 |
| Русская линия | Вадим Колмаков | 06.07.2007 |
I
В «Минском слове», в котором он начал сотрудничать, Дмитрию Васильевичу пришлось отбиваться от критики октябристов слева. На обвинения прессы о том, что партия октябристов опирается на крупных землевладельцев и бюрократов, он отвечал, что в партии состоят представители разных социальных групп. Кроме того, критика кадетов сводилась к утверждению, что совмещение национализма и конституционализма невозможно. В качестве контрдовода Дмитрий Васильевич привел в пример Англию и Америку, где национализм непременно включает в себя конституционное начало. [4] Он точно определил цель критики новой партии — «подорвать и высмеять русский, горячим ключом забивший национализм». [5]
15 ноября 1906 г. «Минское слово» опубликовало обращение «Минского русского предвыборного комитета», подписанные рядом правых деятелей, в том числе Дмитрий Васильевич. Среди подписавших мы найдем Г. К. Шмида, ставшего в конце 1905 во главе Минского отдела партии «Союз 17 октября», генерала Н.А. Кованько, минского типографа С.А. Некрасова. Вот что говорилось в обращении. «На прошлых выборах русское население, составляющее громадное большинство Минской губернии, осталось без представителей в Государственной Думе. Частью виновато в этом само население; сельские жители не понимали значения нового учреждения и относились к нему равнодушно; городские жители, занявшись партийными программами, раскололись на отдельные группы. На нынешних выборах все русское население должно сплотиться для проведения своих кандидатов и, чтобы противостать объединившимся полякам и евреям, которые образовали союз между собою. С 17 окт. 1905 г. народ, через избираемую им Государственную Думу, сам участвует в законодательстве. От самого народа зависит судьба его, но только тогда Государственная Дума может выражать волю народа, когда никто не уклонится от участия в выборах. Идите все к избирательным урнам подать голоса за тех, кого вы считает лучшими людьми, достойными быть народными представителями. Многое изменилось со времени выборов в первую Государственную Думу. Истекший год ужасный и кровавый, полный раздоров и насилий, многому научил русских граждан и заставил понять свои прежние ошибки. Мы верим, что теперь, когда все будущее России ее свобода, благосостояние и жизнь каждого зависит от того, какая будет Дума, вы пошлете в нее людей, которые будут работать на общее благо, а не предаваться гибельной партийной борьбе и преднамеренному противодействию во всем правительству. Вы не допустите выбора таких лиц, которым чужды интересы и благо России. Мы верим, что в эту вторую Государственную Думу должны войти лучшие русские люди, которые поставят на своем знамени мирное преобразование отечества и будут неуклонно стремиться ко благу всего народа, не увлекаясь мечтаниями все перестроить по своим несбыточным планам и не забывая, что каждый ошибочный шаг в их законодательной работе надолго приведет к разорению и гибели многих». [6]
В начале декабря 1906 г. Дмитрий Васильевич выступил с программной речью в общем собрании Минского отдела «Союза 17 октября». Охарактеризовав октябристов как «прогрессивную национальную русскую партию», [7] он подверг критике идеи кадетов о польской автономии и «приобщении» к ней Минской губернии, полагая, что поляки как исповедующие католицизм, «такой же чуждый нам народ как немцы». [8] После указа от 17 апреля 1905 г., даровавшего свободу вероисповеданий, началось, по его мнению, ощутимое наступление католицизма на Православие. Его речь состояла из двух частей — в первой он затронул политический вопрос — допустима ли автономия Польши, а во второй, носившей исторический характер, ответил на вопрос, имеют ли поляки право на Западный край. По его мнению, старая идея панславизма на поляков не распространяется, чему главной причиной является католицизм. «Польша умерла для славянства, — говорил он, — особенно для громаднейшей части славянства — русских». [9] И затем: «Католицизм — вот безмерное зло для славянства, и пока он не станет чуждым полякам, Польша, повторяю, умерла для русских». [10] Далее Дмитрий Васильевич перечислил «измены» поляков — участие в походе наполеоновской армии, восстания 1830−31 и 1863 гг. и, конечно, полностью отверг идею польской автономии. Он исходил из того, что «Польша нами завоевана: никаких толков о мнимых исторических актах, будто бы подтверждающих польскую автономию, не может быть». [11] «Вопрос о польской автономии для нашего края обостряется еще более тем, — говорил он, — что поляки хотят и нашу губернию ввести в черту „автономной“ Польши». [12] Западные губернии от включения в Польшу может предотвратить только «единая, нераздельная, могучая Русь!». [13]
Поэтому основное содержание политической борьбы он видел в противостоянии польскому влияниею в виде «стремления поляков окатоличить и ополячить наш Северо-Западный край и в частности Минскую губернию, приобщить его к польской культуре и автономии». [14] Дмитрий Васильевич объяснил в речи, что никаких прав на эти земли поляки не имеют, ибо они завоевали его лишь в XVI в. Нельзя сказать, что его доводы были убедительны — но, скорее всего, на тогдашнюю публику они действовали. Что же надлежало делать октябристам? Он считал, что они «должны помогать нашему простому народу устоять в непоколебимой преданности родному русскому делу, развить в нем крепкое национальное самосознание». [15]
Неприятие идеи автономизма вполне понятно. Она не сочеталась с идеей Империи. В условиях монархической пирамидальной системы автономизм означал неизбежное разрушение государства. Кроме того, надо учитывать, что в начале XX в. идея автономизма была весьма распространена среди левых и отчасти центристских политических течений. Как известно, среди депутатов I Государственной Думы образовалась группа автономистов, в которой ведущую роль играли представители западных окраин. Всего их насчитывалось около 150 человек. Учитывая, что всего в Думе заседало 524 депутата, можно утверждать, что автономистов было угрожающе много. Их ядром было т.н. «Польское коло» (31 человек) и 12 представителей северо- и юго-западных губерний. Почти все они были поляки, выступавшие с требованием автономии Польши. [16]
Итоги выборов в I Думу для октябристов были малоутешительны — депутатами от партии стали всего 13 человек. А вот во II Думе им удалось получить 42 депутатских места. Это было существенное увеличение, но оно было пределом того, что могли получить октябристы при существующем избирательном законе. Следует заметить, что и количество поляков во II Думе увеличилось, что не могло нравиться правым октябристам, к каковым себя причислял Дмитрий Васильевич. Председателем Минского отдела партии «Союз 17 октября» был избран Густав Карлович Шмид, Дмитрий Васильевич стал товарищем председателя. Дмитрий Васильевич вспоминал: «Я познакомился со Шмидом на обеде, устроенном по случаю выпуска им газеты „Минское Слово“; я был приглашен как редактор „Епархиальных Ведомостей“. С первого же знакомства меня поразили в нем энергия (не-русская), воля и ум. Роста ниже среднего, крупной кости, седой, с молодыми карими глазами, он кипел жизнью и негодовал против слабости власти при натиске революции; в интернациональном городе Минске среди упавших духом русских он представлял редкое исключение. Фамилия у него немецкая, но мало ли у нас обрусевших немцев». [17] Шмид состоял издателем-редактором «Минского слова», принимал активное участие в I и II съездах партии октябристов, был председателем минского губернского отдела партии «Союз 17 октября». [18] На I съезде октябристов в феврале 1906 г. Шмид резко выступил против автономии отдельных территорий России. «Автономию окраин, — говорил он, — под какой бы кличкой она нам не преподносилась, каким бы, по кухонному выражению, „гарниром“ она не сдабривалась, мы безусловно отвергаем по глубокому и неистребимому убеждению». [19] Несмотря на то, что октябристы придерживались принципа единой и неделимой России, они полагали, что следует защитить культурные, но не политические нужды меньшинств. [20] Поэтому национальная программа партии октябристов не слишком устраивала тех, кто жил на окраинах России. Г. К. Шмид и Д.В. Скрынченко в отличие от руководства партии октябристов прекрасно понимали, что культурная автономия в условиях империи есть первый и последовательный шаг к автономии политической, ведущей к распаду России.
