Русская линия
Русская линия Сергей Шараков29.12.2007 

Мотив грехопадения в поэме М.Ю.Лермонтова «Сашка»

От редакции: К сожалению, христианское содержание поздних произведений Михаила Юрьевича Лермонтова остается скрытым для большинства христиан, впрочем, как и для многих исследователей творчества поэта. Хотя традиция христианского прочтения произведений Лермонтова была заложена еще в 19 веке, в частности, в работе русского историка В.О.Ключевского «Грусть», которая посвящена творчеству и судьбе поэта. В последние годы появилось несколько работ в указанном направлении, среди которых следует выделить монографию профессора А.В.Моторина «Духовные направления в русской словесности первой половины 19 века», одна из глав которой посвящена творчеству Лермонтова. Сегодня мы публикуем статью нашего постоянного читателя кандидата филологических наук С.Л.Шаракова, который анализирует христианские мотивы одной из поэм М.Ю.Лермонтова.

Индивидуализм эпохи Возрождения среди прочих последствий породил настроение разочарования. Как отмечает А. Ф. Лосев, на излете Ренессанса нарастало «чувство трагического разлада возрожденческого титанизма и фактических, жизненных возможностей». [1] Подобное чувство было знакомо Лермонтову. Свидетельство тому строки из поэмы «Сашка»:

О, суета! И вот ваш полубог —
Ваш человек: искусством завладевший
Землей и морем, всем, чем только мог,
Не в силах он прожить три дня не евши.

Зачастую подобное разочарование воплощалось в эстетике раннехристианской ереси гностицизма. И это вряд ли случайно. Как известно, в эпоху Возрождения христианский догмат о грехопадении был отодвинут на периферию сознания, а то и просто предан забвению. Так что с наступлением неизбежного разочарования в возможностях человека также неизбежно перед сознанием возрожденца вставала проблема зла. Популярность гностицизма, востребованность в нем помимо прочего, как раз и была обусловлена тем, что он давал ответ на вопрос о происхождении зла.

Влияние гностического мироощущения, прежде всего, через знакомство с поэзией Байрона испытал и Лермонтов. Художественное мышление поэта конца 20-х — начала 30-х годов тесно связано с гностическими мифами, символами, образами, сюжетами. Грехопадение в этот период Лермонтов представляет в виде трагического обитания богоравной человеческой души в злой материи. Отметим, что знаком богоравности чаще всего оказывается способность героев к истинной, небесной любви. Для выражения гностического мифа о грехопадении он использует и разрабатывает традиционный для гностиков образ змеи. Гностическое понимание грехопадения достаточно полно выражено в поэме 1833 г. «Аул Бастунджи». Грехопадение здесь связано с рождением в сердце Селима, героя произведения, любви к жене брата. До встречи с Зарой Селим не знает зла, он живет с братом во взаимной любви и гармонии. Мотив изначальной гармонии, чистой безмятежности бытия преобладает и в описании аула. Мотив грехопадения вводится через образ змеи. Хронологически первое появление змеи связано с образом Зары. Затем образ змеи относится уже к герою. В последний раз змея появляется на пепелище аула. Образ змеи в поэме символизирует борьбу между добром и злом, Богом и сатаной. Коллизия, связанная с грехопадением Селима, повторяет судьбу падшего духа, с которым и сравнивается герой. Трагедия Селима видится в том, что данный ему дар истинной любви становится источником зла. Кто же виноват в том? Юноша-Лермонтов склонен винить Бога.
К середине 30-х годов в душе поэта зреет перелом, связанный с тем, что гностическое мироощущение постепенно сменяется христианским мироотношением. Правда, сам Лермонтов не сразу это понимает и не сразу верно оценивает. Еще в 1833 году в письме к М. А. Лопухиной он напишет: «Если бы Вы знали, какую жизнь я намерен вести! О, это будет восхитительно! Во-первых, чудачества, шалости всякого рода и поэзия, залитая шампанским. Знаю, что вы возопиете; но, увы! Пора мечтаний для меня миновала; нет больше веры; мне нужны материальные наслаждения, счастие зримое, счастие, которое покупают на золото, носят в кармане, табакерку, счастье, которое только обольщало бы мои чувства, оставляя в покое и бездействии душу»! [2] В следующем году тема перелома будет занимать все большее внимание поэта. В письме к той же Лопухиной тема перемены соотносится с понятием исповеди. «Таким образом, я начинаю письмо исповедью, право, без умысла! Пусть же она мне послужит извинением: вы увидите, по крайней мере, что если характер мой несколько изменился, сердце осталось то же». В том же месяце в письме к А. М. Верещагиной поэт восклицает: «Я ведь очень изменился! Не знаю, как это происходит, но только каждый день придает новый оттенок моему характеру и взглядам — так и должно было случиться, я всегда это знал… но я не думал, что это будет так скоро». [3] Сам Лермонтов оценивает перемены в характере негативно: как утрату идеалов веры, любви и дружбы. Представляется, что сам факт подобной оценки позволяет утверждать обратное. Подтверждение тому — поэма «Сашка», написанная в 1835—1836 годах. Здесь впервые у Лермонтова обретает голос жажда веры, проявляется стремление поэта ко Христу:

Век наш — век безбожный;
Пожалуй, кто-нибудь, шпион ничтожный,
Мои слова прославит, и тогда
Нельзя креститься будет без стыда;
И поневоле станешь лицемерить,
Смеясь над тем, чему желал бы верить.

Показательно, что мотив перемены, помещенный во вступительных стихах, положен в основу художественного мира произведения:

Но ныне я не тот уж, как бывало, —
Пою, смеюсь
.

И вроде бы, наступившую с ним перемену автор увязывает с появлением смеха, и смех этот наполнен демоническим содержанием, смех, порожденный разочарованием, тот смех, о котором говорится в уже цитированном письме к Лопухиной: «Моя жизнь до сих пор была цепью разочарований, теперь они смешны мне, я смеюсь над собой и над другими. Я только отведал всех удовольствий жизни и, не насладившись ими, пресытился». Казалось бы, таково же значение смеха и в поэме. Так, через несколько строк появляется оксюморон, снижающий высокий духовный статус дружбы:

Он был мой друг. С ним я не знал хлопот,
С ним чувствами и деньгами делился…

Но в конце вступительной части появляются слова, не позволяющие так думать:

Один лишь друг умел тебя понять
И нынче может, должен рассказать
Твои мечты, дела и приключенья —
Глупцам в забаву, мудрым в поученье.

Автор обращает внимание читателя на то, что помимо смеха и забавы, обращенных к глупцам, в произведении скрыто поучение. Таким образом, смех в поэме имеет еще и чисто художественное значение: он указывает на наличие в «Сашке» второго плана. Другими словами, речь идет о символической структуре: за походом героя в «позорную обитель» скрывается иное содержание. Второй план произведения приоткрывается через соотнесение образов героя и автора-повествователя. Оказывается, их духовные пути в своих существенных моментах схожи. И автор, и герой проживают период мечтательности. Вот что повествователь говорит о себе:

Душа грустит о том, что уж прошло,
Блуждая в мире вымысла без пищи,
Как лазарони или русский нищий…
А вот что говорится о Сашке:
И, презрев детства милые дары,
Он начал думать, строить мир воздушный
И в нем терялся мыслию послушной.

В 14 лет Сашка задумывается о женщинах. И о себе автор сообщает:

И мудрено ль? Четырнадцати лет
Я сам страдал от каждой женской рожи…

Блуждание в мире мечты у автора сменяется смехом:
Осталось сердцу, вместо слез, бурь тех,
Один лишь отзыв — звучный, горький смех.
То же происходит и у героя:
И на устах его, опасней жала
Змеи, насмешка вечная блуждала.
Автор сочувствует пантеистическому мироощущению:
Пусть отдадут меня стихиям! Птица,
И зверь, огонь и ветер, и земля
Разделят прах мой, и душа моя
С душой вселенной, как эфир с эфиром
Сольется и развеется над миром!..
Такое же чувство знакомо и Сашке:
О, если б мог он, как бесплотный дух,
В вечерний час сливаться с облаками,
Склонять к волнам кипучий жадный слух
И долго упиваться их речами,
И обнимать их перси, как супруг!

