 |
| Вера-Эском | Александр Мурзин | 18.04.2005 |
В профиль и анфас
Разговор давно ушел от главной темы — тайны цареубийства, которой хозяин квартиры занимается уже несколько десятков лет. Александр Павлович Мурзин рассказывает о своей юности, о журналистской работе и о том, как писал доклады для Брежнева на партийные съезды, о тайнах «кремлевского двора"… Не спешу вернуть его к теме убиенного русского Царя, потому что одно складывается с другим и вырисовывается странная, но живая картина. Да и просто любопытно мне, когда-то писавшему в школе сочинение о книге Брежнева «Целина» (заставляли!), послушать человека, который эту самую книгу и сотворил.— Вам, наверное, ЦК давал какие-то установки, как приукрасить Леонида Ильича? — спрашиваю Мурзина.
— Есть такая восточная мудрость, — ответил он. — Хан был одноглазый, однорукий и одноногий. Позвал он художника: нарисуй портрет. Тот его нарисовал с двумя глазами, двумя руками и ногами. Хан: «Казнить за приукрашивание действительности». Позвали другого художника, тот нарисовал как есть. Ему приговор: «Отрубить голову за искажение облика наместника Бога на земле». Позвали третьего, тот нарисовал — и хан остался доволен. Как его изобразил художник? Он нарисовал хана в профиль… Это всего лишь притча. По сравнению с тем художником, мне повезло, поскольку приукрашивать не требовалось. На целине Брежнев был в расцвете сил и оставил там о себе хорошую память.
Мне официантка его Лида рассказывала: «Мы больше такого руководителя не видели. Веселый, без бумажки говорил, мимо проходит, всегда что-нибудь спросит, как жизнь». По казахской степи мотались они туда-сюда на самолете АН-2. Брежнев: «Что есть покушать?» — «Пирожки». Съест пирожок и ничего больше не просит. Приезжают на стан, он кричит трактористкам: «А поехали, девчата, в поле, на костре картошки напечем».
В ту пору он непритязательным был. И можно ведь сравнивать. Когда Брежнев уже стал генсеком, Кустанайской областью заправлял Бородин — форменный бай и лизоблюд. Однажды прилетает Брежнев в Кустанай, а Бородин встречает его на аэродроме: стоит с двумя бюстами Брежнева на руках, тяжеленными, вот-вот выпадут.
— Почему с двумя?
— А на выбор, какой больше понравится. Представьте, чтобы так, с бюстами, встречали, скажем, Царя Николая II. Да ни за что, хотя он помазанник Божий. А эти… Понимаете, какую азиатчину большевики в нашу жизнь привнесли?
Этот Бородин мне много крови попортил. Однажды выступает он в Кустанае, а в президиуме Брежнев сидит. «Вот я лежу с капельницей в больнице, — говорит Бородин, — и мне подают газету «Правда», в которой свистят про Кустанайскую область, что у нас паров маловато». Брежнев: «Кто-о тебя посмел обидеть?» — «Да вот правдисты, работать мешают». — «Разберемся, кто здесь свистит, а кто подсвистывает». Сейчас смешно, а тогда это же жуть была.
И вот, представь, мне выпадает «Целина». С самого начала возникла уверенность: что напишу, то и напечатают, потому что никто ничего не знает и знать не хочет, а сам Брежнев, может, даже и читать не станет. Взял командировку в Казахстан и там отправился в поселок Шортанды, где жил Александр Иванович Бараев, академик ВАСХНИИЛ. Ему под Целиноградом построили институт зернового хозяйства, и он был главным агрономом целины. Академик много лет утверждал, что сплошная обширная распашка вредит почве, нужно обязательно отводить часть земли под пары. Но никто его не слушал. Каждую осень, взирая на печальные итоги, соглашались с академиком, а приходила весна — и снова расширяли посевы, чтобы отрапортовать. Бараев предупреждал и Хрущева. Но у Никиты Сергеевича разговор короток: однажды прямо в степи вытолкнул «нудного» академика из машины, и тот едва доплелся пешком до поселка.
Так вот Бараев рассказал, что Брежнев-то помогал с парами. За это я сразу уцепился, полетел в Алма-Ату, собрал и выслушал бывших целинников — секретарей райкомов, трактористов, даже летчика. Потом пошел в архив и нашел документ 55-го года, стенограмму. Сообщается: Брежнев, заслушав доклад об агротехнических проблемах, спросил: «Сколько будем паров заводить?» Главный агроном Казахстана ответил: «17 процентов». — «Ну, так и напишите…» 17! А при Хрущеве и пять не давали.
В итоге мемуары Брежнева превратились в агротехническую книгу, в которой упор делался на поддержку идей Бараева. Книга вышла с помпой — «новое слово» генерального секретаря. Разумеется, «Целину» восприняли как директиву. За три года в СССР почвозащитная система была внедрена на площади 50 миллионов гектар. Понастроили заводов, закупили игольчатые бороны, чтобы не разрушалась комковатая структура почвы, стали производить плуги-плоскорезы, которые придумал народный академик Мальцев. И еще достижение — всю целину по трассе от Кустаная до Целинограда, это где-то 800 километров, утыкали плакатами с цитатами из книги. Шофер едет по степи — и перед глазами всю дорогу: «Будет хлеб, будет и песня». С подписью: «Л.И.Брежнев».
Мурзин смеется. Потом говорит:
— Сочинил я стихотворение, которое заканчивается словами о Брежневе: «Еле ходит, еле слышит, что напишем — все в набор. Сам себе, гляди, подпишет даже смертный приговор. Мне труды, вождю — награды, но доволен я вполне: изложил я то, что надо, в этой самой «Целине».
Конечно, ни при Хрущеве, ни при Брежневе целина не спасла страну от закупок зерна за рубежом. Но после выхода «Целины» стала реализовываться «Продовольственная программа СССР», многие рабочие и служащие получили огородные и дачные участки.
Секретный пакет
— А вы что-то за книгу получили? — задал я хозяину нескромный вопрос.— Не так много, как, наверное, думаешь. В СССР гонорар меморайтерам обычно не выплачивался, официально-то не они же книги писали. Хотя Черненко на встрече с нами сказал, что работа будет оплачена. Куда там… Получили путевки в санатории, какие-то знаки отличия. Меня, например, наградили Орденом Дружбы народов, непонятно почему. Позже куда больше получил тумаков. Когда началась эта шумная бессмысленная горбачевская перестройка, стали нас, спичрайтеров и референтов, костерить: нахапали дач, машин и прочего. А сами, кто это писал, на волне перестройки устроились в жизни так, что мы и представить не могли. У иных хоромы побогаче, чем у членов ЦК.
«Малоземельский наш позор» — начертал один перестроечный поэт. А сравните «Малую землю» с книгой Ельцина о себе или с воспоминаниями Горбачева. Где больше вранья и позора? Возьмем эту историю со сносом дома Ипатьева, где расстреляли Царскую Семью. Ельцин (точнее, его меморайтер) пишет в «Исповеди на заданную тему»: вдруг я получаю пакет секретный из политбюро — уничтожить дом Ипатьева. Сопротивляться было невозможно. И вот собрали технику и за одну ночь разрушили… Это ж надо так соврать! Ельцин стал первым секретарем свердловского обкома в ноябре 76-го года. А решение политбюро, подписанное Сусловым, поскольку Брежнев находился в Крыму, было принято летом 75-го года. И сразу же это решение спустили в Свердловск. Я показывал этот, уже не секретный, документ Якову Петровичу Рябову, с которым хорошо знаком, он возглавлял свердловский обком до Ельцина. Рябов ответил: «Я получал пакет, самолично в нем расписывался и больше года, до ухода из обкома, не сносил дом».
— То есть решение политбюро он положил под сукно?
— Именно. И дом стоял. Рябов так объясняет: «Я понимал, что Ипатьев дом обречен, но общественность протестовала».
— Общественность? Монархисты, что ли, — в то время?
— Да большевики протестовали! Для них этот дом — «история революции». Два года шла борьба. Мне собкор принес письмо свердловских комсомольцев к Суслову: «Саша, отнеси в ЦК». Комсомольцы просили не сносить памятника архитектуры и истории. Но тогда я не был так вхож в ЦК, как в 78-м, и не смог порадеть. Все решил сам Ельцин, когда возглавил обком. Он напомнил Москве: «Ваше решение по Ипатьеву дому не выполняется. А я готов». Ну так давай. И дом снесли под покровом ночи. А то, что у него написано в «Исповеди», мягко говоря, придумано.
— Зачем Ельцину нужно было так рьяно браться за снос дома?
— Да, наверное, хотел показать Москве: вот мой предшественник был ни к чему не годный, а я четко выполняю линию партии. Это все карьерные дела.
Окаменевший речеписец
— Вы сказали, в 78-м стали вхожи в ЦК. Это после выхода «Целины»?— Да, как ни скрывали тайну, что я автор «Целины», Сахнин — «Малой земли», Аграновский — «Возрождения», поползли слухи. И меня заарканили писать доклады Брежневу. Помню, пришел первый раз. На госдаче N16 народу человек двадцать. Кого только нет: Иван Лаптев из «Правды», из аппарата ЦК куча народа — ужас, а написать-то надо восемь страничек.
Довелось работать с разными составами. Часто для написания доклада Брежнева привлекали больших людей — министра иностранных дел, академиков, Арбатовых-Яковлевых. Под тему. Моя группа, как правило, специализировалась на социальной политике, вторая была по экономике и так далее. Иногда нами руководил главный помощник Брежнева — Андрей Михайлович Александров-Агентов (он показан в роли «тени Брежнева» в двухсерийном фильме «Брежнев», прмьера которого была недавно на Первом канале ТВ). Например, когда мы писали доклад на XXVI съезд КПСС, он нас контролировал.
Однажды звонят мне домой: «Сан Палыч, сейчас за вами придет машина, поедете к Брежневу». А он как раз вернулся с Дальнего Востока, где встречался с президентом США Фордом, и мы ему писали доклад по этому поводу. Сажусь в машину, везут через Спасские ворота в Кремль. У Брежнева в кабинете сидят референт Евгений Самотейкин и два помощника. Рядом с самим Брежневым устроилась стенографистка, каждое слово его записывает, а напротив у стола — Анатолий Иванович Блатов. Я захожу, Брежнев приподнимается: «Здравствуйте». Обхожу стол, сажусь рядом с Блатовым. Брежнев спрашивает: «Курите?» Отвечаю: «Курю, к сожалению, Леонид Ильич». Он подвигает ко мне пепельницу и утробным своим, басовитым голосом: «Закуррывайте». Гляжу на Блатова, тот кивает: подчиняйся. Делать нечего, начинаю дымить.
Перед Генеральным Секретарем ЦК КПСС куча маленьких бумажек — текстовок речи с проставленными ударениями, он на все это смотрит в молчании. Вдруг произносит: «Пускай дует на меня». Блатов смотрит на меня зверем — и я начинаю пускать дым прямо в лицо Брежневу. Ему, оказывается, врачи запретили курить, так он пристрастился нюхать дым. Помощник прочитал ему написанную нами речь, и похоже было, что тот ни слова не слышал — только голова его тряслась. Вдруг Брежнев говорит: «Ну, хоррошо. И что нам теперрь с ней делать?» С докладом то есть. Потом спрашивает, растягивая слова: «А вот вы тут пишете, чтобы сокрратить в ГДР столько-то тысяч танков, а у вас согласовано с товаррыщем Хоныкерром?» Помолчал: «А вот вы тут еще пишете, что я ездил на Дальний Восток и это получило ррезонанс. Это так?» Ему отвечают, мол, так и есть. Он значительно: «Да-а, об этом весь мир говоррит». И все — до свидания. Ничего о тексте выступления больше не было сказано.
С тех пор вживую я Брежнева не видел. Как-то собрали нас пятерых. Были: мой друг Анатолий Лукьянов (будущий Председатель Верховного Совета СССР), Владимир Сеченов, Владимир Правоторов (он сейчас редактор журнала «Наука и религия») и, конечно, Александр Болдин. Кстати, это Болдин придумал известную фразу «экономика должна быть экономной». Мы все подшучивали над ним: «Саш, как ты умудрился сделать масло масляным?» Короче говоря, сидим мы на бывшей даче Горького «Горки-10», пишем огромную статью к XXVII съезду. В ней, как бы это сказать, уже должны были прозвучать «перестроечные» мысли, что, мол, нужно разобраться, как меняется мир и какое место нашей страны в нем… Пишем, пишем, а телевизор был включен. Вдруг бах — «Лебединое озеро». Брежнев умер. Что делать — продолжать статью?
Звоним. Нам сообщают, что уже собрана группа некролог писать. А мы все сидим в этих «Горках-10»! Александров-Агентов возвращается, тоже не знает, что делать. Наконец звонок раздается: «Где Александров?» — «Наверху». Поступает указание: продолжать работу, но статью делать уже «под Андропова». Так что труды наши не пропали даром. Вскоре в журнале «Коммунист» вышла знаменитая статья Андропова, положившая начало перестройке: «Надо нам трезво представлять, где мы находимся… Видеть это общество в реальной динамике, со всеми его возможностями и нуждами — вот что сейчас требуется».
— Эта статья считалась как бы «для служебного пользования», но ее обсуждали даже на собраниях районных газет, — припоминаю я. — Отмечалось, что впервые после Карла Маркса Андропов внес новую струю в коммунистическое учение, поднял проблему самоуправления в обществе…
— Что говорить, среди коммунистов произошел фурор. С этой статьи все и началось. Но Андропов тоже вскоре умер, перестройку продолжил Горбачев — и неудачно, развалил страну. Все это происходило на моих глазах, поскольку я еще оставался речеписцем, хотя группу нашу после смерти Андропова расформировывали. Ездил даже с Горбачевым на целину — кого ж послать с ним, как не меня? В итоге убил я на речеписание восемь с половиной лет.
— Жалеете об этом?
— И да, и нет. В газете я бы больше самореализовался. Но где еще столько узнаешь о том, что на самом деле происходит с моей страной? Некоторые спичрайтеры называли себя «легальными диссидентами». Мол, мы, в отличие от обычных диссидентов, не ходили с плакатами, от которых толку никакого. Зато могли хоть на сантиметры, но продвигать изменения в стране. Хотя это ж такая непробиваемая стена…
Был у нас такой Виктор Кожемяка — так он однажды просто окаменел над речью Брежнева. Он работал в группе, которая писала раздел доклада о партии. Неисправимый марксист-ленинист, Виктор хотел внести свежую струю в партийную мысль. Но жизнь дошла до такого состояния, что тупик кругом… Прямо на стуле окаменел, перед пишущей машинкой. Его в «скорую» в сидячем положении несли, тело не сгибалось. Нервное потрясение.
Царский полушубок
— Выйдя на пенсию, вы вновь вернулись к теме цареубийства?— А я и не прекращал, потихоньку подбирал документы, встречался с разными людьми. Когда в 91-м году объявили о находке «царских останков» в Коптяковском лесу под Екатеринбургом, я сразу понял, что готовится чудовищная мистификация. Об этом и написал Патриарху в письме. Позже, подводя итоги 1998 года — года «царских похорон», Патриарх с горечью сказал, что это был год, когда в России «ложь и обман стали нормой поведения».
Такова ситуация и поныне, если не хуже. Откуда же началась вся эта ложь? Да все оттуда — с революции, с убийства Царя и той мистификации, которую учинили большевики с телами Царской Семьи.
— Вы говорили, что в юности видели цареубийцу Ермакова и даже общались с ним. Как это было?
— С ним я встретился не сразу, хотя видел, как он прогуливается перед обкомом. Это целая история…
Как уже рассказывал, в 47-м году мне удалось поступить на журфак Свердловского университета. Память у меня была отличная (и сейчас не жалуюсь), и мы тогда соревновались со студентом Юрой Деляновым. Однажды он пришел на экзамен к профессору Шуйскому, который преподавал нам древнюю литературу и латинский язык, нагло заявил: «Я ничего по латыни не знаю, ни слова. Но могу наизусть по-латински прочитать всю речь Цицерона против Катилины». И прочитал — ни слова не понимая! А на мне даже эксперименты ставили, давали поэму о 26 бакинских комиссарах, и с третьего прочтения я запоминал.
Однажды в коридоре останавливает меня Шуйский, 80-летний старичок в пенсне, и говорит: «У вас память хорошая. А не прочитаете ли наизусть мой перевод „Илиады“ в Доме литераторов?» Павел Александрович в ту пору перевел Гомера прямо с древнегреческого оригинала — минуя немецкий текст, с которого переводил Гнедич, и книжку его напечатали. И была презентация, как сейчас бы сказали, книжки. Я с радостью согласился.
И вот в июне 49-го года мы натаскали в Дом литераторов черемухи, все украсили, начался вечер, и я наизусть читаю главу из «Илиады». А на вечер пришел знаменитый сказитель Бажов. Вдруг он вскакивает в президиуме и говорит мне таким сибирским округлым говорком: «Послушай, парень, кто это тебе такую дурость-то поручил?» У меня слова в горле застряли. Он: «Ты заходи ко мне, ты интересный парень».
Спустя время набрался я наглости и пошел к Бажову домой, на ул. Чапаева, 17. Повод придумал такой: в газете, где я подрабатывал, ввели рубрику «В черте коммунизма», в которой платили по два рубля за строчку. А Бажов как депутат Верховного Совета СССР второго созыва как раз вписывался под рубрику.
Беседовали мы, беседовали, между прочим спрашиваю, почему музей Революции (в доме Ипатьева) закрыли. И он произносит: «В эпопее цареубийства все было не так, как говорят и пишут. Мемуары все врут».
Его словам я поверил сразу и безоговорочно. Так он это сказал…
— А Бажов что-то знал?
— Я уверен, что знал. Во время гражданской он был редактором дивизионной газеты «Окопная правда» и секретарем парторганизации штаба 29-й дивизии 3-й армии. А в этой дивизии служило несколько бойцов, причастных к цареубийству, в том числе первый помощник Юровского Гришка Никулин и Парамонов — оба расстрельщики царя.
И вот какой факт. «Белый» следователь Соколов в ходе дознания входил во все детали: «Вот полушубок царский, из романовской овцы. Куда делся? Кто схватил из большевиков?» Я нашел этот полушубок — на фотографии в книге Александра Медведева, еще одного участника ермаковской команды. На фото видно, что Парамонову он достался, Анатолию Ивановичу. С ним я, кстати, позже тоже встречался.
— А как определили, что именно тот полушубок?
— Александр Медведев в 61-м году выступал перед коммунистами на закрытом собрании, рассказывал, как убивали Царя, и между прочим сказал, что полушубок достался Парамонову. И есть описание полушубка, которое дал камердинер Царя следователю Соколову: со шнуровкой сзади и опушкой. Все совпадает. Царь стал надевать этот полушубок, когда чекисты потребовали, чтобы он погоны с себя снял. Царь погоны снимать не стал — он ведь не считал себя разжалованным в воинском чине, да и царское достоинство оставалось, ведь отречение от трона не состоялось, поскольку преемнику взойти на трон не дали. Погоны не снял, но прятал их под полушубком.
Парамонов был огромным, а полушубок был маловат, но все равно он его таскал — гордился, что с царского плеча. И не может быть такого, чтобы он не хвастался этим полушубком и участием в расстреле Царя. Тем более на фронте, где в любой момент могли убить и скрывать вроде нечего. И трудно представить, чтобы Бажов, редактор дивизионной газеты, этим не заинтересовался.
Я спросил Бажова: «Если вы знаете, как на самом деле было, почему не напишете? Вон балет идет в театре „Каменный цветок“ по вашему произведению, „Малахитовая шкатулка“, вас на съезде писателей до уровня Толстого подняли — чего ж вам бояться?» Он ответил: «Слушай, парень, я пишу не сказки, а сказы».
Потом его, кстати, в 77-м году исключили из партии — как раз за то, что сказки не писал. Исключили за книгу «Красные орлы». Так, «красными орлами», называли себя «героические» уральские полки, в которых и служили расстрельщики Царя. Примечательно, что им действительно пришлось повоевать — посылали и на Березину против Польши, и на восток, до Уссурийска аж дошли. Потому расстрельщиков и послали в эти боевые дивизии, чтобы концы скрыть — с убитых спроса нет. Но не все там полегли.
Отец моего друга Сережки Детева, кстати, был как раз из бригады «красных орлов». И это мне сослужило хорошую службу, поскольку Ермаков-то тоже был «орлом».
Ермаков
Сергей Михайлович Детев — мой давний друг, на журфаке он был старше меня курсом. Общежития тогда не было, и мы жили на частных квартирах — университет частично оплачивал, привозил дрова для печки. И вот Сергей на пятом уже курсе, в 52-м году, попал к одному жильцу. И это оказался друг Ермакова — Иван Федорович Фролов. Он, кстати, тоже присутствует в документах колчаковского следователя Соколова как причастный к цареубийству. И вот Сергей к нему пристал: «Сведи нас с Сашкой с Ермаковым, хотим узнать, как было дело». Ну, попытался он, потом сообщает: «Нет, Ермаков отказывается категорически». И вдруг к весне, к марту, Иван Федорович говорит: «Зови друга, Петя придет».Потом выяснилось, почему Ермаков не хотел нас принимать. С Сергеем проблем не было — он сын «красного орла», сослуживца самого Ермакова. Заминка случилась со мной: я ведь казак — значит, белогвардеец. Но Фролов сказал Ермакову, что я «красный казак», что полк моего отца перешел на сторону красных. «А-а, красный, ну тогда другое дело». Сейчас можно не понять эту щепетильность, но тогда было очень все серьезно.
А я как раз жил уже в общежитии на улице Белинского, в 10 минутах ходьбы от того мужика. 30 марта было, Саша прибегает: «Собирайся быстро! Деньги есть? Водочки бутылку надо взять…» — «Ты что, алкаш?» — «Да не мне! Ермакова угощать будем». Побежали мы… Являемся. Они сидят, два старика, уже «приняли» чуть-чуть. И Ермаков прямо с порога ошеломил нас просьбой: помочь ему, неграмотному, написать всю «историческую» правду о казни Царской Семьи самому Сталину! Восемь часов мы слушали его исповедь…
— А не мог он хвастать?
— Я так понял, что он хотел исповедаться. Уж кому-кому, а самому «товарищу Сталину» разве он посмеет врать? К тому же Ермаков сказал, что тяжело болен и боится, что эта правда умрет вместе с ним. Вскорости так и случилось. Этот человек жизнь прожил, обещанного «счастья» не увидел и знал, что уже не увидит — и к чему хранить тайну? Когда команде сообщили, что нужно убивать и детей, вот тогда ему Белобородов сказал: «Тебе выпало большое счастье». А где оно, это «счастье»?
После ермаковской исповеди вышли мы с Сергеем. «Будем писать Сталину?» — спрашиваю его. Он ледяным шепотом: «Какой Сталин?! Саша! Забудь и никогда никому об этом не говори».
Ермаков обещал показать нам места, где происходили чудовищные манипуляции с телами жертв, «как только там подсохнет». Но умер через пятьдесят шесть дней. В том же году Сергей окончил факультет и оставил тему цареубийства. А мое стремление разгадать тайну екатеринбургского злодейства растянулось на десятки лет.
— Что же рассказал вам Ермаков?
— Во-первых, по его словам, не было никакой расстрельной команды мадьяр или латышей. Трупы убитых в лес отвозили Ермаков и Медведев-Кудрин, а отнюдь не Юровский. Тела убитых в шахту, в Ганину яму, не сбрасывали. Жег Ермаков трупы Николая II, Великой княжны Анастасии и Цесаревича Алексея, но до конца «сгорели только самые маленькие». Недогоревшие другие тела хоронили Голощекин и Юровский в разных местах, но где — этого не знал и сам Ермаков. Никакого захоронения под «мостиком» на коптяковской дороге ночью и утром 19 июля 1918 года не было. В 1919 году, после бегства белых из Екатеринбурга, «мы те трупы перехоранивали».
Настоящие тела они уничтожали в ночь с 17-го на 18-е. И управились к четырем часам утра. А 18-го и 19-го они дубль-семью сжигали и хоронили.
— А зачем понадобился «дубль», поддельные тела? Неужели в то время они были только тем и озабочены, чтобы мы сейчас головы ломали?
— Надо их спросить. Они же все время галдели, что никакого знамени не оставят, даже мертвые Романовы опасны. Как писал генерал Дитерихс, они боялись даже пепла этих людей — он жег их.
— А как появился коптяковский мостик? Ведь Юровский в «Записке» утверждал, что именно туда останки Романовых положил. И в 1991 году Рябов с Авдониным именно там нашли «екатеринбургские останки», которые Ельцин торжественно перезахоронил в Петропаловку, в императорскую усыпальницу.
— Да не только Юровский утверждал. Это место в 1928 году Парамонов показывал Маяковскому, и поэт потом написал, что здесь, под мостиком, «император зарыт». Ермаков все это высмеял, поскольку с мостиком получилась еще одна мистификация. Представь, настоящие тела уничтожены, и тут мысль: а что, если Германия спросит? Ведь организовали же потом суд над эсерами, которые якобы убили Царскую Семью. Мол, эсеры Романовых убили — а мы Романовых похоронили. Вот для чего понадобилась ложная могила. А коптяковский мостик как появился… Ермаков, когда увезли пять дубль-трупов и два еще подвезли (я думаю, что подвезли дубли царевича Алексея и Анастасии), вот их-то Ермаков и бросил под мостик. Машина, действительно, застряла на ручье, там же болото… Эти Рябов и Авдонин, «первооткрыватели», потом сетовали: черпаем-черпаем, не можем вычерпать.
А со слугами ничего не делали, их зарыли в другом месте, там даже стоял самодельный памятник до 80-х годов. Хотя, возможно, их, слуг, в 19-м или 20-м году Юровский перехоронил под мостик, это может быть. Он там работал с июля 19-го года, когда освободили Екатеринбург от Колчака, до июля 20-го. Вообще возни в Коптяковском лесу было много, и до войны, и после. Сразу после победы в 45-м году в Свердловск пришла телеграмма от заместителя Берии Богдана Кобулова: начать новое расследование о цареубийстве. Длилось оно до марта 46-го года под руководством генерала МГБ Борщова. И якобы тогда разрывали могилу под коптяковским мостиком. Потом, в конце 70-х, здесь копалась какая-то военная спецкоманда из Москвы. Вроде бы они что-то в 79-м откопали, а в 80-м зарыли. Но это все чушь, поскольку искать здесь нечего. Если только золото…
В тех местах, кстати, перед наступлением белых закапывали цинки с награбленными драгоценностями, возможно, в них были и предметы Царской Семьи. Закапывали четыре человека — Белобородов, Голощекин, председатель совдепа города Лысьва Новоселов и четвертый, ты думаешь, кто? Тоже жил в доме, где мы сейчас сидим, — в Доме на набережной, в 7-м подъезде. Сын его потом и написал известный роман «Дом на набережной» — сын Валентина Трифонова. В 20-м году драгоценности откопали обратно, и, как писал потом Юрий Трифонов, один из этих цинковых ящиков «стоял у отца под столом"… Они все тут квартировали. Смилга, который передавал приказ «истребить» Царскую Семью, жил в 12-м подъезде. В том же подъезде жил Голощекин. А в 22-м обитал Сыромолотов Федор Федорович, нарком финансов уралсовета. Алкаш непробудный.
Загадки остаются
— Белогвардейские следователи действовали на строгой базе законов бывшей Российской империи и объективно признавали, что их следственный материал однобок — «белобок», — говорит в заключение А.Мурзин. — И они уповали на будущее, на освобожденную от большевизма возрожденную Россию, когда их труд сможет быть дополнен материалами с другой, «красной», стороны. Время такое пришло — частично открыт спецхран с секретными документами, также мы получили доступ ко всем материалам Соколова. Но что происходит? Какие-то останки объявлены царскими и помещены в императорскую усыпальницу — на основе сомнительного генетического анализа и «записки Юровского». Не то что «белые» материалы, даже «красные» остались в стороне. Происходит что-то чудовищное по цинизму…А ведь Юровский не только не писал никакой записки, он вообще никогда и ничего не писал, он был неграмотным — корябал там еле-еле. У меня есть фотокопия записки — это готический почерк, остроугольный, красивый. Почерк советского историка Покровского. Тем же почерком сделана приписка с указанием места могилы «под мостиком». Комиссия по перезахоронению нашлась: «Написано Юровским и Покровским рукой Покровского». И этот документ — основное доказательство?
Есть еще «документ» якобы Юровского — стенограмма его выступления перед старыми большевиками в доме Ипатьева в 1934 году. Постоянно цитируемый ее текст — тоже фальшивка, сочиненная, по моему убеждению, тогдашним директором местного института истории партии С.С.Моисеевым и директором открытого в доме Ипатьева музея революции В.А.Чевардиным (оба они и вели ту встречу). Эта «стенограмма» минимум вдвое больше оригинала — подлинной стенограммы «доклада» Юровского на том «совещании» — и коренным образом отличается от него. Я могу сказать, где лежит подлинная стенограмма — там же, где и фальшивка, в Центре хранения документации общественных организаций Свердловской области. Лежит вместе с тетрадками записей двух стенографисток. И никто с той поры — с 1934 года! — этой стенограммой не интересовался и записей стенографисток не перерасшифровывал! И вот ведь что странно, — цитируя без конца ложную «большую» стенограмму, защитники коптяковских останков приводят ее исходные архивные данные в ЦДООСО как раз те, под которыми хранится подлинная стенограмма. Вот так фокусники! И господин Соловьев при этом уверяет, будто им и архивистами России обшарены едва ли не все главные архивы земного шара…
Этот наглый обман провоцирует нас настоять на выносе из Петропавловской крепости «чужеродных» гробиков. Боже упаси! В таком деле спешить не надо. Я, например, имею документальное свидетельство (стенограмму) одного из подручных Ермакова, что уже в те дни они не только сжигали и скрывали тела убиенных, но и создавали некий (цитирую) «конгломерат» костей. Веселились: пусть-де потом темные «божьи люди» молятся на это крошево. И в этом «конгломерате» вполне могут оказаться не уничтоженные фрагменты тел Царской Семьи. По итогам своего документального расследования я твердо знаю: не только головы Августейших Особ отрубались, но и тела их также рубились на части с целью скорейшего уничтожения. Что-то из этого палачи могли оставить — для путаницы. Сейчас я знаю метод, способ, которым уничтожали тела «до пепла». Это были не костры — на них сжигали лишь одежду убиенных и собак. Собак, возможно, и для того самого «конгломерата». Об этом я напишу позднее и приведу свидетельства.
Также, вопреки свидетельству Юровского и мнению ельцинской комиссии, я докажу, что Ленин не только знал о расстреле Царской Семьи, но именно по его приказу были убиты Царь с Царицей и дети. Это очень и очень существенно. 70 тысяч памятников Ленину поставлено по стране, и они до сих пор стоят. Человеку, который погубил Россию! От Николая II Ленин получил страну с 182 миллионами человек. А Сталину сдал уже без 30 миллионов. А ведь до революции в год было по пять-шесть миллионов прибыли населения, и генеральный штаб русской армии подсчитал, что если темп сохранится, Россия к 1950 году получит население в 450 миллионов человек. А по подсчетам Менделеева, 500 миллионов. Китай был бы не страшен, Сибирь бы всю освоили, в Европе бы укрепились. Россия естественным путем, подчеркиваю, естественным — без завоеваний колоний, которые требовались Англии и Германии, но не нам, — Россия сама собой становилась величайшей и богатейшей страной мира. Что для этого требовалось? Всего лишь общественное спокойствие, порядок, незыблемость устоев. Но тут появился Ленин… Сколько сейчас в России? И половины нет из того, что нарождалось.
И то, что сейчас происходит с нами, — это все Ленин. С момента нападения большевиков на Россию и по сей день остался один нерешенный вопрос. Ленин писал: «Мы Россию завоевали, теперь надо научиться ею управлять». А как? НИКТО не знает. То, что было при коммунистах, не управление, а насилие. И сейчас с таким огромным организмом, как Россия, пытаются справиться демократы, сменившие коммунистов. Живет под ними этот организм, развивается, растет? Что-то непохоже…
* * *
Не все пересказал я из почти пятичасовой записи разговора с А.П.Мурзиным. Многие важные факты, установленные им, сюда не поместились. Но можно надеяться, что скоро выйдет книга, название которой Мурзин еще не придумал, и в своем обиходе называет ее просто «царским делом». Признаться, лично меня больше интересовали не факты, а другое: почему этот человек, известный как автор «Целины», взялся за «царское дело». Под конец он еще раз удивил своей «разносторонностью». Прощаясь, спросил:— А что, в Коми поют мои песни? Пять лет назад вроде по коми радио еще крутили «Печора, Печора, родная Печора, угрюмы твои берега…» Слова мои, музыка Семяшкина. Я штук двадцать песен написал, а эту даже в Большом театре на смотре самодеятельности исполнял ансамбль «Асъя кыа».
Да, много в мире тайн. Но главная тайна — человек.
Записал М. СИЗОВ