По натуре Г. К.Шмид был авантюрист. В 1891 г., будучи морским лейтенантом на Балтийском флоте, он составил ложный план минных заграждений Кронштадта и под видом настоящего продал его представителю одной из западных держав, скорее всего немцам. Это дело получило огласку, Шмид был лишен дворянства и орденов, разжалован, и сослан в Сибирь. Однако в дальнейшем Император помиловал его и разрешил вернуться в европейскую Россию. Так в 1901 г. Шмид очутился в Минской губернии, где с присущей ему энергией включился в политическую борьбу. Дмитрий Васильевич вспоминал об этих событиях так: «Лишь много спустя мы узнали о Шмиде следующее: он служил лейтенантом русского флота в Балтийском море, увлекался женщинами и картами, будучи уже женатым на дворянке Ярославской губернии, в поисках денег составил фальшивый план минных заграждений в Моонзунде и продал его под видом настоящего одной иностранной державе, т. е. попросту надул ее, но в результате попал под суд, затем в каторгу, откуда, по Высочайшей милости, был сослан сначала на вольное поселение в Сибирь, а затем возвращен в Россию». [21] Г. К.Шмид был не только издателем и редактором «Минского слова», но сам писал хлесткие передовые. Д.В.Скрынченко вспоминал, что «все общественное и административное жулье трепетало перед ним, боясь попасть под его перо». [22] Острое перо Г. К.Шмида коснулось и Минского губернатора Я.Е.Эрдели. Разузнав о прошлом Г. К.Шмида, его противники подняли большой шум.
В 1907 г. Г.К.Шмид был избран от Минской губернии в III Государственную Думу, а осенью того же года скандал вокруг Шмида начал набирать обороты. Вот как вспоминал об этом Дмитрий Васильевич: «Эрдели возненавидел его всеми силами души и начал действовать против него в контакте с поляками и разрушительными элементами из евреев, чтобы дискредитировать и свалить железную фигуру Шмида; в средствах он не стеснялся, благо губернаторский аппарат располагает ими вполне. Одним из таранов против Шмида стал смотритель губернской типографии Савельев, с которым Шмид поссорился, печатая здесь газету; и этого-то Савельева, человечка в темных очках и с темной душой, и использовал губернатор против Шмида в период кандидатства последнего в Государственную Думу и особенно после выборов его туда. Кстати сказать, Государственная Дума III созыва, избранная 3 июня 1907 г., в основных своих положениях была разработана товарищем министра внутренних дел С.Е.Крыжановским при помощи Шмида. В правительственном механизме России мы видим интересное явление: товарищ министра внутренних дел работает со Шмидом, а губернатор все делает, чтобы дискредитировать Шмида…». [23] И далее: «После всем нам стало известно, что епископ Михаил, при знании губернатора, ходатайствовал пред царем о восстановлении Шмида в общегражданских правах, чтобы он имел право быть выбранным в Государственную Думу. Ходатайство это было скрыто от нас. Губернатор, узнавший из ходатайства Архиерея об изъянах в прошлом Шмида, решил свалить его с шумом. Савельеву даны были деньги, и он поехал в морское министерство, где и получил сведения о Шмиде. В результате — страшная буря в Государственной Думе и исключение оттуда Шмида; минский депутат Г. Л. Лашкарев рассказывал мне о закрытом заседании Думы, что даже А.И. Гучков, к партии которого Шмид принадлежал, голосовал против Шмида, а минский депутат И.Я. Павлович воздержался от голосования, хотя сам попал в Думу благодаря именно Шмиду… Решение Государственной Думы убило этого железного человека, и как ни боролся он после, влияние его газеты сошло на нет;… и в конце 1909 года его не стало. [24]
7 октября 1907 г. А.И. Гучков сделал доклад о ситуации со Шмидом на заседании ЦК партии октябристов. А 3 ноября того же года Шмиду предложили добровольно покинуть партию. Председателем минского отдела «Союза» был избран И. Чигирев. [25] В феврале 1908 г. Г.К. Шмид был выведен из состава Государственной Думы и лишен депутатской неприкосновенности. Дмитрий Васильевичбыл одним из тех, кто выдвинул кандидатуру Г. К. Шмида на выборы в государственную Думу. Он полагал, что доверие к Г. К. Шмиду было основано том, что император его простил, а своим служением русской идее Г. К.Шмид искупил былую вину. Дмитрий Васильевич, как хорошо знавший Шмида и сотрудничавший с ним, был вынужден выступить в печати, указав, что ошибка последнего в том, что тот не снял своей кандидатуры перед выборами, а то, что он сделал для укрепления русской государственности в Северо-западном крае, с лихвой перекрывает его вину за прошлый проступок. [26]
Лишение Г. К.Шмида депутатских полномочий нанесло заметный удар по позициям октябристов. Именно он был основателем местного отдела партии октябристов, именно он предлагал изменить избирательный закон по выборам в Государственную Думу. [27] В сентябре 1909 г. Г.К.Шмид участвовал в московском Съезде русских людей. На закрытии съезда возможность произнести речи была предоставлена В.М.Пуришкевичу и Г. К.Шмиду. В напористом стиле последний рассказал собравшимся о натиске полонизма на западные губернии и высказался против идеи введения там земств в том виде, в каком они существовали в России. [28] По его докладу было принято постановление, рекомендовавшее создать преференции для русских по выборам в избираемую часть Государственного Совета — сделать их двухстепенными и проводить по двум куриям — русской и польской, причем количество выборщиков должно быть пропорциональным количеству земли у землевладельцев.
Кончина Г. К.Шмида опечалила его соратников и вызвала буквально бурю радости среди его противников. Польские круги Минска восприняли весть о смерти Г. К.Шмида как весть «радостную». Отталкиваясь от этого факта, Дмитрий Васильевичне упустил случая напомнить о католицизме в резко негативном свете. «Итак, — с сожалением отмечал он, — оказывается, что только католичество радуется смерти и горю своих врагов и только поляки издеваются над мертвыми». [29] Он указывал, что католицизм по сравнению с Православием имеет серьезный, даже существенный порок — он исповедует антихристианский принцип радости по поводу смерти недруга. Как он считал, подобный подход возник «под влиянием схоластики католических богословов (а по мнению некоторых, извращение совершилось под влиянием Талмуда)». [30]
На I съезде октябристов ввиду важности проблемы была создана секция по окраинному вопросу. Она предложила резолюцию, в которой утверждалось, что «ныне действующий избирательный закон наносит ущерб единству России и русской государственности на окраинах и уже нарушает начало справедливости в деле выборов на окраинах». [31] Окраинные делегаты просчитали, что в Государственную Думу при существующей системе выборов попадет «лишь местный иноземный элемент». [32] По расчетам выходило, что депутатами Думы от окраинных губерний смогут стать лишь польские помещики. Поэтому члены секции предложили пока не поздно изменить избирательный закон и выбирать выборщиков и депутатов по национальностям. [33]
Против такого предложения выступил кн. П.М.Волконский, слывший либералом. Он считал, что предложение изменить избирательный закон противоречит принципу равенства всех перед законом. Волконского поддержал лидер партии А.И.Гучков, который сказал, что осуществление требования преимущества для русских на окраинах невозможно по причине «признания нами равноправия всех народностей». [34] В итоге съезд не сумел принять резолюции «По окраинному вопросу». Тогда 9 марта 1906 г. руководители местных отделов партии в Вильно, Риге, Минске, Юрьеве и Варшаве подали Императору адрес с просьбой об установлении отдельного представительства для западных губерний. Руководство партии расценило этот демарш как самоуправство, а один из партийных функционеров Ю.Н.Милютин подготовил специальный доклад «Об отпадении некоторых отделов на западных окраинах». [35] К лету 1906 г. ситуация с фрондирующими отделами обострилась. 25 июня в столице состоялось заседание ЦК «Союза», на котором выступил неугомонный Ю.Н.Милютин, предложивший исключить пять мятежных отделов из состава партии, либо исключить их из списка будущего съезда. Однако столь радикальные решения не прошли. Более умеренные октябристы, такие как граф В.В.Гудович, барон П.Л.Корф и Г. Г.Лерхе рекомендовали перенести обсуждение казуса на ближайший съезд и пригласить на него представителей провинившихся отделов. Это решение и было принято. [36]
К этому времени у Дмитрия Васильевича возникли серьезные разногласия с партий октябристов по национальному вопросу. Он писал, что в самой партии уже в 1907 г. существовал раскол по еврейскому вопросу, который А.И. Гучков не считал важным, а для Дмитрия Васильевича он был первостепенным. [37] Он был убежден, что «октябристы определенно отмежевались от национально-русских традиций и купаются в том молочном конституционализме, который готовит им скорое и жесткое поражение». [38] Подобное утверждение имело определенные основания — в программе партии «Союз 17 октября» национальный вопрос представлен не был. Октябристы ограничились признанием «за отдельными национальностями самого широкого права на удовлетворение и защиту культурных нужд в пределах, допустимых идеей государственности и интересами других национальностей». [39] Руководство партии недооценивало коллизии, которые возникали в сфере межнациональных отношений. Так, на соединенном совещании столичных отделений ЦК 8 и 9 января 1906 г. А.И.Гучков говорил, что «окраинный вопрос можно было бы не включать в программу…» [40] В этом можно усмотреть явную недооценку остроты национального вопроса на окраинах.