И вот мы узнаем, что Сашка умер на чужбине, а автор пишет произведение, в начале которого сообщает, что он, автор, теперь другой. С чем же связана перемена? Ответ содержится в том, каким образом автор осмысливает духовный путь Сашки и свой. Образы, лексика, логика духовного развития позволяет утверждать, что автор смотрит на судьбу героя и свою глазами христианина.

В судьбе друзей можно увидеть своеобразные ступени духовного становления: жизнь в мире мечты, любовь к женщине, разочарование в любви, вере и дружбе, рождение смеха-насмешки. Примечательно, что каждый из периодов связан с мотивом змеи. Жадный червь грызет душу автора, является причиной бессонницы и навевает мечтания:

И жадный червь ее грызет, грызет, —
Я думаю тот самый, что когда-то
Терзал Саула…
Желания героя также зависят от падшего духа:
О, если б мог он, в молнию одет,
Одним ударом весь разрушить свет…
И тут же повествователь добавляет:
Пусть скажет он, что бесом одержим
Был Саша, — я и тут согласен с ним.

Любовь героя с «дочерью буфетчика Маврушкой» — другая ступень — также описана как грехопадение:

Упал! (прости невинность!). Как змея,
Маврушку крепко обнял он руками,
То холодея, то как жар горя,
Неистово впился в нее устами
И — обезумел… небо и земля
Слились в туман.

В соответствии с библейским сюжетом после грехопадения появляются мотивы стыда и утраты целесообразности, блуждания:

…и томный взор,
Как над рекой безлучный метеор,
Блуждал вокруг без цели, без предмета,
Боясь всего: людей, дерев и света…

И если одержимость Сашки злым духом в период мечтательности не очевидна для автора, то здесь он говорит вполне определенно:

Итак, заметим мы, что дух незримый,
Но гордый, мрачный, злой, неотразимый
Ни ладаном, ни бранью, ни крестом,
Играл судьбою Саши, как мячом…

Очевидно, что мотив змея-червя, символизирующего духа зла, скрепляет все вехи духовного становления в единый сюжет, сюжет отпадения от Бога. Библейская логика грехопадения сохранена здесь с точностью: сначала грех мысленный (мечтательность), затем грех телесный (эпизод с Маврушей), и, наконец, наступление последствий грехопадения — утрата целесообразности, блуждание. Попутно отметим, что образ змея в поэме существенно иной по сравнению с образом змея в поэме «Аул Бастунджи». В ранней поэме мотив змеи входит составным элементом в образ Зары и делает ее облик прекрасным:

Змеились косы на плечах младых,
/…/ Она была прекрасна в этот миг.

В «Сашке» же образ змея безобразен: змей жадный, мрачный, грызущий, безумный, опасный, змей — червь.

Теперь становится понятна и причина смерти героя на чужбине, смерти, внешне ничем не мотивированной. Причина ее — отпадение от Бога и жизнь без веры и покаяния. Автор же, как сказано, стремится к вере. Это стремление выражено также через введение в художественную ткань произведения псалмических мотивов. Строфы с 143 по 146 содержат в себе реминисценции из первого псалма, главная тема которого — участь праведника и грешника — напрямую перекликается с содержанием «Сашки». Этот псалом в христианской традиции называется предначинательным, так как считается, что в нем заключена сущность всех псалмов: только в единении с волей Божией возможно счастье и долголетие, а отдаление от Бога приносит бедствия. Псалом начинается со слова «блажен»: блажен, кто не ходит на совет неправедных и кто преклоняет свою волю перед законом Божьим. В поэме слово «блажен» повторяется семикратно, очевидно, символизируя полноту телесной и духовной жизни. Характерно, что первые упоминания слова связаны с темой счастья, любви и веры:

Блажен, кто верит счастью и любви,
Блажен, кто верит небу и пророкам, —
Он долголетен будет на земли…

Реминисцентен и образ древа «при исходищих вод». В псалме: «И будет яко древо, насажденное при исходищих вод, еже плод свой даст во время свое: и лист его не отпадет, и вся, елика аще творит, успеет». В поэме:

Блажен, кто вырос в сумраке лесов,
Как тополь дик и свеж, в тени зеленой
Играющих и шепчущих листов,
Под кровом скал, откуда ключ студеный
По дну из камней радужных цветов
Струей гремучей прыгает сверкая…

Количество строф, а их 149, соотносительно с количеством псалмов. Все вместе позволяет сделать вывод: написание поэмы стало для автора началом пути к Богу. Но Лермонтов соотносит себя здесь не только с псалмопевцем, но еще и с летописцем: заканчивается поэма реминисценцией из драмы Пушкина «Борис Годунов». Пимен завещает Григорию свой труд и наставляет:

В часы,
Свободные от подвигов духовных,
Описывай, не мудруя лукаво,
Все то, чему свидетель в жизни будешь:
Войну и мир, управу государей,
Угодников святые чудеса,
Пророчества и знаменья небесны —
А мне пора, пора уж отдохнуть
И погасить лампаду.

