Правая.Ru | Кирилл Антонов | 18.04.2005 |
Мои друзья и сверстники подхватили знамя консерватизма из дрогнувших рук старшего поколения родителей и учителей. Знамя консерватизма, раздуваемое ветрами неурядиц и либеральных непогод нашего времени, трепетно полощется в неуверенных и дрожащих руках. Они вроде бы помогают друг другу: один подталкивает другого выше, третий уверенно отстраняет четвертого, чья голова немного закружилась, пятый лезет наверх поправить флагшток и развернуть скрутившееся полотнище. Общее место, что ни им снизу, ни нам поодаль не разглядеть гербы, созвездия и иероглифы, кем-то начертанные на знамени в незапамятные времена наших прародителей. Часть символов стерлась или замалевана, новые копии старых фотоснимков, наспех пришпиленные булавками, неуклюже топорщат ветхую ткань. Вектор движения знаменосцев неведом, страна их обитания неизвестна, и солнце, согревающее их, чернеет на глазах.
Этой скульптурной композиции вполне можно задать вопрос: что защищаете? Осталось ли в нашем грешном мире хоть что-то, что еще не отравлено, чем еще не поступились? Какие ценности, какое положение вещей собираются охранять новые консерваторы? Первый, и самый очевидный, ответ с их стороны — государство Российское. Веру, семью, ближних можно оставить на потом. Государство превыше всего. Государственник — давний синоним консерватора, сейчас, в пору окраинных революций, ставший наиболее актуальным для всей патриотической и консервативной публики. Но кто скажет, что за государство современная Россия? Реальная «Российская Федерация», этот курьезный огрызок от исторической России остается за скобками русского консервативного дискурса, завороженного самовоспроизводящимся ложным эсхатологизмом и очарованного патологической харизмой нынешнего президента РФ Владимира Путина.
Можно ли полемизировать с нашими младоконсерваторами, опираясь на те же традиционные ценности, которые многие из них в свое время поднимали на щит? Уместна ли критика консерватизма справа? Не только уместна — необходима. Необходима, поскольку прелесть консерватизма затягивает молодых и умных русских интеллектуалов в шестеренки всеядной и унифицированной системы международного менеджмента, роль рядовых винтиков в которой играют и президент Путин, и министр иностранных дел Лавров, и прочие чумные «кадровые» лица из выпусков новостей, из президиумов совещаний и соборов. Надо же, наконец, назвать вещи своими именами: любой толковый технический специалист объяснит романтику-консерватору, что РФ давно уже играет роль сырьевого придатка, сателлита Запада. Мы с вами живем в проекте «Бразилия-2», а не «Третий Рим». Мы, русские, лишились традиционной государственности отнюдь не вчера, но даже если считать концом исторической России 1917 год, все правление Путина есть постоянный и планомерный откат от традиционного имперского (евразийского и византийского, если хотите) прошлого и исторической памяти о нем. Президент, как-то в запале суесловия возмечтавший поучаствовать в Февральской революции, мог бы и не делать этого заявления. Он мог бы вообще не делать никаких заявлений, потому что все они пусты и беспочвенны. Бесконечные «утонувшие лодки», потерянные «великие державы» и «победившие януковичи» все равно ничего не меняют. Менеджер с бесцветными чекистскими глазами, временщик, пришел делать свое нехитрое дело: обустроить самоубийство страны и народа, soft suicide, «бархатный» суицид. Поэтому никаких «бархатных» революций нам в РФ и не светит: для нас приготовлен пирог из других элементов. Как в начале 1990-х только окраинам Советского Союза был позволен национализм и всевозможные «народные фронты», так и сейчас «революция» и встраивание в западные структуры предназначены лишь для окраин Большой России, межеумочных пространств, где давно назрел вопрос о дерусификации, без которой Большая Россия все еще существует на ментальном уровне и беспокоит игроков на большой шахматной доске.
Вполне резонно выходит, что, казалось бы, защищая современную российскую государственность под знаменем традиционных ценностей (народности, православия и зачастую монархизма), консерваторы отстаивают вполне либеральные, модернистские и буржуазные принципы. Дело в том, что любые «позитивные» регулярные государственные, социальные и экономические структуры современного мира (сильная президентская власть, семья, корпоративность, частная собственность, производство) суть искажения аналогичных традиционных структур и, будучи плоть от плоти эпохи модерна, несут агрессивно светский, профанный характер. Все эти структуры и ценности, к которым традиционно апеллируют классические правые консерваторы на Западе, по условиям современной игры, в лучшем случае может объединять лишь забота о частном благе отдельного индивида, атома этого человеческого муравейника. И структуры эти не могут быть подчинены никакому Высшему Принципу. В экстремальных случаях вроде стихийного бедствия, гражданской войны или террора нам предлагается картинка по TV, где очередное действующее лицо озвучит молитву, проклятие, покаяние или просто скромно постоит со свечкой в руках. Парадокс же современной российской ситуации состоит в том, что вера стала частным делом индивида, а Московская Патриархия — подсобным государственным институтом.
Президент Путин, таким образом, в причудливой форме совмещая позднесоветские табу и уроки современной политтехнологии, живет своеобразной двойной жизнью. Публично, в интервью, на вопрос о своей вере он говорит о вере в добро и человека, играя роль светского президента «всех россиян», гуманиста, к тому же отягощенного советскими правилами приличия. Затем молча, в свободное от менеджмента время, он может позволить себе частные интересы: посещать храм, молиться, даже воцерковляться. Можно уважать частный выбор этого человека, можно относиться к нему с пониманием и сочувствием, но от этого выбор не перестает оставаться частным. Он никак не влияет на государственную политику в сфере демографии, культуры, массовой информации, экономической этики, эстетики, в конце концов. То есть мы имеем дело с двумя людьми: Путин — менеджер и Путин — частное лицо. При этом я исхожу из наивной веры в искренность президента в его частной церковной жизни, так или иначе публично освещаемой СМИ, и не берусь обсуждать здесь степень искренности.
В любом случае проблема нынешнего российского президента — проходная. Не это главное в нашем возможном отношении к стране нашей Российской и ее будущему. Мы можем пессимистически заявить, что российская Атлантида медленно погружается в пучину, но это ничего не меняет. Важно понять, как жить дальше в современном мире, на пространствах бывшей Большой России вполне определенному русскому человеку, сохранившему хотя бы остатки былой верности традиционным ценностям? Ясно, что сейчас никто не может дать четкий ответ на этот вопрос, иначе у нас давно бы появился аналог иранского аятоллы Хомейни, пусть и в более скромных масштабах русского этнарха. Более скромным и прагматичным советом мог бы стать вектор, предложенный в свое время Юлием Эволой: «Оседлать тигра». А именно — не сопротивляться современному миру и государству (тигру), использовать его возможности и лазейки для сохранения остатков традиционного мышления и поведения и дождаться, когда тигр устанет. С другой стороны, христианин не может не разглядеть в тигре Эволы образ апокалиптического зверя. При этом здесь нет никакой аналогии с христианским непротивлением злу, померещившейся Эволе. Как христианину поступать со зверем в последние времена? Главное — не поклониться, а оседлать его можно, пожалуй, лишь с его благодушного согласия.
Мы не имеем права даже тезисно обозначить возможные способы выживания русского человека, сохранившего страх Божий и память о своих предках и своей стране. Любых оппозиционеров слева и справа застают врасплох вопросом: «А где же ваш позитивный план? Как же вы будете обустраивать Россию и спасать русский народ?» При этом вопрошающий, как правило, имеет вполне определенный план действий только для себя и своей семьи и руководствуется принципом частного выживания и личного обогащения. От недовольного идеалиста любопытно было бы услышать что-то глобальное: как извести инородцев, например, или что нам сделать с Чечней, как приготовить «русскую идею»? Раз и навсегда прямо стоящий традиционалист должен понять, что в подобных разговорах или сочинении очередных утопических имперских программ для современной России нет никакого смысла. Самодостаточному либеральному индивиду с его работой, развлечениями и безбедной старостью мы не можем ничего ни противопоставить, ни предложить. Если же наши радикальные консерваторы в творческой экспрессии предложат просто убивать таких людей, следует их разочаровать — сил не хватит. Невозможно и мечтать о консервативной революции в разгар революции культурной, сексуальной, смысловой, сметающий все остатки традиционных взглядов на отечество, семью, ближних, на человеческие отношения. Есть лишь слабая надежда на отрезвление человека. Но, чтобы отрезвиться, нужно по меньшей мере хотеть этого, а ведь у современного человека не возникает даже желания отбросить эфемерную видимость своего проживания.
Это совсем не пессимизм, когда мы говорим: «Все будет плохо», — в ответ на жизнеутверждающие восклицания рабочей молодежи и фантасмагории консервативных утопистов. Это реализм, метафизический реализм, если хотите. Что значит «плохо»? Плохо — это значит, что чувство собственного несовершенства, собственной немощи пред Богом всегда будет внутренне присуще любому нормальному русскому интеллигенту, которыми, в конце концов, мы являемся. В сущности, неважно, какую пользу мы принесем своей стране и своему народу. Польза уже хотя бы в том, что у нас есть право свидетельствовать перед небесными инстанциями о своем народе, его прегрешениях и заслугах. И раз уж нам это свидетельство предстоит, давайте достойно проживем каждый свою грешную жизнь с его собственным малым или великим делом, своей семьей, своим домом и долгом, своими детьми. В полной мере осознавая себя частью русской истории, русского сакрального пространства, будучи готовыми даже на партизанскую борьбу с невидимыми оккупантами, мы все же прежде чем думать о каком бы то ни было обустройстве России, должны обустроить сначала русского человека, то есть самих себя.