Серьезные расхождения между позицией Дмитрия Васильевича и партии «Союз 17 октября» обозначились после того как он побывал на II съезде партии октябристов. [41] После съезда он отмечал, что в партии есть кадетствующие, и они могут пойти на соглашение с конституционными демократами. Он имел в виду таких октябристов как Ю.Н.Милютин, А.В.Бобрищев-Пушкин, П.В.Каменский. Ему было непонятно, «почему они до сих пор не перекочевали в кадетский лагерь». [42] На II съезде, как и на I, работала национальная секция, состоявшая из 56 человек. От минского отдела на съезде выступил Г. К.Шмид. Он привлек внимание делегатов к проблеме еврейской обособленности. Ее причину он видел в наличии кагалов, которые действовали как откупщики по сбору налогов в казну. «Создалось, — говорил Г. К.Шмид, — страшное порабощение еврейского пролетариата своими же капиталистами и раввинами. Нужно освободить евреев от их кагала». [43] Пафос его выступления становится ясен, если учитывать, что в предложенной съезду резолюции по национальному вопросу автономия Польши была отвергнута, а по еврейскому было предложено пересмотреть еврейское законодательство «во всем его объеме». [44] Добавим, что это предложение было вряд ли выполнимо.
Расхождения с ЦК партии октябристов дали себя знать в связи с роспуском II Думы. Узнав об этом событии, октябристы созвали совместное заседание членов ЦК, парламентской фракции и членов Государственного Совета, которые были октябристами. В принятом «Воззвании» роспуск Думы признавался «прискорбной необходимостью», [45] с чем Дмитрий Василевич был категорически не согласен. «О чем грустить? — Спрашивал он. — О том, что распущена Дума, где было много преступных членов? Что изменен в пользу русского населения избирательный Закон?» [46] Радость Дмитрия Васильевича по поводу роспуска Думы и изменения избирательного закона можно понять. Выборы в I и II Государственные Думы были проведены таким образом, что в высший представительный орган Империи от Северо-западного края оказались избраны представители в основном польского дворянства. По большому счету Дмитрий Васильевич национальной политики октябристов не принимал. На окраине России, как ему казалось, «немыслима политика кадета, или октябриста, или с.д.; здесь должна быть только русская окраинная политика». [47]
С середины 1908 г. отношения Дмитрия Васильевича и партии октябристов осложнились. Причиной стала критика Православия в октябристской печати. «Мы слышали на съезде октябристов в 1907 г. сладкие речи по поводу духовенства и теперь недоумеваем, откуда взялись злые речи в этой, в общем русской партии». [48] Он резко выступил против органа октябристов «Голос правды», в котором отлученный от церкви Л. Толстой был назван «братом во Христе». [49] Все это углубило расхождения с октябристами. Как товарищ председателя минского отдела партии, Дмитрий Васильевич выступил с резкой критикой политики ЦК: «Провинциальные отделы не могут больше выносить такого положения дел, чтобы Центральный Комитет позволял себе разные выходки, компрометирующие партию». [50] С точки зрения Дмитрия Васильевича, петербургский и московский комитеты октябристов уклонились влево, причем делегаты из губерний, по мнению Дмитрия Васильевича, остались на прежних позициях, а верхушка партии начала от них отходить. Для разрешения противоречия между ЦК и местными отделами он предложил созвать внеочередной съезд, на котором следовало бы переизбрать руководство партии. В случае отказа провести съезд, провинциальные отделы партии должны провести свой независимый съезд и размежеваться с нынешними партийными лидерами. «Партия от этого не умрет, — заключал Дмитрий Васильевич, — а наоборот, лишь окрепнет, ясно определит свою национально-прогрессивную программу». [51] Здесь следует заметить, что в начале XX в. идеи патриотизма и государственности подверглись сильной девальвации. В обществе возникли и постепенно укрепились силы, которые независимо от собственных желаний объективно разрушали или существенно ослабляли государство. Известно, что в I Государственной Думе один из кадетских депутатов говорил: «чем больше патриот, тем больше идиот». И его слова были покрыты сочувственным смехом. [52] Можно понять оппозиционеров — много в жизни российского общества и государства их не устраивало. Стремление изменить жизнь к лучшему было в начале века в России столь страстным глубоким, что очень часто критики политического режима не видели разницы между самим государством и теми, кто им управлял. Иногда можно подумать, что в головах миллионов людей одномоментно взыграл знаменитый лозунг М.А.Бакунина — «Страсть к разрушению есть вместе с тем творческая страсть!»
4−8 октября 1909 г. Дмитрий Васильевич принял участие в III съезде октябристов, проходившем в Москве в здании Политехнического общества на Мясницкой. В докладе лидер партии А.И.Гучков едва обмолвился о национальном вопросе. Национальные вопросы, актуальные в Минске, лидеров октябристов не волновали. [53] Повторяя традиционный тезис о единой и неделимой России, они утверждали, что следует защищать лишь культурные, но не национальные интересы национальных меньшинств. [54] На пятый день съезда с докладом выступил А.И.Гучков, который сообщил, что в бюро съезда поступило три заявления. Первое было подписано девятью делегатами, среди которых был Д.В.Скрынченко. Авторы письма предлагали внести на обсуждение съезда национальный вопрос. Текст письма гласил: «В бюро съезда Союза 17 октября. Мы, нижеподписавшиеся делегаты провинциальных отделов, явившись на 3-ий Всероссийский съезд октябристов, убедительно просим допустить обсуждение основных вопросов о национальном характере «Союза 17 октября» и постановить соответствующую резолюцию». [55] Кроме того, авторы первого письма подписали еще одно, в котором предлагали «внести на обсуждение съезда о дополнении избирательного закона включением трех прибалтийских губерний в число местностей, избирающих членов Государственной Думы особо от русского населения. [56] Поступившие заявления были рассмотрены в присутствии авторов.