Тема летописания и образ гаснущей лампады появляются и в «Сашке»:

Я кончил… Так! Дописана страница.
Лампада гаснет… Есть всему граница —
Наполеонам, бурям и войнам…

Автор тут словно следует совету Пимена. Данное обстоятельство позволяет обнаружить в поэме очень важный идейный слой: речь здесь идет не только о современнике, но о современном обществе, обществе, утратившем веру в Бога. Другими словами, в «Сашке» художественно изображена гуманистическая европейская культура в свете христианской истины.

В 1836 году Лермонтов напишет стихотворение «Умирающий гладиатор», в котором укажет на основную болезнь Европы — утрату ею веры:

Не так ли ты, о европейский мир,
Когда-то пламенных мечтателей кумир,
К могиле клонишься бесславной головою
Измученный в борьбе сомнений и страстей,
Без веры, без надежд…

Заметим в скобках: здесь начерчена та же закономерность отпадения от Бога, что и в «Сашке»: мечтательность заканчивается жизнью по страстям века сего.

Известно, что вторая часть стихотворения была Лермонтовым зачеркнута. Почему? Некоторые исследователи, в частности, Эйхенбаум полагают, что причина кроется в несогласии поэта с выраженными здесь славянофильскими взглядами. [4] Представляется, что, наоборот, именно родственность идеям славянофильства заставила Лермонтова зачеркнуть вторую часть. Утверждать это позволяет содержание поэмы «Сашка». В стихотворении европейский мир перед смертью вспоминает «юность светлую», «песни старины» и предания рыцарских времен. И хотя это воспоминание — «насмешливых льстецов несбыточные сны», все же сам факт существования жизни, основанной на вере, дает возможность для покаяния. Герой поэмы, судьба которого соотносится с судьбой европейского мира, оказывается лишенным «святой старины», а значит и возможности покаяния. Напротив, автор имеет такую возможность. Почему? Дело в том, что в позорную обитель друзья попадают из разных мест. Отправная точка для Сашки — его дом в Симбирске. Примечательно, что образ дома наделен теми же чертами, что и европейский мир в стихотворении. «Гордая роскошь» европейского мира перекликается с гордостью и роскошью дома:

Иван Ильич имел в Симбирске дом
На самой на горе, против собора /…/
Внутри все было пышно.

Европейский мир через сравнение с языческим Римом обвиняется в разврате. В поэме автор намекает на то, что Сашка был рожден не от законного отца. Таким образом, повторимся, судьба Сашки символизирует судьбу европейского мира. Только если в стихотворении у последнего есть своя «святая старина», то в поэме она отсутствует. Автор же попадает в позорную обитель из Кремля, что и открывает ему путь к покаянию, ведь Кремль в поэме как раз и олицетворяет память о «святой старине»:

Ты жив!.. ты жив, и каждый камень твой —
Заветное преданье поколений.

Кремль потому и побеждает «чуждого властелина», что он древний и наследник славы предков:

И этот Кремль зубчатый безмятежный.
Напрасно думал чуждый властелин
С тобой, столетним русским великаном,
Померяться главою и обманом
Тебя низвергнуть. Тщетно поражал
Тебя пришлец: ты вздрогнул — он упал!
Вселенная замолкла… Величавый,
Один ты жив, наследник нашей славы.
В другой раз мотив старины звучит в конце поэмы:
Наша степь святая
В его глазах бездушных — степь простая,
Без памятников, славных, без следов,
Где б мог прочесть он повесть тех веков,
Которые, с их грозными делами,
Унесены забвения волнами…

И если Кремлю противостоит Наполеон, то есть все, что связано с французской революцией и культурой Просвещения, то степи противостоит образ немца:

И чем же немец лучше славянина?
/…/ Вот племя: всякий черт у них барон!
И уж профессор каждый их сапожник!

