Уния — оружие двойного назначения

Российская государственность, безотносительно к религии, никогда не вызывала у ортодоксальных униатов симпатий. Они смотрели на неё завистливо и со страхом, как гунны на Великую китайскую стену. Зависть исходила из чувства неполноценности этноса, шестьсот лет задавленного убожеством, пребывавшего на задворках Европы в услужении у сильных к удачливому ходоку на трудном историческом пути.

Два внешне мирных события, именуемых коротким (будто проскочила мышь в щель под дверью) словом уния разделены историей 420-ю годами. В лето 1569, едва подсохли чернила на соглашении польского и литовского сеймов в Люблине о создании единого государства, Брестский собор православных церквей объединённых уже территорий, которые включали Украину и Белоруссию, принял постановление о подчинении церкви греческого вероисповедания римскому папе. Поскольку прощание с Константинополем и переход бессмертными «душами» значительной части подданных в Рим грозило правящим католикам Варшавы и Вильно серьёзными осложнениями, переселяемым позволили побыть посерёдке, в успокаивающем страсти греко-католицизме (привыкнут и, глядишь, незаметно католиками станут). Эта и было рождение той самой Унии (не какой-либо иной), о которой здесь пойдёт речь. Она прожила долгую, полную бурных событий жизнь и была без почестей отнесена на погост в 1946 году решением Собора же, только теперь львовского. Римский папа остался «с носом», а Патриарх Московский и Всея Руси получил злокачественную опухоль в виде новообращённых в западных областях УССР и БССР. Спустя 43 года произошло «воскресение» из якобы «мёртвых». Реаниматоры — твёрдоверующий в богоизбранность католицизма Иоанн-Павел II и размягший от безверия в идеалы коммунизма Горбачёв — встретились для проведения некоего таинства 1 декабря 1989 года. Какие заклинания оба понтифика там говорили, ведомо пока только архивариусу закрытых фондов, однако с того непорочного зачатия в интимных апартаментах Ватикана возродилась, казалось, из праха и приобрела законный статус, как плесень на разлагающемся теле СССР, Украинская Греко-Католическая Церковь (УГКЦ). Лучше бы не состоялся Львовский собор! Отдохнув в анабиозе, УГКЦ явила миру силы фантастические, энергию завидную. Об этом чуть позже, подождите малость.

С латинского уния переводится как единение, союз. Милые понятия, претензий к ним нет. Но, как часто бывает, любое благостное слово превращается в образ и подобие того, к чему или к кому его прикладывают. Возьмите для примера Флорентийскую Унию: в 1439 году, в смертельном предчувствии падения Константинополя, на одноименном Соборе восточная церковь отдалась во власть папы. К тому времени разгром Второго Рима крестоносцами-католиками был забыт, а надежда «нам Запад поможет» у загнанных в босфорский угол ромеев Византии ещё теплилась. Запад, конечно, не помог. Но та уния никому вреда не нанесла, ибо осталась скреплённой подписями иерархов архивным манускриптом, никак не сказалась на мироощущении христиан греческого вероисповедания, на века попавших под светскую власть мусульман, а России даже принесла пользу. Ведь наша страна осталась единственной независимой православной державой в мире, Третьим Римом, наследовавшим величайшую недавно империю, с её символами и благородной кровью восточно-христианской династии. Отбившись от Стамбула в правлении Иоанна Грозного, Третий (и последний!) Рим мог назидательно указать на пагубу греко-католицизма своим попавшим в неволю единоверцам.

Иные последствия Брестской Унии для восточнославянского православного мира. Мало констатировать их, как историческую быль. Необходимо понять и природу той унии, её особеннности, ибо, быв оружием католической Европы, она в таком же качестве перешла в руки многоконфессиального атлантизма, нынешней России недружественного, оставаясь средством поражения двух целей — духовной и государственной, как и была задумана для действий в несравненно меньших масштабах.

Мы знаем, как при исторических катастрофах подавляющая часть верующих той или другой страны вместе со своими священнослужителями согласно меняла конфессию и даже веру. Двадцать пять веков тому назад миллионы индуистов и жрецов древних верований за одно поколение превратились в буддистов. В первом тысячелетии новой эры христиане Северной Африки и Ближнего Востока массово покидали «слабого» Христа ради «сильного» Магомета; уже в новое время некий грузинский царь готов был заменить кресты церквей на полумесяцы, да подоспели на помощь единоверцам русские (сегодня именуемые в Тбилиси «захватчиками»). Брестский же выход одной ногой из православия носил совсем иной характер.