Отвечая на письмо, А.И.Гучков заявил, что предлагаемый вопрос уже не подлежит обсуждению на съезде, так как прием замечаний и дополнений по повестке уже закончен. [57] Кроме того, выяснилось, что новые, привходящие вопросы почему-то не подлежали обсуждению на съезде, так как задолго до него Центральный комитет партии октябристов разослал по всем отделам программу с просьбой представить замечания и дополнения с тем, чтобы на съезде не возникло новых вопросов. [58] Таким образом, письмо девяти делегатов было отвергнуто, что и послужило причиной того, что Дмитрий Васильевич покинул съезд, разочаровавшись в национальной политике октябристов. Самому А.И.Гучкову как лидеру партии октябристов Дмитрий Васильевич дал уничижительную характеристику: «Неправильно понятый провинциалами, космополит в душе, А.И.Гучков является, по меткому выражению М.О.Меньшикова, «кадетом второго сорта». [59]
От III съезда у Дмитрия Васильевича осталось негативное впечатление: «Было мало представителей провинциальной России, и слишком много людей из столиц». [60] И далее он замечал: «чтобы вести съезд в поводке, угощали длиннейшими докладами, утомляли тем публику, устраняли прения в общих собраниях, пособрали на съезд большинство петербуржцев и москвичей и т. п.; России совсем не было видно на съезде». [61] Основным меж тем было то, что Дмитрия Васильевича не устраивала политическая позиция октябристов. Свою собственную он определял следующим образом: правее октябристов, но левее В.М.Пуришкевича.
К концу 1909 г. расхождения с октябристами заставили Дмитрия Васильевича обратиться к думской фракции этой партии с открытым письмом. Поводом послужило обсуждение Думой закона о свободе перехода из Православия в другие исповедания, в том числе нехристианские. Дмитрий Васильевич был убежден, что новый закон был губителен для Северо-западного края. В губерниях, где самосознание русского народа было развито слабо, а крестьянское население в значительной степени находилось в зависимости от польского дворянства, свобода перехода в иные конфессии могла привести лишь к ослаблению позиций Православия и самого государства. Дмитрий Васильевич подчеркивал абсурдность нового закона, который был инспирирован октябристами, и при этом (как ни удивительно) ссылался на опыт Австро-Венгрии, которая «в целях государственных» заставляет переходить в католицизм православных хорватов и сербов. [62]
В Государственной Думе рассматривались законы о свободе выбора вероисповедания и о праве перехода из Православия в другое исповедание, а также о правах старообрядцев. [63] После длительного обсуждения законы приняты не были — их затормозил Государственный Совет. Дмитрий Васильевич выразил позицию власти лаконично: «пусть люди не терпят стеснений в исповедании своей веры, как это признано актами 17 апреля 1905 г., но пусть и не думают о свободе пропаганды». [64] Для Дмитрия Васильевича любая религиозная пропаганда кроме православной была равносильна пропаганде антигосударственной, поэтому неприятие новых законов Дмитрием Васильевичем вполне понятно.
Другой причиной расхождения Дмитрия Васильевича с октябристами был «польский вопрос». Польша, как считал он, объявила настоящую войну России за Северо-западный край. Войну эту, которую он характеризовал как «страшную, большей частью подпольную», Россия может проиграть. Что требуется сделать, чтобы не допустить поражения, чтобы усилить русское влияние на западных окраинах? Прежде всего, следует лишить польское дворянство края возможности выбирать себе предводителей, иными словами, следует разрушить корпоративность шляхты, не дать ей возможности существовать в институциональных формах. Польское дворянство не является опорой России и Престола, это лишь «интеллигентный класс сепаратистов». [65] Любые реверансы в сторону Польши и поляков со стороны октябристов он считал предательством русских национальных интересов.
Наконец, камнем преткновения был вопрос о земствах в западных губерниях. Дмитрий Васильевич не рекомендовал вводить земства по образу глубинной России. Он знал, что октябристы лоббируют введение этого закона в окраинных губерниях, стремясь тем самым завершить начавшуюся еще в XIX в. реформу местного самоуправления. «У нас, — утверждал Дмитрий Васильевич, — или не должно быть никакого земства, или оно должно быть совершенно русским». [66] Причину написания своего письма Дмитрий Васильевич объяснял в постскриптуме — на III съезде партии октябристов не было образовано окраинной секции, поэтому представители западных окраин не смогли донести свои идеи до руководства партии.
Поскольку в политически активной части общества созрела идея решить проблему земств на западных окраинах, в 1910 г. законопроект о земствах был внесен в Государственную Думу правительством. Для губерний, в которых вводились земства, была разработана новая система выборов, автором которой был талантливый чиновник С.Е. Крыжановский. Судя по воспоминаниям Дмитрия Васильевича, С.Е. Крыжановский, который в 900-х гг. служил товарищем министра внутренних дел, приезжал в Минск, чтобы ознакомиться с ситуацией на месте. По плану С.Е.Крыжановского, выборы должны были проходить по национальным куриям — русской и польской. Количество гласных (т.е. выборных людей) от каждой курии определялось по сложному сочетанию количества имущества и количества населения той или иной национальности. Проект С.Е.Крыжановского создавал искусственное преимущество гласным от русской курии. Несмотря на возражения кадетов Ф.И.Родичева и А.И.Шингарева, 12 мая 1910 г. проект был принят в первом чтении, а в конце месяца окончательно. [67]
После этого возникла парадоксальная для русской политической системы ситуация, когда закон, отвечавший интересам государства, был отклонен Государственным Советом. Причиной тому, как это часто случается, стали амбиции П.П.Дурново и В.Ф.Трепова, которые истолковали Императору проект П.А.Столыпина «как революционную выдумку», цель которой — оттеснить от земского дела культурные и консервативные (хотя и польские) элементы. [68] В результате под влиянием Императора Государственный Совет закон отклонил. Тогда П.А.Столыпин посетил Николая II и поставил ультиматум: или закон будет проведен по ст. 87 (с трехдневным роспуском Государственной думы и Государственного Совета), или он уйдет в отставку. Император, попавший почти что в патовое положение, размышлял неделю, и с 12 по 15 марта 1911 г. закон был проведен в обход высших представительных учреждений, а 14 марта Император подписал указ о введении земств в Витебской, Минской, Могилёвской и Подольской губерниях. Октябристы отреагировали на временный роспуск Думы крайне нервно. По свидетельству Я.В.Глинки, «октябристы посылают депутации, умоляющие Столыпина не делать этого, а с другой стороны — националисты поддерживают Столыпина». В своем дневнике служащий Канцелярии Государственной Думы сделал следующую запись: «Закон о земстве в западных губерниях опубликован. Националисты ликуют, октябристы возмущены». [69]
В итоге в феврале 1910 г. Дмитрий Васильевич вышел из партии октябристов. В обращении к ЦК партии он писал, что октябристы стоят на «космополитической почве» и превращаются в «кадетов 2-го сорта». Поводом для выхода послужил рассмотренный Государственной Думой закон о налогах на недвижимое имущество, по которому с Привисленского края (как стали называть территорию Царства Польского) были списаны долги в размере 2,5 млн. рублей. Октябристы голосовали в поддержку закона. «Считая такое поведение партии преступным по отношению к русскому народу, настоящим заявляю о своем выходе из партии», — писал Дмитрий Васильевич. [70]
II
18 февраля в Минске в зале «Общества любителей изящных искусств», где должна была состояться лекция о творчестве А.П.Чехова, собралось около 600 человек «преимущественно еврейской молодежи». Речи, которые произносили собравшиеся, сопровождались криками «долой самодержавие» и «да здравствует республика». [72] Далее предоставим слово Дмитрию Васильевичу. «Революционный дух сразу вторгся и в школу; молодежь, преимущественно еврейская, вторгалась в гимназии, реальное училище и срывала занятия; как сейчас помню, как толпа мальчишек — гимназистов и реалистов ворвалась в женскую гимназию, шумела по коридорам, вламывалась в классы; по телефону сказали губернатору гр. Мусину-Пушкину и просили у него защиты, но он ответил: занятия прекратить, вторгшимся не мешать, причем обещал сам приехать. Между тем около нашей гимназии столпились почти вся мужская гимназия, и реалисты, и губернатор подъехал к ним и сошел с коляски; в толпе выбросили красные флаги, и она двинулась к семинарии, причем губернатор пошел впереди толпы; получилась изумительная картина: красная подкладка губернаторской шинели вполне гармонировала с красными флагами революционных мальчишек; до семинарии было довольно далеко, губернатор с непривычки устал, и пот выступил на его дегенерационном лице… Ясно было, что дворянство, из которого поставлялись губернаторы, было плохой „опорой престола и отечества“, как не раз выражался царь Николай II, оскорбляя тем остальное население. Совершенно прав был Ф.М.Достоевский, когда писал в „Бесах“: „у нас в России рушиться нечему, сравнительно говоря; упадут у нас не камни, а все расплывется в грязь; все давно падает и все давно знают, что не за что ухватиться“. Не ухватиться же в самом деле за гр. Мусина-Пушкина! Но, к счастью, и хвататься не потребовалось за этого губернатора вырожденческого: его скоро убрали… В Минске появился переведенный из Курска Курлов с полицеймейстером Норовым, пользовавшийся противореволюционной репутацией. Зашумела революционная улица…». [73]
Бывший минский губернатор П.Г.Курлов вспоминал в эмиграции, что в Минске происходили «серьезные беспорядки и уличные демонстрации, в которых принимали участие воспитанники учебных заведений. Губернатор граф А.А.Мусин-Пушкин не справился с этими демонстрациями, но был вовлечен в одну из них, причем манифестанты во время шествия воспользовались красной подкладкой его форменного пальто, как революционной эмблемой». [74] Эта манифестация проходила в Минске 19 февраля 1905 г. В изданном в начале 20-х гг. прошлого века сборнике документов приводятся материалы, которые весьма откровенно говорят о причинах этой манифестации. По сообщению полиции, она явилась «следствием подстрекательств со стороны евреев и имела связь с забастовкой в здании духовной семинарии». [75] Вернемся к хронике событий.
3 марта в Пинске молодые евреи, число которых не превышало 50 человек, стреляли в воздух, кричали «долой самодержавие» а затем рассеялись, заметив приближение чинов полиции. [76]
15 марта в Борисове из толпы евреев, среди которых были члены «Бунда», кричали «да здравствует Япония», «долой самодержавие», разбрасывали прокламации и стреляли в воздух. [77]
24 марта события усугубились. В Пинске из толпы молодых евреев кричали «долой самодержавие», а затем начали стрелять в полицию. То же повторилось вечером следующего дня. [78]
20 апреля опять в Пинске из толпы молодых евреев стреляли в воздух, а затем с приближением полиции разбежались, причем некоторые беглецы укрылись в синагоге. Власти не убоялись вторгнуться в храм, произвели в синагоге тщательный обыск, в результате чего было найдено оружие и прокламации. [79] Откуда могло взяться оружие у еврейской молодежи? После кишиневского погрома 1903 г. в некоторых местечках и городах черты оседлости стали быстро создаваться еврейские отряды самообороны. Они-то и выступали застрельщиками революционных действий, провоцируя полицию на применение силы. [80]
Весной 1905 г. в минской губернии прошли забастовки, в ходе которых рабочие выдвигали экономические требования. Забастовки были 13 и 24 марта в Пинске на фанерной фабрике Лурье, 2 апреля на махорочном заводе Лившица в Борисове. [81] А.И.Солженицын отмечает, что в 1905 г. в Минской губернии прошли стачки, в которых участвовали сплошь одни еврейские рабочие. [82]
18 апреля (1 мая) в Минске началось брожение. С утра, как сообщает полицейское донесение, по улицам прогуливалась преимущественно еврейская молодежь. Вечером толпа евреев, разросшаяся до тысячи человек, направилась к тюремному замку. Стремясь удержать ситуацию под контролем, власти направили к тюрьме казачий разъезд. Из толпы раздались выстрелы, но обошлось без жертв. Вскоре толпу удалось рассеять.
Новый губернатор П.Г.Курлов сообщал министру внутренних дел, что в тот же день другая толпа собралась в Минске на Захарьевской улице близ Александровского сквера. Из толпы раздались выстрелы, но полиции удалось разогнать буйных манифестантов, причем было задержано 13 человек, которых подвергли административному аресту сроком на 1 месяц. Губернатор отмечал, что евреи вели себя вызывающе и провоцировали полицию. [83]
В апреле в Минске бастовало 12 заводов, которые принадлежали евреям с более чем 1 тыс. рабочих. Одновременно забастовки были зафиксированы в Смолевичах, Бобруйске, Пинске, Березине. [84]
Особую активность проявлял «Бунд» и местные социал-демократы. Чего они хотели? Вот отрывок из прокламации «Ко всем рабочим города Бобруйска», распространявшейся в те дни и конфискованной полицией: «И поняли мы, что нет правды в этом мире слез и страданий рабочего класса и решили объединиться в одну могучую сильную всемирную партию, чтобы отобрать все средства производства… Мы решили выступить на борьбу за светлое царство социализма, где не будет ни богатых, ни бедных, где не будет униженных оскорбленных (так в тексте — В.К.), праздно болтающихся и обагряющих руки в крови. Там будет царствовать вольный труд, и яркая правда будет гореть в сердцах людей». [85]
Как мог реагировать на подобные идеи и сопровождающие их события человек, который искренне любил Россию, понимал губительность насилия и осознавал страшные последствия революции. Дмитрий Васильевич вспоминал: «Еще Полу-Сахалинский граф Витте не успел заключить своего позорного мира, а уже российское еврейство и в том числе минское начало открыто работать на революцию; на улицах продавались и раздавались летучки революционного содержания, а еврейки стали собирать деньги «на гроб Николая II»; русским они беззастенчиво говорили: «мы дали Вам Бога, дадим и нового царя». [86]
Новая волна забастовок началась осенью. 2−3 октября в Минске не работала конка, многие на работу добирались пешком. А вечером 6 октября бундовцы попытались провести демонстрацию, которая была разогнана полицией. [87] «Революционная волна, — вспоминал Дмитрий Васильевич в эмиграции, — пронесшаяся по России и выразившаяся в пугачевщине, в Минской губернии и вообще в Белоруссии почти не проявилась; белорусский крестьянин, с подавленной польским правительством психологией, с испуганными, бегающими глазами, не бунтовал. Но в Минске случилось следующее: толпа молодежи, преимущественно еврейской, направилась к вокзалу в огромной манифестации, куда для порядка посланы были солдаты; красные флаги, пение революционных песен, сборы «на гроб Николашки» — все это настолько возмутило солдат, что они сами, без команды офицеров, мирно смешавшихся с толпой, выпалили по толпе; командующий офицер ползком из толпы приблизился к воинской части и, при общем смятении и шуме, когда ничего не было слышно и нельзя было разобрать, предупредил второй залп тем, что рукой показал вверх; и пули пронеслись высоко над головами. Начались демонстративные похороны «жертв революции». [88]
Начиная с 13 октября на Виленском вокзале в Минске происходили спорадические сходки железнодорожников, которые время от времени разгонялись полицией. Полицейскими чинами были замечены агитаторы-евреи, которые не имели отношения к железнодорожной службе. [89] 17 октября Император после длительных колебаний подписал Манифест, который начали рассылать по губерниям. Но то ли делалось это неспешно, то ли произошла задержка на телеграфе — только собравшимся на привокзальной площади первым сообщил весть о подписании Манифеста военный комендант станции полковник Жданович. Воспользовавшись этим, митингующие потребовали разрешить сходку на основании дарованных свобод. Подполковник Марченко, в чьей зоне ответственности находился вокзал, отвечал, что у него нет указаний на сей счет. В 13 часов 18 октября, когда манифест дошел до канцелярии губернатора, тот разрешил сходку. Странность ситуации в том, что Петербург не удосужился оповестить власти о грядущем подписании документа и поставил их в невыгодное положение. Чувствовалось, что власти растеряны. [90]
На стихийно возникшем перед зданием вокзала митинге начали выкрикивать непристойности в адрес Императора, а затем толпа, будучи возбуждена речами, решила освободить из тюремного замка арестованных, так как им якобы дарованы свободы. Митингующие выделили 9 человек, которые отправились к губернатору. В результате переговоров последний согласился освободить лишь административно арестованных, а депутации сообщил, что «арестованные по политическим делам находятся в ведении следственной власти и прокурорского надзора, от которых и зависит их освобождение». [91] Кроме того, демонстранты требовали убрать из города казаков, но губернатор отвечал, что полк Кубанского казачьего войска стоит в Минске по приказу военного начальства и не может быть удален из города по воле губернатора. [92] После переговоров толпа с красными флагами направилась к вокзалу, где к ней присоединились учащиеся, интеллигенция, пожилые люди. Словом, Манифест 17 октября воодушевил многих, чем поспешили воспользоваться как те, кто хотел ухудшить ситуацию, так и те, кому хотелось бы все запретить. Толпа стала напирать на вокзал, в результате произошла сумятица и неизбежная в таких ситуациях неразбериха, в ходе которой была открыта стрельба. Убито было около 50, ранено 150 человек. [93] В мемуарах бывший минский губернатор обрисовал ситуацию на вокзале следующим образом. «Кто-то вырвал из рук начальника караула шашку и нацепил на нее красный флаг, а толпа стала отнимать у неподвижно стоявшего караула ружья. Этого солдаты не стерпели и без команды открыли беспорядочный ружейный огонь». [94]
Несколько иначе оценивал ситуацию исполняющий обязанности минского городского головы Стефанович в телеграмме в Петербург на имя С.Ю.Витте. Он писал, что 18 октября у минского вокзала собралось собрание, чтобы выслушать высочайший манифест. Когда толпа начала расходиться, «внезапно из засады, изменнически, без всякого предупреждения раздались залпы ружейных выстрелов, каковые залпы продолжались около десяти минут». [95] После октябрьских событий С.Ю.Витте вызвал П.Г.Курлова в столицу и потребовал его отставки. Однако, скорее всего благодаря поддержке Императора минский губернатор отставлен не был и через несколько дней возвратился в Минск.
П.Г.Курлов олицетворял сильную власть, способную навести в обществе порядок. Вероятно, поэтому 14 января 1906 г. на него совершили покушение эсеры. Губернатор присутствовал в Св. Петропавловском кафедральном соборе на заупокойном богослужении, и при выходе из собора «дочь генерала Измайловича и Пулихов бросили в него бомбу; революционные «бесы» не считались с тем, что из храма выходила масса народа; охотились на одного, а погибнуть должны были сотни… Но бомба, задевши обо что-то, скользнула по плечу Курлова и упала у его ног не разорвавшись. Несколько спустя бомба эта была взорвана в соборном скверике, против дома губернатора, и я помню тот оглушительный взрыв, от которого рассыпалось очень много стекол в здании правительственных установлений.» [96]. И.П.Пулихов, который покушался на губернатора, вместе с А.А.Измаилович, состоял в партии эсеров. В Минск он был выслан под надзор полиции еще в 1903 г. Но видно надзор оказался слабым, потому что в Минске ссыльный распространял воззвания своей партии, выступал на сходках крестьян. После покушения он был схвачен и по приговору суда повешен. [97] Его соратница А.А.Измаилович была приговорена к каторге.
Дмитрий Васильевич вспоминал: «Неудивительно, если власти приняли некоторые меры строгости. Но какие? Были ли повальные обыски, заложники, контрибуции, как практикуется в модерное время? Ничуть не бывало. Все ограничилось охраной губернатора и полицеймейстера Норова. Последний ездил по улицам города так: впереди и позади несколько вооруженных кавалеристов с револьверами в руках, а на коляске Норова, на подножке, стоял солдат с револьвером. Более жалкой картины, свидетельствующей о слабосилии власти, я в жизни не видал: и бессмысленно, и глупо. И я все больше стал понимать серьезность намеков польской печати на «колосса на глиняных ногах». [98]
В начале 1907 г. Д.В.Скрынченко отмечал, что страна не так давно стояла на краю гибели, «никогда еще русский народ не подвергался таким страшным испытаниям, как в настоящее время». [99] К этому времени он следующим образом сформулировал объяснение процессов, происходивших в России. Он полагал, что окраины волнуются, требуют автономии, потому что единый имперский организм ослаблен в ходе русско-японской войны. Поэтому главную опасность, по его мнению, представляют те, кто является возмутителями спокойствия на окраинах — поляки и евреи. «Эти два народа, — писал Дмитрий Васильевич, — способны испортить нам все наше будущее, если только мы не спохватимся вовремя и не предупредим страшную опасность». [100] Польский и еврейский (а в дальнейшем украинский) вопросы он воспринимал в виде опасности для сохранения единства страны.
Открытая политическая борьба, в значительной степени непривычная для многих в начале XX века, вынесла на поверхность людей разных, иногда случайных, властолюбивых и даже недалеких, иногда талантливых, озабоченных положением государства. Формирование местных политических элит лишь в небольшой степени зависело от населения Северо-западного края. Видимо, поэтому Дмитрий Васильевич чувствовал потребность в появлении неординарных политических фигур, харизматических лидеров, за которыми пойдет народ. Он утверждал, что «должен же, наконец, скоро придти он, великий русский демагог, [101] который воплотит в себе все православно-национальные чаяния русского народа этого края». [102] Он считал, что на зов этого богатыря отзовется народ края, поддерживающий идею единства и национально мощи России. Сложно сказать, как отреагировали местные власти на подобные пассажи. Вряд ли статья Дмитрия Васильевича была встречена с одобрением в минском губернском правлении. Скорее всего, губернатор Я.Е.Эрдели мог воспринять ее как вызов.
III
Парадокс, но наряду с евреями социальным носителем космополитизма в России Дмитрий Васильевич считал русское дворянство. Как ему казалось, оно «слишком разбавлено инородческими дрожжами, частью потому, что в последние два века шаталось по заграницам, «скучало» и попадало «с корабля на бал». «Дворянство, — писал он, — взято патриотическим русским обществом под сомнение». [105] Критическая оценка дворянства, которую мы можем найти у Дмитрия Васильевича, была весьма распространена в начале позапрошлого века не только в стане левых. Некоторые консервативно настроенные политики рассматривали дворянство как некий реликт, сохранившийся с древности, ценность которого в социальном смысле крайне невелика. Один из умнейших чиновников того времени С.Е.Крыжановский, находясь уже в эмиграции, писал, что дворянство «к концу царствования Императора Александра III из положения элемента, поддерживавшего престол, перешло уже на положение государственного призреваемого». [106] Дмитрий Васильевич как выходец из низов (как, впрочем, и С.Е.Крыжановский) четко подметил социальный эгоизм части дворянства, его чувство вседозволенности и презрение к собственному народу. В эмиграции он вспоминал случай, который произошел с ним в период учения в Казанской духовной академии, когда он плыл на пароходе по Волге: «…денег у меня было мало, студенческая тужурка моя имела непрезентабельный вид, и один раз зайдя в роскошную рубку 1 класса парохода, где играли и пели, мы, студенты, услышали по своему адресу: «бродячий элемент». Не забылась доселе эта фраза…» [107] Оставаясь сторонником сословных порядков, которые противостояли принципам уравнительности, Дмитрий Васильевич полагал, что дворянство, «белая кость», не должно быть единственным во власти. Он отмечал позднее, что «аристократия, выработка ее нацией вполне естественна; нужно лишь не давать загнивать этой аристократии и превращаться в касту, а делать отбор среди «черной кости» и проводить их на все верхи государственной жизни, как делал, например, гениальный Петр Великий». [108] Эта мысль перекликается с идеей Л.А.Тихомирова, который полагал, что в России наблюдается заметный упадок дворянского сословия, но на смену ему должна придти новая аристократия, которая будет состоять из лучших представителей различных сословий. [109] Дмитрий Васильевич надеялся, как и многие мыслящие люди в то время, что Начало работы I Государственной Думы преобразит русскую жизнь, внесет в нее новое дыхание, позволит решать насущные проблемы быстрее и эффективнее и «создаст то положение, при котором руководить народом будут таланты, а не род и титулы». [110]
Приветствуя Думу как политический институт, Дмитрий Васильевич полагал, что ее роспуск был вполне закономерен. Он писал, что депутаты «разжигали народные страсти, играя на низких инстинктах и пожиная дешевые овации, они предлагали произвести над родиной самые опасные опыты — отобрать всю землю у владельцев, отменить смертную казнь, произвести смуту в армии».[111] Причину краха I Государственной Думы он видел в ее составе, который «оказался роковым для нее». Там очутилось много темных и невежественных в большинстве крестьян, «в Думу попало большое число инородцев и безразличных к родине авантюристов» а что касается дворянства, прошедшего в Думу, то «оно давно уже зарекомендовало себя безразличным отношением к Родине». [112]
По оценке Д.В.Скрынченко I Государственная Дума «не могла нормально работать: созванная в период революционного разгара, она имела в своем составе таких членов, которые попали в нее благодаря своей смелости (если не сказать больше), партийной сплоченности и благодаря пассивному отношению к выборам мирных граждан». [113] Вслед за этим справедливым суждением следовало другое, в котором он обвинял С.Ю. Витте в составлении возмутительного избирательного закона и называл его «злым гением России». [114] Позднее в своих воспоминаниях С.Е.Крыжановский, который был одним из идеологов роспуска Думы, писал: «Казалось, что Русская земля послала в Петербург всё, что было в ней дикого, полного зависти и злобы. Если исходить из мысли, что эти люди действительно представляли собою народ и его «сокровенные чаяния», то надо было признать, что Россия еще, по крайней мере, 100 лет могла держаться силою внешнего принуждения, а не внутреннего сцепления, и единственный спасительный режим для нее был бы просвещенный абсолютизм». [115]
Больше всего, конечно, Дмитрия Васильевича возмущало, что в Думу от губерний Западного края попало много поляков и евреев. Действительно, избирательный закон был составлен таким образом, что представители коренного белорусского и великорусского населения в законодательном органе были представлены слабо. Как считал Дмитрий Васильевич, «русские люди Минской губернии не должны допускать, чтобы Дума была представлена от Минской губернии только поляками или евреями». [116] Указывая на ухудшение положения русских на окраинах, он, прежде всего, имел ввиду избирательный закон, в соответствии с которым русское население Западного края оказалось представленным в I Государственной Думе в основном поляками. «Разве не странен, не возмутителен этот закон?» — спрашивал Дмитрий Васильевич. [117] После роспуска первой Государственной Думы были назначены новые выборы, в которых Дмитрий Васильевич усматривал серьезный шанс укрепить государственность в Западном крае. Однако итоги новых выборов в Думу его не удовлетворили.
Основную роль в подготовке к новым выборам в Думу Дмитрий Васильевич отводил духовенству, которое могло бы повлиять на крестьян в нужном направлении. «Если священники и мелкие землевладельцы из русских, — писал он, — будут сплоченно и энергично действовать, то легко может случиться, что ни один крупный помещик-поляк не попадет в Думу, не попадет туда и еврей, а если попадут в Думу не-русские люди, то в самом ограниченном количестве». [118] Будучи по убеждениям монархистом, Д.В.Скрынченко все-таки возлагал на Государственную Думу определенные надежды. Он понимал, что крестьяне (и не только они) вряд ли смогут ответственно воспользоваться избирательным правом для укрепления государства. Поэтому-то по его мысли крестьянами должно было руководить духовенство. Надеясь на пробуждение национальной идеи в русском населении края, Д.В.Скрынченко призывал: «Русские люди, проснитесь! Пора действовать. Медлить нельзя». [119] По его мнению, русскому избирателю на выборах в первую Думу не хватило инициативы, а самое главное — отсутствовало гражданское самосознание, т. е. отсутствие граждан в России есть главная причина кризиса I Думы. [120] Он призывал к тому, чтобы обыватель стал гражданином, и считал, что в этом превращении должна свою роль сыграть церковь. Подводя итоги, спустя три года он писал, что после 17 октября русские люди «действительно стали гражданами». [121] Особо Дмитрий Васильевич напоминал об ответственности депутатам Государственной Думы. Слова, сказанные с трибуны в Таврическом дворце, пресса моментально разносила по селам и весям. «Все знают, — писал Дмитрий Васильевич, — что речи, произносимые в Думе, читаются во всей России и производят на страну громадное влияние. Безошибочно можно сказать, что теперь страна как бы воспитывается на этих речах, воспитывается или к добру, или же чаще всего ко злу». [122]
Стремясь к институционализации гражданского самосознания, он естественно пришел к идее политической консолидации для борьбы за места в Думу. «Насколько мне известно, — писал он, — в Минске есть русские люди, которые хотят объединить всех русских людей губернии». [123] Он был глубоко убежден, что особую роль в подготовке к выборам могут и должны сыграть православное духовенство, которое неплохо знает свою крестьянскую паству и может ориентировать ее определенным образом. Союз духовенства и крестьян, по его мнению, мог бы обеспечить приемлемые итоги выборов, «и если бы те и другие горячо, как требует того гражданский долг, отнеслись к выборам, то успех русского дела был бы безусловно обеспечен и несомненен». [124] Место объединения и выработки тактики наступательных действий — пастырские собрания, которые проводятся во многих губерниях России. На этих собраниях, как казалось Дмитрию Васильевичу, могли бы быть выдвинуты выборщики, которым следовало наказать «голосовать только за определенно-намеченных русских людей». [125] Заключение статьи было вполне патетическим: «Русские люди! Пора уже во весь голос крикнуть издевающимся над нами инородцам: руки прочь!». [126]
После выборов в первую Государственную Думу особую опасность, по мнению Дмитрия Васильевича, представляли поляки, польские помещики и католическая церковь, активно действовавшая в Северо-западном крае. В «Минских епархиальных ведомостях» он опубликовал ответ на письмо католика-мирянина, который утверждал стратегическое единство католицизма и Православия на основе веры в единого Христа. [127] В ответе Дмитрий Васильевич приводил политические доводы в защиту своей непримиримой позиции по отношению к католицизму. Он писал, что «религия обычно неразрывно сливается с народностью, сливается с душою. Как только русский человек здешнего края принял католицизм, он уже и свой родной язык ломает на панский-польский, всерьез считает себя поляком». [128] При этом, как указывал Дмитрий Васильевич, в основе ополячивания лежит идея воссоздания польского королевства «от можа до можа» (от моря до моря). [129] Католиков-белорусов Д.В.Скрынченко призывал вернуться к вере отцов, которой изменили некогда вероотступники. Обращаясь к белорусам, он писал: «Среди вас или ваших потомков проснется здоровое национальное чувство, и вы с ненавистью вспомните о ваших хилых, безвольных, ничтожных предках — изменниках и произнесете над ними страшные слова!». [130] Скорее всего, Дмитрий Васильевич хотел от потомков слишком многого.