Здесь Лермонтов выводит в качестве символа одной из фаз европейской истории две фигуры: Мефистофеля и Я. Беме.

Показательно: если дом Сашки дряхлеет, европейский мир умирает, то в образе Кремля подчеркивается его жизнеспособность: «Ты жив», — звучит трижды.

Отсутствие «святой старины» в судьбе Сашки становится причиной того, что герой не замечает спасительных для него знаков, не слышит стука Христова в свое сердце. Тема Христа, страданий Христовых сложным образом вводится через мотив лампады-свечи. Лампада связывает автора со стариной, с образом пушкинского Пимена, а через это и со страданиями Христа. Мотив страдания тесно увязан со светом свечи в позорной обители:

Свеча горела трепетным огнем,
И, часто, вспыхнув, луч ее мгновенный
Вдруг обливал и потолок и стены.
В углу переднем фольга образов
Тогда меняла тысячу цветов,
И верба, наклоненная над ними,
Блистала вдруг листами золотыми.

Верба указывает на то, что Спаситель принял страдания по Своей воле. Эпитет «трепетный» в таком контексте получает дополнительное значение, изначальное для прилагательного трепетный: «горящая со страхом». В другой раз мотив лампады также соединен с мотивом страдания и мотивом страха-трепета. Вот что говорится о Мавруше:

Являлась к Саше дева молодая;
Задув лампаду, трепетной рукой
Держась за спинку шаткую кровати…

Далее автор сравнивает раскаянье девушки с раскаяньем Магдалины. Мотив страдания вносят и слова Мавруши:

Виновны оба, мне ж должно страдать.

В третий раз мотив лампады появляется в последних словах произведения и уже относится к автору, который, в отличие от героя, можно сделать вывод, слышит стук в сердце и обретает Бога, на что указывают последние слова поэмы:

И стихам,
Которые давно уж не звучали,
И вдруг с пера Бог знает как упали!..

Подведем итоги. Мотив грехопадения является в поэме своеобразной призмой, сквозь которую Лермонтов взглянул на себя и на гуманистическую культуру. В этом отношении особое значение приобретает подзаголовок «нравственная поэма». Кого же можно назвать нравственным? Через мотив разврата в произведении соотносятся и сравниваются два дома — Сашкин и «позорная обитель». Разврат царит в обоих домах. Но если в «позорной обители» свет свечи озаряет образа, что дает надежду на покаяние, то в доме Сашки свет от люстр отражается в зеркалах, в которых человек может увидеть только себя. Человек, предстоящий перед зеркалом — это точный образ возрожденческой культуры, культуры, построенной на абсолютизированной, автономной человеческой личности. Такая культура могла появиться и существовать только в случае забвения догмата грехопадения. Идея гибельности подобного забвения воплощена в образном строе поэмы «Сашка». Таким образом, нравственен в поэме тот, кто свою жизнь утверждает на законе Божьем.
Сергей Леонидович Шараков, кандидат филологических наук

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 — Лосев А. Ф. Эстетика Возрождения. М., 1998. С. 616.
2 — Лермонтов М. Ю. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 4. М., 1969. С. 376.
3 — Там же. С. 380.
4 — Мотовилов Н. Н. «Умирающий гладиатор» /Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 590.

http://rusk.ru/st.php?idar=112346

  Ваше мнение  
 
Автор: *
Email: *
Сообщение: *
  * — Поля обязательны для заполнения.  Разрешенные теги: [b], [i], [u], [q], [url], [email]. (Пример)
  Сообщения публикуются только после проверки и могут быть изменены или удалены.
( Недопустима хула на Церковь, брань и грубость, а также реплики, не имеющие отношения к обсуждаемой теме )
Обсуждение публикации  

  протоиерей Георгий Бирюков    31.12.2007 21:19
Эх, не под завершение Рождественского поста такое печатать. В иное время можно было б и обсудить. И "Сашку" Полежаева вспомнить. И другие произведения Лермонтова тех лет, и последующих. И чем всё закончилось. Но не под Рождество…

Страницы: | 1 |

Каталог Православное Христианство.Ру Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика