«Сильнее, чем фрески Пафнутьева монастыря, у меня в жизни ничего не было..»

Беседа с реставратором Ярославом Рылло, возглавляющим реставрацию ансамбля фресковой живописи в соборе Рождества Богородицы Свято-Пафнутьева монастыря

— Ярослав, перед тем как задать вам вопросы, хочу поделиться своими собственными впечатлениями о Пафнутьевом монастыре. Сюда, в эти священные пределы, я приходила много раньше, чем обитель вновь была открыта. В каком-то смысле это для меня была первая встреча с Древней Русью, с ее историей, культурой, искусством. С робостью я вступала в эту древнюю обитель, смотрела на мощные стены, мужественную красоту башен: настоящая боевая крепость! — на легкий силуэт колокольни, неодолимо притягивала к себе совершенная красота собора Рождества Богородицы с маленьким изящным Ирининским храмиком рядом. Казалось, давно прошедшие времена подавали знак, отзывались в сердце… Прошло время, и вот в 1991 году монастырь был открыт, в нем затеплилась монашеская жизнь. Вспоминаю, что с того времени я не раз мысленно задавала себе вопрос (который, впрочем, слышала и от других): «Что будет с фресками? Ведь в храме, где происходит служба, невозможно оставить фрески вот в таком виде: израненными, со многими утратами».

И вот настало время, когда, наконец, группа реставраторов приступила к работе. Честно говоря, я испытала настоящий страх, потому что есть много легковесных подходов и есть много некомпетентных людей, которые занимаются этим делом, и потом виден ужасающий результат. И только после того, как сняли леса, я решила с вами поговорить. Ваше отношение к этому драгоценному памятнику древности удивило меня большой тактичностью, тем, что вы смогли по минимуму проявить свое «я», то есть — вы не вторглись туда с какими-то своими ощущениями, своими мыслями, мировоззрением начала XXI века, а смогли смиренно следовать за логикой художественного построения древнего художника.
Расскажите о принципах, положенных в основу Вашей работы над восстановлением фресок в Пафнутьевом монастыре.

— Основной принцип — это восстановление целостности иконографической структуры росписей храма для богослужебной практики, что называется иконографическим подходом к реставрации, и при этом стремление к максимальному сохранению подлинной авторской живописи. Признаюсь честно, это — задача не из легких. Был довольно долгий подготовительный процесс, пока мы вошли в нужную «тональность».

— Расскажите, пожалуйста, поподробнее, в чем состоял этот процесс?

— Со времени написания фресок прошло четыре столетия: за это время фрески подновляли — прописывали маслом, а перед этим покрывали горячей олифой, иначе бы масляная краска не смогла держаться. (Слой масляной краски был расчищен предыдущей реставрацией. После падения купола собора в 1954 г. в монастыре была начата комплексная реставрация всех построек монастыря, которая продолжалась вплоть до возобновления монашеской жизни в обители). Поэтому начальный этап — техническая реставрация: расчистка, инъектирование трещин, укрепление красочного слоя, обработка поверхности стены антисептирующими растворами, расчистка поверхности стены от поздних записей, копоти. Расчистка — это кропотливый труд. Иногда за несколько дней удается расчистить только маленький кусочек, и никуда не денешься — быстрее не получится. Следующий этап — тонирование живописи и ее реконструкция в местах утрат, с этим могут справиться только высококвалифицированные специалисты-художники, такие как член нашей реставрационной бригады художник-реставратор Алипий Балдин. Но вообще надо отметить, что вся бригада, а в нее входит в летний период до 25 человек, — это студенты-старшекурсники и выпускники двух московских художественных институтов: глазуновского института ваяния и зодчества и строгановского художественного училища, — относятся к работе очень серьезно, с большой ответственностью.

Все вместе мы составляем, если применить музыкальное сравнение, как бы целый оркестр. И как в музыке — надо правильно почувствовать авторскую тональность и вернуть ее к жизни. Это очень ответственное дело. Стена должна смотреться как единое пространство, как это и было первоначально, у автора. Теперь, вы, наверное, заметили, — стена достаточно ровная по тональности, ничего не выбивается, нет более ярких или более темных мест, все ровно. Этой ровности было очень нелегко достичь. Тем более, что когда леса стоят, очень трудно представить всю стену. Это был довольно сложный момент, ведь занимаясь какими-то частными участками, все время надо было представлять себе всю стену в целом. И только когда открылась вся стена, мы смогли увидеть, что получилось.

— И все же у Вас было внутреннее вuдение, как должна выглядеть фреска вся, целиком, в законченном виде?

— Во-первых, ты как-то уже вживаешься в эту историю, как бы в этой музыке находишься, уже есть какая-то «насмотренность». Ведь мы занимались этой стеной восемь месяцев. У нас были очень серьезные обсуждения, дебаты по поводу того, как это должно выглядеть.

— Это — в вашей группе?

— И в нашей группе тоже, но существует же еще специальная комиссия — методсовет при Министерстве культуры, в которую входят такие известные люди, как Сергей Филатов, Ирина Кулешова. Мы очень благодарны им за внимание к нашей работе, за помощь и поддержку. Члены комиссии, являясь людьми в высшей степени компетентными в этой области, постоянно наблюдали, как у нас идут дела, и служили своеобразной сдерживающей силой: их отношение к храму, прежде всего, как к памятнику древнего искусства, а основная задача — сохранить его для будущего, т. е. реставрировать. Это в корне отличается от другого подхода, когда заказчик желает, чтобы все было как новое, чтобы все фрески, все лики были четко выписаны, то есть было бы сделано то, что называется поновлением, это уже не реставрация, а просто новая живопись. Но ведь здесь такая древность! И хотелось бы сохранить этот древний памятник, дать ему вторую жизнь.

— К какому веку относится изначальная живопись собора?

— Думаю, это начало семнадцатого века.

— Когда Вы пришли в монастырь, то на левом столбе был расчищен лик святого воина-мученика, и этот расчищенный фрагмент как раз соответствовал времени первоначального благоукрашения храма. Храм был построен в шестнадцатом веке (1586 г.), и стоять десятки лет без церковных служб он не мог. Мы же знаем, что в древности в храме не служили, пока абсолютно все не было готово, вплоть до покровцов, облачения и церковных книг. На Руси было много деревянных храмов, и они, разумеется, не расписывались, но в каменных храмах роспись была обязательна, это еще византийская традиция. Если храм не расписывался, то происходило это только по экстраординарным причинам. К тому же Пафнутьев монастырь, как мы знаем, пользовался любовью и покровительством Царского Дома, а значит, недостатка в средствах он испытывать не мог.

— Да, возможно, храм был расписан в конце XVI века, но в конце XVII века что-то дописывали. По духу — эта живопись соответствует XVI веку.

— На столпах до реставрации четко прослеживается более поздний слой живописи, потому что одеяний таких вычурных в XVII веке еще не писали. Там линия была более строгая. А сколько там все-таки всего было слоев? Был слой XIX века, который сняли до вас, писаный масляной живописью, а потом?

— А потом — больше ничего не было. Был большой слой олифы. Загрязнения большие были, копоть. Нижний ряд, безусловно, дописывали, стилистика там другая. И по цвету, и по композиции — там другое письмо. Скорее всего, в конце XVII века, лет через пятьдесят нижний ряд дописывали. Приведу такой пример: два года назад мы реставрировали Тихвинскую икону в Троице-Сергиевой Лавре. Она была совсем закопченная, хотя сосновая доска сохранилась великолепно. В XIX веке лаврские иконописцы ее полностью записали. Когда мы стали снимать слой XIX века, то увидели, что уже в XVII веке, лет через пятьдесят после ее написания, нижнюю часть иконы реставрировали, потому что изначальное письмо полностью отсутствовало. Так произошло, вероятно, оттого, что к иконе много прикладывались. Подобное могло произойти и с нашим нижним рядом, во всяком случае, нижний ярус ничем не защищен, особенно на столпах, он более уязвим.

— Ярослав, а на что Вы опираетесь, что помогает Вам в вашей трудной профессии реставратора?

-Я потомственный реставратор, мой отец — московский церковный художник и реставратор Владимир Всеволодович Рылло. Помните, был ученик Преподобного, впоследствии ставший святителем Ростовским — Вассиан Рыло (с одной буквой «л»), а у нас в фамилии удвоенная буква. Это чисто русская фамилия. У меня есть еще брат и сестра. Сестра тоже реставратор, а брат — монах на Афоне. Мы с братом с самого детства работали вместе с отцом, это еще было в семидесятые годы.

— А что Вы тогда реставрировали?

— В Екатеринбурге, тогда еще — Свердловске, был один храм на весь город — Иоанно-Предтеченский Собор. Это была единственная действующая в 1985 году в этом городе церковь. У нас там был заказ на полную реставрацию академической живописи храма.

— Разумеется, Вы учились в художественном училище?

— Начальное художественное образование — художественная школа при Суриковском институте. А потом, с 14 лет, учился у отца. Позже, уже в 90-е годы продолжил свое образование в Париже, в Богословском институте прп. Сергия Радонежского, на богословском факультете.

— Хотелось бы узнать о Ваших работах: где, что?

— Ну, работ за всю жизнь было много. Расскажу о самых запоминающихся. Всегда будет радовать и греть душу, что довелось поучаствовать в Саровских торжествах. Нам была поручена работа над росписью храма прп. Серафима в Сарове (реставрация и роспись), собора Казанской иконы Божией Матери в Дивеево. Работали мы и в Курске в Сергиево-Казанском соборе (реставрация трапезной части), где батюшка Серафим, будучи ребенком, упал с колокольни и чудесным образом остался жив).

До Сарова, еще хотелось бы упомянуть памятную для нас реставрационную работу, — в древнем Успенском соборе города Дмитрова.

А что касается такого уровня живописи, как здесь, то последний большой заказ был у нас в 2004 году — это реставрация фресок храма Владимирской иконы Божией Матери в Сретенском монастыре в Москве.

— Мне очень нравится, как тонко и бережно в Сретенском монастыре проведена реставрация стен, есть ощущение подлинности. И я всегда, бывая там, думала о том, как было бы хорошо, если бы и у нас, в Пафнутьевом монастыре, реставрация проходила по таким же принципам. Потому что я знаю примеры, когда реставрация проводится совсем по-другому, несмотря даже на участие Министерства культуры…

— Я тоже знаю такие примеры и всегда расстраиваюсь, когда со старинной живописью поступают небрежно, по-варварски. К сожалению, и сегодня бывают такие случаи, когда заказчик просит, чтобы мы сбили старинные фрески, потому что «какая-то старая живопись» мешает евроремонту, который щедрые спонсоры проводят в храме. Кстати, однажды мне удалось спасти плафонную живопись XVIII века в Свято-Екатерининском монастыре подмосковного города Видное. Сначала нас попросили расчистить участок стены, до которого не добрались ремонтирующие храм строители. Когда удалось отреставрировать оставшийся небольшой участок плафонной живописи, всем открылась необыкновенная красота, и теперь этот фрагмент показывают посетителям.
Фрески после реставрации
— Скажите, работая в Пафнутьев-Боровском монастыре, вы почувствовали его, полюбили?
— Если говорить о работе с древней живописью на стене, я скажу, что сильнее у меня в жизни не было ничего, чем фрески Пафнутьева монастыря. Я приезжал сюда еще в 1990 году перед открытием монастыря, и это место меня очень трогает.
— Что-то в нем есть невероятное. Здесь ощущение того, что Преподобный всегда рядом. Стоит завернуть за угол, и ты его увидишь. Это ощущение появилось у меня много лет назад, когда я впервые приехала сюда, и с годами только укрепляется. Вот перед нами ярус с житием преподобного Пафнутия, здесь такая свежесть вuдения, потому что время Преподобного было так близко и в этом еще столько живого чувства, что невольно возникает трепет. Как вы оцениваете уровень древних художников, которые здесь работали?
— Уровень один из самых высоких, особенно, что касается личного письма.

— А как художники легко владеют пластическими решениями! Как они вводят фигуры, как изображают трудноизобразимые сюжеты, какое совершенство композиции! Нет никакой напряженности, все очень искренно, все исходит из сердца.

— Да, у меня есть с чем сравнить. Например, в Сретенском монастыре, там более поздние фрески, вторая половина XVII века, и в них уже есть какая-то перегруженность и по тону, и по цвету. Здесь такая тонкая живопись, а там более монументальная.

— А подкупольное пространство?

— Подкупольное пространство пойдет у нас третьим этапом, и там мы будем делать воссоздание в духе остальных росписей. Здесь нам понятна вся методика и отработаны все варианты, а что будет изображено, будет обсуждать комиссия.

— Я теперь мечтаю хорошенько рассмотреть и прочесть эту «книгу», потому что фрески в храме — это все-таки «книга», и относились к ней как к книге.

— Раньше ведь не было такого информационного поля, как сейчас, когда человек приходил в храм, это было единственное место, где он мог получить информацию. Сейчас человек настолько перегружен информацией, что, приходя в храм, он просто опускает глаза и молится.

— Да, человек перегружен, но дело в том, что читать он вновь разучился. Сейчас в цене и в чести иконы житийные, потому что, как маленького ребенка, человека не уговоришь прочесть трех страниц, и во многом мы опять возвращаемся, но уже на другом витке, к прежним проблемам, происходит своеобразный круговорот.
Меня посетила еще вот какая мысль. Ведь был храм, построенный при жизни Преподобного, в котором писал Дионисий, будучи еще молодым человеком. Преподобный Пафнутий имел удивительный вкус, он любил и понимал церковное искусство. Все-таки Боровское княжество было довольно далеко от Москвы, а в Москве в то время были просто прекрасные храмы, удивительные. Это был какой-то пир искусства. А удивление в то время было эстетической категорией. Когда человек не говорил: «Ах!», то это означало, что все очень плохо. И вот московские князья приходили сюда и «удивляхуся вельми зело». Красота какая! В этом храме была своя система росписей. Каков был нижний ярус, можно только догадываться. Верхние ярусы всегда посвящены событиям Священной Истории. Но ведь в каждом храме существует своя богословская программа, свой отбор сюжетов. Эта богословская программа не могла не повлиять на богословскую концепцию нового собора, построенного уже позже, в 1586 году, того, который мы видим сейчас. Тщательное изучение сюжетов могло бы пролить свет на идеи и устремления, на мировоззренческие установки самого Преподобного, ведь на Руси эти идеи выражались в иконописи, которая недаром называется богословием в красках.

— Думается, понадобится немалый срок, чтобы все это проанализировать и понять.

В заключение мне хотелось бы поблагодарить наместника монастыря игумена Серафима за оказанное нам доверие, его отношение к нам всегда было благожелательным, нас не торопили, поверьте, это очень ценно, когда нет штурмовщины, которая сильно вредит работе.
Еще хотелось бы сказать несколько слов о рабе Божией Екатерине — меценате этих работ. Радостно видеть ее добрую заинтересованность. Прошу православных людей помолиться о ее здравии.

— Благодарю Вас за столь подробную интересную беседу. Желаю Вам помощи Божией на завершающем этапе работ.
Беседовала И. Есинская

Впервые опубликовано в Вестнике Свято-Пафнутьева Боровского Монастыря