Высший клир Малороссии и Белой Руси задолго до Брестского собора проявлял «великое грубиянство и недбалость», по свидетельству современников, в защите веры, ибо социальные преимущества под правлением поляков получали изменявшие своей вере и народности, в первую очередь старая русская знать и представители духовенства. К концу века наблюдается уже повальное отпадение иерархов в Унию. Этот «Союз» был делом епископов, действовавших в отрыве от церковного народа, без его свободного и соборного согласия и совета, «скрыто и потаённо, без поразуменья народу хрестьянскаго». При разделении иерархии и мирян и падает на простых прихожан, укрепляя их соборное самосознание, вся тяжесть православной самозащиты. Уния — сугубо клерикальное движение — стала расколом внутри западно-русской церкви, разъединила иерархию и народ. Во главе православных масс оказалась униатская иерархия; безусловную подчинённость Риму епископы без стеснения стали называть соединением церквей. Эта подчинённость была предопределена Унией, как актом в первую очередь политическим, ведь после Брестского (так и хочется написать «сговора») собора польская власть стала рассматривать неприятие Унии, как отрицание существующего порядка, противление закону, вне которого объявлялась «Греческая вера». Противление народом переустройству церкви преследовалось наравне с каноническим своеволием и мятежом. Православные же в своём непослушании и активной борьбе с соглашателями видели только исполнение своего христианского долга. «Не бо попы нас спасут, или владыки, но веры нашея таинство с хранением заповедей Божиих, тое нас спасти мает», — писал с Афона Вишенский, который обосновал право церковного люда изгонять и низлагать епископов-отступников. Воплощением антиуниатской борьбы стали Ставропигиальные братства, религиозно-оборонительные объединения верующих, подчинённые, в обход местного епископа, непосредственно Константинопольскому патриарху. Львовскому братству даже предоставлено было право суда над епископом.

Абсолютная победа униатства, с течением времени одержанная на западе украинной Руси, не обернулась полным поражением на малороссийском востоке даже при торжестве православия при Богдане Хмельницком. Если Патриарх Константинопольский пытался неуклюже противопоставить окатоличеванию Малороссии союз православных и кальвинистов, то митрополит Пётр Могила, откровенный западник, избранный на киевский престол в 1632 году и мечтавший об украинской патриархии с двойным подчинением (Риму и Константинополю — ещё одна оригинальная уния!), сумел пропитать южно-русскую церковь латинским духом. Это была псевдоморфоза Православия. Латинизировалась душа народа, что было опаснее самой Унии. Более того, когда глава Киевской митрополии (в 1685 году) принёс присягу на верность Московскому Патриарху, объединённая Православная Церковь выбрала киевскую мировоззренческую модель мира, над которой поработали сам Пётр Могила и его «птенцы». А последними польской властью в своё время были заменены епископы, верные православию, в пик гонений. Униатский след виден во всех начинаниях митрополита, который, казалось бы, вывел свою церковь из растерянности и дезорганизации, вызванных Брестским собором: он создаёт в противовес Лаврскому славяно-греческому братскому училищу латино-польскую школу, с иезуитской программой, пытается организовать вокруг Киева однородное культурное пространство с новой нацией, новым психологическим типом человека — западника; о Киевской патриархии, о «третьем пути» (двойное подчинение) я уже говорил. И вершина униатского влияния — это интронизация Петра Могилы в католическом Львове с греко-католическими пригородами (бунташный Киев, якобы ненадёжен).

Раздел Польши ослабляет натиск униатов на восток от реки Збруч. К западу от этой разделительной линии униатство уже утвердилось повсеместно. Однако, по моему мнению, следует разделять униатов по формальной принадлежности прихода Риму от униатов «свидомых» (убеждённых). Первые, по глубинному устройству души, древним традициям, исторической памяти оставались при униатском клире православными (да и клир нередко был зеркалом прихода), юрисдикция Ватикана мало их интересовала. Они считали себя счастью единого, разделённого враждебной силой русьского народа, а поскольку светочем и надеждой зависимых славян долгое время была Россия, то эти люди именовали себя с гордостью (и так же назвала их с ненавистью другая категория русынов) русофилами или москвофилами. Вторые были своеобразным католическим резервом, кандидатами в католики; воспитывались они в «римской» атмосфере дома и в храме, где подобрался свидомый причт, в ненависти ко всему русскому (даже русскую культуру называли шматом гнилой колбасы), чтобы быть угодными польской, затем австрийской власти и за угодливость иметь гласные и негласные привилегии. Когда Вена осознала, что принадлежащая ей часть окремой от русских украинской нации под контролем поляков менее опасна, чем её русыны, тяготеющие к Москве, то тогда началась поддержка украинского сепаратизма в России и подавление всеми средствами и методами местного русофильства. Судим был священник Наумович и возник «австрийский гулаг» вокруг Талергофа, и поставлены виселицы для тех, кто приветствовал приход генерала Брусилова в Галицию, и снят с пьедестала гипсовый Пушкин в селе Заболотовцы. Всё это и многое другое, что не может быть перечислено в статье, делалось при помощи униатов или непосредственно их руками. «Свидомые» из эсесовской команды «Нахтигаль» расстреливали цвет польской интеллигенции во Львове, а на Волыни их подельники сжигали живьём детей из польских семей; в мундирах дивизии «СС Галичина» они ложились трупами под Бродами; отсиживались днём в схронах, чтобы ночью топить односельчан в колодцах за то, что тех погнали в колхоз. Были и виртуозы: некто Шептицкий, например, совмещал обязанности митрополита УГКЦ с работой военного шпиона, поочерёдно приветствовал Франца-Иосифа, Николая I, Керенского, Гитлера, Сталина… Большинство из «свидомых» униатов при советской власти стало атеистами, многие (в добавок) коммунистами; ничтожное меньшинство предпочло мордовские лагеря. Коллективным старанием экс-атеистов и амнистированных «дэмократычна» Украина заняла в Беловежье непримиримую к попытке сохранить единую страну позицию сепаратизма. А пока восток Украины, вспомнив, что он православный, вытаскивал незалежную экономику из ямы, не забывающий своего скрытого униатства запад одной рукой мостил померанчевыми корочками дорогу в НАТО, другой захватывал церкви в Галиции и на Волыни и проводил активную униатскую пропаганду. Поскольку тихой греко-католической сапой проникнуть на Левобережье, в Крым и Новороссию нереально, галицкие националисты (читай «униаты») решили реанимировать так называемую неканоническую Украинскую Автокефальную Православную Церковь (УАПЦ, в просторечье самосвятскую). Уже 19 августа 1989 года приход в честь апп. Петра и Павла во Львове объявил себя автокефальным, призывая другие украинские приходы выходить из юрисдикции РПЦ куда угодно, они такой выход и со входом в синагогу приветствовали бы. «Первоиерархом» был провозглашён племянник Петлюры Мстислав Скрипник, глава американской ветви самосвятов. Два епископа-ренегата, один недееспособный, другой с уголовным прошлом, «рукоположили» почти всех автокефальных арихиереев.

История раскола на сегодня уже многотомна. Сейчас, кроме главенствующей автономной УПЦ МП, имеется в наличии названная УАПЦ в нескольких живых и мёртвых вариантах, и УПЦ КП, и… простите, не мудрено запутаться. Вопрос о канонической автокефалии между тем продолжает инициироваться националистами галицкого толка. В общем, желанный для них раскол потерпел фиаско, однако в качестве идеологии используется та же печально знаменитая «галицийская идея», реализация которой требует наличие «национальной» церкви, «незалежной от Москвы».

Вернёмся к некоторым мыслям, озвученным в начале статьи. Двуединство в простом смертном всегда подозрительно, оно сродни двуличию. Если вы служите, например, России, разделяя её духовные ценности, а исполняете приказы из Вашингтона… Ну, вы меня поняли. Это в общем. В частности, рассматриваемый нами конкретный униат более четырёх веков растратил, чтобы делать зло Русской Церкви, будто не помня, что она — Православная. Более того, он показал себя врагом православных земляков, то вырывая их из общего духовного пространства, то разрывая это пространство расколами, втайне надеясь, что по кусочкам, да где-нибудь в тёмном углу, если не обратит в греко-католичество, то, с сознанием выполненного долга перед «идеей», прикончит. Ведь объект нашего внимания не всегда и православный и католик в одном лице; с той же степенью вероятности он ни греческой веры, ни римской, а просто «крещённый язычник». С другой стороны, мне не встречались униаты, приверженные православию. К Константинополю они стоят спиной, всё внимание обращено на Рим, с ним связаны помыслы и вожделения. Так в чём же уния? Точнее, союз чего — желанного и нежеланного, уважаемого и презираемого? При необходимости выбора наш «свидомый» униат колебаться не станет. Выбор в вере он сделал вместе с продажным клиром в 1569 году. Поэтому его духовное оружие обращено в одну сторону.

Российская государственность, безотносительно к религии, никогда не вызывала у ортодоксальных униатов симпатий. Они смотрели на неё завистливо и со страхом, как гунны на Великую китайскую стену. Зависть исходила из чувства неполноценности этноса, шестьсот лет задавленного убожеством, пребывавшего на задворках Европы в услужении у сильных к удачливому ходоку на трудном историческом пути. А ведь одновременно начинали, с одной дорожки. Будь вместо России, возьмём, Германия, так то ж немцы, высшая раса, разве их догонишь! А тут какие-то москали, тураны, и надо же — империя! Завалить их, как ловкий пигмей заваливает слона! Сам слоном, конечно, не станешь, зато как похвалят за океаном…

Читатель, возможно, обвинит меня в увлечении личными мотивами. Соглашусь, не научный труд пишу, рассчитываю на тех, кто осведомлён о всей подноготной греко-католицизма. Мне действительно не терпелось излить очень личное, что я видел, слышал и ощущал всей поверхностью тела, когда греко-католицизм, вдохновляемый удачами и требующий реванша за неудачи, начинал свой «последний и решительный» поход на раскалываемое православие и ослабленную Россию. Моё самосознание понесло урон. Теперь и я жажду реванша, но моё оружие — перо.
Сергей Анатольевич Сокуров, член Союза писателей России

На снимке: строящийся в Киеве кафедральный собор Греко-католической церкви, возводимый на левом берегу Днепра, то есть в Восточной Украине. Май 2007 г.
Фото Станислава Минакова