О чём молчит «Бронзовый солдат»

Эстонские политики-этнократы из года в год вели дело в направлении повышения уровня собственного достоинства и благосостояния через унижение русского и русскоговорящего населения путём вытеснения его на более низкие социальные ступени. Вместо интеграции работала программа ползучей ассимиляции, о чём говорилось публично не один раз. Это во многом удалось. Но далеко не во всём. Да, общий уровень жизни эстонцев примерно на 40% выше, а наркоманов и асоциалов больше среди неэстонцев, что говорит о большем социальном неблагополучии русскоговорящего населения. Финансирование культурных потребностей русского и русскоговорящего населения на порядок меньше, нежели финансирование эстонской культуры (и это без всякого учёта пропорционального вклада русских и русскоговорящих налогоплательщиков в бюджеты государства и местных самоуправлений). Полным ходом осуществляется процесс «мягкой» ликвидации школ с русским языком обучения.

Таков итог политики скрытого этно-социального апартеида, политики разделения общества с использованием этно? языкового фактора с целью обеспечить «своим» более высокое социально-экономическое положение. Ещё в 1996 году один очень известный и влиятельный эстонский политик на мой вопрос, когда же будет обеспечено для русской части народа Эстонии равноправие в гражданско-правовом смысле, ответил, смеясь, что, мол, когда всё нажитое Эстонией «поделим между собой, без русских». Мол, «пирог» и без того небольшой.

Вот так откровенно и цинично проявляет себя радикальный национализм. Именно так считает подавляющее большинство аналитиков, в том числе российских, характеризуя правящие верхи прибалтийских республик и ведущие политические силы этих стран как «радикал-националистические». Тем временем, смею предположить, обвинение в адрес эстонцев или латышей в сугубом национализме, если хотите, в трайбализме, всё же не является вполне обоснованным. По большому счёту. Достаточно лишь задаться вопросом, а куда исчезает этот радикальный национализм, когда речь заходит о взаимоотношениях прибалтийских республик с Западом, да и вообще с любым государством и народом, кроме русского и братского ему белорусского. На поверку оказывается, что весь радикализм неприятия и даже порой зоологической ненависти сосредотачивается лишь на одной национальной фобии — в отношении русских и России. Словом, речь идёт о русофобии. И только о ней. Не странная ли «избирательность» для национализма?

Одной из причин сноса памятника освободителям Таллина стало то, что советский мундир этого эстонского бойца ассоциировался с Россией, с русскими и победой восточноевропейской державы над нацистским монстром. Ибо основные тяготы освобождения Европы от нацизма вынес на своих плечах всё-таки русский солдат. Но об этом русофобский официальный Таллин предпочитает помалкивать.

Русофобия

Среди правящей верхушки и в управляемых ею эстонских СМИ, включая изрядную часть русскоязычных, русофобия стала нормой поведения и образа мыслей. Дело доходит до анекдотичности. К примеру, когда американские астронавты прибывают на международную космическую станцию, то эстонские СМИ и словом не обмолвятся, что орбитальный комплекс собран из российских модулей. У «лапотной» России, дескать, не может быть космонавтики. Когда на Эстонию надвигается непогода, то эстонские синоптики в публичных выступлениях оперируют сторонами света. Кроме одного случая: когда ненастье идёт с востока, то оно приходит… из России. А вот хорошая погода — именно «с востока». Нагнетая ужасы по поводу «русского тоталитаризма и империализма», народу поясняют, что «даже рецепты тортов диктовались Москвой» (правда, о том, что советские ГОСТы требовали, чтобы в креме было масло, а не маргарин, а в колбасе не менее 40−60% мяса, а не соевых и прочих добавок, умалчивается). Однако этих господ ничуть не удручает сегодняшнее тотальное навязывание евросоюзовских стандартов. Например, пару лет назад Брюсселем всем было приказано считать овощ — морковку — фруктом (!), потому что где-то в средиземноморских странах из этого корне? плода варенье делают. В Эстонии с готовностью и к вящему удивлению эстонского исконно крестьянского народа объявили морковку фруктом. И ничего, все согласны без возражений. Не положено было при вступлении страны в ЕС иметь излишки сахара, но они оказались в эстонских частных фирмах. Плати штраф на многие десятки миллионов! И платят. Конечно, не фирмы, а государство, за счёт налогоплательщиков, то есть из кармана всего народа Эстонии. Без различий в национальности и без малейшего ропота.

