обвиняется в разврате. В поэме автор намекает на то, что Сашка был рожден не от законного отца. Таким образом, повторимся, судьба Сашки символизирует судьбу европейского мира. Только если в стихотворении у последнего есть своя «святая старина», то в поэме она отсутствует. Автор же попадает в позорную обитель из Кремля, что и открывает ему путь к покаянию, ведь Кремль в поэме как раз и олицетворяет память о «святой старине»:

Ты жив!.. ты жив, и каждый камень твой —
Заветное преданье поколений.

Кремль потому и побеждает «чуждого властелина», что он древний и наследник славы предков:

И этот Кремль зубчатый безмятежный.
Напрасно думал чуждый властелин
С тобой, столетним русским великаном,
Померяться главою и обманом
Тебя низвергнуть. Тщетно поражал
Тебя пришлец: ты вздрогнул — он упал!
Вселенная замолкла… Величавый,
Один ты жив, наследник нашей славы.
В другой раз мотив старины звучит в конце поэмы:
Наша степь святая
В его глазах бездушных — степь простая,
Без памятников, славных, без следов,
Где б мог прочесть он повесть тех веков,
Которые, с их грозными делами,
Унесены забвения волнами…

И если Кремлю противостоит Наполеон, то есть все, что связано с французской революцией и культурой Просвещения, то степи противостоит образ немца:

И чем же немец лучше славянина?
/…/ Вот племя: всякий черт у них барон!
И уж профессор каждый их сапожник!

Здесь Лермонтов выводит в качестве символа одной из фаз европейской истории две фигуры: Мефистофеля и Я. Беме.

Показательно: если дом Сашки дряхлеет, европейский мир умирает, то в образе Кремля подчеркивается его жизнеспособность: «Ты жив», — звучит трижды.

Отсутствие «святой старины» в судьбе Сашки становится причиной того, что герой не замечает спасительных для него знаков, не слышит стука Христова в свое сердце. Тема Христа, страданий Христовых сложным образом вводится через мотив лампады-свечи. Лампада связывает автора со стариной, с образом пушкинского Пимена, а через это и со страданиями Христа. Мотив страдания тесно увязан со светом свечи в позорной обители:

Свеча горела трепетным огнем,
И, часто, вспыхнув, луч ее мгновенный
Вдруг обливал и потолок и стены.
В углу переднем фольга образов
Тогда меняла тысячу цветов,
И верба, наклоненная над ними,
Блистала вдруг листами золотыми.

Верба указывает на то, что Спаситель принял страдания по Своей воле. Эпитет «трепетный» в таком контексте получает дополнительное значение, изначальное для прилагательного трепетный: «горящая со страхом». В другой раз мотив лампады также соединен с мотивом страдания и мотивом страха-трепета. Вот что говорится о Мавруше:

Являлась к Саше дева молодая;
Задув лампаду, трепетной рукой
Держась за спинку шаткую кровати…

Далее автор сравнивает раскаянье девушки с раскаяньем Магдалины. Мотив страдания вносят и слова Мавруши:

Виновны оба, мне ж должно страдать.

В третий раз мотив лампады появляется в последних словах произведения и уже относится к автору, который, в отличие от героя, можно сделать вывод, слышит стук в сердце и обретает Бога, на что указывают последние слова поэмы:

И стихам,
Которые давно уж не звучали,
И вдруг с пера Бог знает как упали!..

Подведем итоги. Мотив грехопадения является в поэме своеобразной призмой, сквозь которую Лермонтов взглянул на себя и на гуманистическую культуру. В этом отношении особое значение приобретает подзаголовок «нравственная поэма». Кого же можно назвать нравственным? Через мотив разврата в произведении соотносятся и сравниваются два дома — Сашкин и «позорная обитель». Разврат царит в обоих домах. Но если в «позорной обители» свет свечи озаряет образа, что дает надежду на покаяние, то в доме Сашки свет от люстр отражается в зеркалах, в которых человек может увидеть только себя. Человек, предстоящий перед зеркалом — это точный образ возрожденческой культуры, культуры, построенной на абсолютизированной, автономной человеческой личности. Такая культура могла появиться и существовать только в случае забвения догмата грехопадения. Идея гибельности подобного забвения воплощена в образном строе поэмы «Сашка». Таким образом, нравственен в поэме тот, кто свою жизнь утверждает на законе Божьем.
Сергей Леонидович Шараков, кандидат филологических наук

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 — Лосев А. Ф. Эстетика Возрождения. М., 1998. С. 616.
2 — Лермонтов М. Ю. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 4. М., 1969. С. 376.
3 — Там же. С. 380.
4 — Мотовилов Н. Н. «Умирающий гладиатор» /Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 590.