Словом, о России и русских либо ничего, либо плохо. Такая повседневная и нескончаемая «промывка мозгов» населению и тотальная обработка молодёжи, с самых её младых ногтей, продолжается с конца 80-х — начала 1990-х годов до наших дней. И всё же спросим себя: мы имеем дело с национализмом? Вряд ли. Ведь в ведущих западных странах весьма схожая картина. Но там царствует вовсе не националистическая, а либеральная идеология с ее мондиалистской концепцией и апологетикой манихейства. Действительные правители Европы, строящие очередную «вавилонскую башню», внерелигиозны и даже антирелигиозны в широком, цивилизационном смысле слова. Именно здесь, в апофеозе идеологии «личного успеха», ради которого «всё позволено», прячутся корни двойных стандартов, лжи и обмана, которыми кормят общество тотально подконтрольные СМИ. В прибалтийских республиках у власти стоят их младшие братья по разуму — местные радикал-либералы, одевшие на себя национальные одежды. Однако же думается, что мыслящей части общества следует сосредоточиться не на теме прибалтийского национализма, а на исследовании влияния идеологии радикал-либерализма, избравшего на сегодняшний день русофобию в качестве политического и пропагандистского кредо.

Маргинализация

Стремление обеспечить себе более выгодные условия существования по сравнению с «чужаками» родилось вовсе не как реакция на якобы существовавшие (со стороны России и носителей русской культуры) угрозы национальной культуре, эстонскому языку или выживаемости нации. В действительности мы имеем дело с куда более серьёзными и протяжёнными во времени процессами — денационализацией народа и его маргинализацией. Маргинализация затронула не только большую часть русскоговорящего населения, но также и эстонцев. За ничтожные с исторической точки зрения 60 последних лет эстонцы из преимущественно сельского превратились в городское население. На уровне подсознания эстонцы и латыши испытывают страх перед грядущим, ибо они оказались вырванными из своего привычного крестьянского уклада жизни, в котором формировались как этнос и гармонично бытовали вплоть до середины XX века. Стремление к преимуществам родилось от страха потерять свою национальную идентичность сначала с утерей естественного уклада жизни (маргинализация), а затем это желание усилилось с нарастанием процессов глобализации и крахом советской системы. Страх — основа агрессивности. Для выхода этих настроений необходимы удобный объект и причина «всех бед». Как правило, именно «чужие» наиболее подходят на роль «виноватых». В нашем случае «виноватыми» представились, с неизбежностью, русские и вообще русскоязычные или «инородцы».

В конечном итоге конфликт по поводу памятника освободителям Таллина стал ясным выражением, очевидным симптомом раскола общества не только по этно? языковому признаку, но и по социальному, то есть внутри самой эстонской среды. Ведь большинство жителей Эстонии были против его сноса (в Таллине — 57% жителей), хотя было немало и сторонников. Тартуские университетские социологи ещё в середине 2006 года пришли к выводу, что проблема раскола проявляется не только в диаметрально противоположных оценках прошлого и, конкретно, смыслового значения «Бронзового солдата», но, что куда более тревожно, эти оценки имеют отношение к видению будущего народа и страны, перспектив и путей дальнейшего развития эстонского общества.

Как это ни странно, но уничтожение, снос или «перенос» на унизительных для части общества условиях памятника освободителям Таллина оказался очередной акцией самоунижения именно эстонской нации. Ведь молодой человек, запечатлённый как «Бронзовый солдат», — типичный эстонец, классический прибалтийский архетип. Памятник был создан самими эстонцами (скульптор Энн Роос, архитектор Артур Алас). И символизирует он не что иное, как скорбь простого эстонского парня по погибшим друзьям, пришедшим помочь освободить его родину от нацизма, не скрывавшего намерения лишить эстонцев отечества, а значит, уничтожить их как нацию. В определённом смысле устранение памятника и места захоронения погибших солдат — это акт символического самоубийства нации.

Следует помнить при этом и то обстоятельство, что памятник и могилы находились на месте древнего Свято-Антониевского кладбища (эст. Тынис = Антоний; Тынисмяги = Антониева горка), основание которого приходится на ХIII век. Здесь же сначала рядом с горкой находилась церковь во имя Святого Антония Падуанского (сгорела в 1710 году), а в середине XIX века прямо на горке она была восстановлена. То есть могилы и поминальный (!) солдатский памятник находились на сакральном месте.

В известной мере с подсознательным стремлением общества к самоубийству как выражением страха и протеста перед неизвестностью будущего связаны также нынешние трактовки прошлого — восхваление и почитание нацистов как «освободителей Эстонии», то есть как раз той силы, которая планировала переселение (депортацию) 2/3 эстонского народа, «представителей неарийской расы». Немецкие нацистские идеологи прямо говорили о том, что эстонцы как народ должны исчезнуть. Печальнее всего то, что трактовка роли эстонцев, воевавших в форме СС на стороне немецких оккупантов, в качестве «борцов за свободу» является официально принятой концепцией политической и идеологической верхушки государства, что само по себе носит тотально ущербный характер, ибо провозглашает уничтожителей «освободителями». Строить государство и общество на доктринах «против» вместо «за» — контрпродуктивное занятие и ведёт общество в тупик.

Маргинальность общества, лимитрофность государства, утеря чувства духовно-идеального самостояния и внерелигиозность, уход в радикал? либеральный антропоцентризм, агрессия, страх и подсознательное стремление к суициду становятся главными признаками апокалиптичности общего, доминирующего настроя общества. Понимают ли это представители творческой и научной интеллигенции, призванной быть определённого рода индикатором неблагополучий в обществе, ресурсом идей по его обновлению?

Мысли о будущем

Увы, сложившееся положение дел, к сожалению, не осмыслено на уровне общественного сознания Эстонии и в основном лишь угадывается на уровне ощущений. Эстонская интеллигенция практически не участвует в анализе процессов и в поиске решений. Конечно, есть исключения в лице отдельных интеллектуалов и небольших локальных групп (например, профессор Рейн Вейдеман, писатель Яан Каплинский и ряд других, пытающихся найти системные ответы на возникшие вопросы), но влияние таких аналитиков на общественное мнение и на политические «верхи» мизерно.

По большому счёту, в прибалтийских? странах, на территории исторического? пограничья, переплетения двух цивилизационных моделей мира сталкиваются два миропонимания — выросшего из недр Западной Европы бездуховно-антропоцентричного, воинствующего либерализма и восточно-европейской традиционной христианской системы ценностей. Выдержат ли Эстония, другие прибалтийские страны цивилизационное давление двух миров? Сможет ли им гарантировать самосохранение и виды на благополучное будущее западная парадигма развития или она погребёт нации, прежде всего малые, под основанием пирамиды, вершину которой собираются увенчать те, кто мнит себя «человекобогами» современного мира?

Опытные в геополитических изысканиях специалисты ясно понимают, что идеи «Соединённых Штатов Европы» всегда получали сильный импульс к воплощению при одном условии — при резком ослаблении России. Но сегодня становится очевидным, что саморазрушения России не произошло, что разрушить Россию не удалось и вряд ли удастся. Восстановление мощи восточного колосса со всей неизбежностью предполагает размывание основ паневропеизма в том виде, в каком они видятся её сегодняшним идеологам. Странам Западной Европы придётся вернуться к традиционным и достаточно конкретным программам взаимодействия, а ведущие европейские государства наверняка пойдут на развитие двусторонних отношений с евразийской державой. Тем более что в настоящее время отнюдь не противоречия между Россией и США или Россией и Евросоюзом, а американо-европейские противоречия являются доминирующими, хотя публично об этом говорится лишь вскользь, едва артикулируя их суть. Всё это — на фоне усиливающегося азиатско-тихоокеанского центра силы.

При осуществлении какой долгосрочной национальной программы Эстония и прибалтийские республики смогут обрести статус государств, территория которых окажется полем межцивилизационного общения, а не войн и конфликтов? Найдутся ли в Эстонии интеллектуальные силы и политическая воля, чтобы привести страну к самодостаточности, то есть к той позиции на международной арене, которая в оптимальной степени будет служить собственным национальным интересам и органично соответствовать интересам сопредельных государств? Является ли молчание эстонской интеллигенции признаком угодливости, интеллектуального бесплодия и, следовательно, надвигающегося вырождения нации или симптомом её сосредоточения и поиска? Всё это покажет ближайшее будущее. Исторического же времени осталось совсем мало.