«Русский предвыборный комитет», был преобразован в «Русский Окраинный союз», председателем которого был избран Г. К.Шмид, а товарищем председателя Д.В.Скрынченко. 26 апреля 1907 г. «Минское слово» напечатало обращение «От комитета Минского отдела РОС». В обращении говорилось, что на Северо-западный край претендуют поляки, стремящиеся воссоздать независимую Польшу. Поэтому они усилили пропаганду католицизма и польского языка среди белорусского крестьянства. В связи с польской угрозой РОС ставил своей целью «служить оплотом русской государственности и народности на западных окраинах России». При этом минский отдел выступал как против русификации, так и против автономии северо-западного края. [131]
В речи на собрании «Русского окраинного союза» Дмитрий Васильевич утверждал, что, несмотря на то, что русское дворянство края ополячилось за время господства поляков, «наш край не потерял своего русского характера. Осталось верным и почти совершенно целым крестьянство». [132] Он полагал, что патриархальность православного крестьянства есть залог успеха на выборах. Союз имел ярко выраженную антипольскую направленность. «Народ наш, — писал Дмитрий Васильевич, — свободен. Он должен осознать и скоро осознает, что он — великий русский народ (великороссы, малороссы и белорусы) — хозяин государства, а паны-поляки должны или бросить свою наступательную политику, или убраться из пределов Минской губернии». [133] Духовенству Дмитрий Васильевич рекомендовал организовать отдел Союза в каждом приходе. Следует отметить, что его усилия по пропаганде национальных русских начал даром не пропали. Во II Думу от Минской губернии в феврале 1907 г. были избраны православные русские, причем основную роль в этой победе Дмитрий Васильевич отводил духовенству. «Значение русской победы в Минске громадно, и именно в моральном отношении, в смысле национального пробуждения. Эта победа показала всему русскому населению края, что оно — объединенное — чрезвычайно много может сделать для защиты своих интересов». [134] Вообще в эти дни он был чрезвычайно активен. В «Минском слове» за 1907 г. можно найти немало упоминаний об участии Дмитрия Васильевича в тех или иных политических собраниях. На выборах во II Думу он вошёл в число выборщиков, [135] а в избирательной компании в III Думу он был включен в выборную комиссию по русскому отделению. [136]
В 1907 г. Дмитрий Васильевич, будучи в Петербурге на II съезде партии октябристов, присутствовал в Таврическом дворце на одном из заседаний Государственной Думы и наблюдал за деятельностью депутатов от Минской губернии. Не все из них сумели выступить на заседаниях, потому, что левые прекратили прения, «и тем производили один из самых возмутительных видов насилия над свободой мысли и свободой меньшинства». [137] Он точно подметил суть фундаментального принципа организации законодательной власти — выражение воли большинства при соблюдении интересов меньшинства. Загвоздка в том, что действие этого принципа Д.В.Скрынченко считал ограниченным и полагал, что распространяется он только на своих.
Новый избирательный закон 1907 г., как его характеризовал С.Е.Крыжановский, имел целью «вырвать Государственную Думу из рук революционеров, слить ее с историческими учреждениями, вдвинуть в систему государственного управления». [138] Положительная реакция Дмитрий Васильевича на роспуск как I, так и II Государственной Думы, говорит не только о том, что он исповедовал консерватизм. На рубеже веков многие консерваторы были противниками парламентаризма, считали, что сторонниками идеи народного представительства движет либо наивный утопизм, либо личная выгода. Тонкость заключается в том, что сам он не был противником парламентаризма, и не разделял мнения, что пересаживать парламентаризм в Россию и наивно, и опасно. Ему представлялось, что Дума быть должна, но при измененном избирательном законе. Его позицию поэтому можно обозначить как либеральный консерватизм, который не отвергал известной формулы Эдмунда Бёрка: сохранение и улучшение.
Дмитрий Васильевич полагал, что важнейшей предпосылкой успешных выборов должно быть единение русских, чтобы защитить край «от притязаний поляков-автономистов». [139] Действительно, в Высочайшем Манифесте от 3 июня 1907 г. указывалось, что «новая Государственная Дума должна быть русской и по духу. Иные народности не должны и не будут являться в числе, дающем возможность быть вершителями вопросов чисто русских». Именно в выборах в III Государственную Думу «Русский Окраинный Союз» сыграл весьма заметную роль. Эта общественная организация выполняла роль, которая была не под силу официальной власти. Усиление русскости, влияние Православной церкви, ослабление польского влияния — этим как раз и занимались члены Союза. «Было время, — писал Дмитрий Васильевич, — когда мы, под влиянием славянофилов, верили в объединение с нами поляков. Мы еще шли к ним с пальмой мира, братского призыва. Но что же мы получили от поляков? Насмешки, издевательства, вооруженные бунты, слепую злобу и ненависть. За что? Спросите их!» [140] Интересно, как поляки того времени могли воспринять фразу о пальме мира и братском призыве? Дмитрий Васильевич выступал в роли защитника русской национальной идеи, и в подобном положении вряд ли считал нужным хотя бы немного задуматься о том, чем были русские для поляков начиная с 1795 года. Он исходил из посылки, что Польша и Россия враждебны, поэтому славянофильская идея о единстве всех славянских народов под эгидой России нереальна. «Польша умерла для славянства, для России. Польшу оторвал от нас католицизм — это иезуитское порождение средневекового Рима». [141] Убеждение, что поляки исторически существуют вне славянства, Дмитрий Васильевич стойко сохранял в последующие годы. В 1910 г. он утверждал, что «поляки погибли для славянства», мотивируя этот тезис тем, что они одобрили аннексию Боснии и Герцеговины Австро-Венгрией и политику окатоличивания сербов и Галицких русских. [142]
Изменение избирательного закона, которое готовил С.Е.Крыжановский, приезжавший в Минск и встречавшийся там, в частности, с Г. К.Шмидом и Д.В.Скрынченко, выразилось в том, что было резко сокращено число депутатов от польских губерний — с 36 до 12. Евреи были выделены в особую курию по округам в пределах черты оседлости. В новом законе, как отмечал С.Е.Крыжановский, было «проведено начало державного значения русского племени путем установления особых выборов от русского населения на окраинах». [143] Самое главное в изменении закона заключалось в том, что 65% выборщиков избирались зажиточными, образованными слоями общества, которые участвовали в земских и городских выборах и имели опыт общественной деятельности. Изменение законодательства привело к тому, что в III Думу польские представители от Минской губернии не прошли. Это была победа, но неполная. Предстояло повлиять на изменение состава Государственного Совета. В нем, по мнению Д.В.Скрынченко, «от нашего края заседают лишь враги русской государственности». [144] С целью исправления положения в Петербург была направлена депутация от Минской губернии в составе двух генерал-лейтенантов — Н.А.Кованько и С.Н.Мезенцова, протоиерея Д. Павского и П.М.Якимовича. Николай II дал им аудиенцию и «обещал удовлетворить желания населения касательно выборов в Государственный Совет в полном объеме». [145] Статью о национальном «оздоровлении» края Дмитрий Васильевич завершил полным монархических чувств возгласом: «Ура самодержавному русскому Царю Николаю Александровичу!». [146]
IV
Дмитрия Васильевича настораживал настрой русской прессы. Значительная часть ее в период между двумя революциями вела себя явно безответственно. Поругание власти, переходившее в ее отрицание, (здесь же и анархизм Л. Толстого) приводили к смятению умов и падению авторитета государства. Такие газеты как «Речь», «Биржевые ведомости», «Современное слово» Дмитрий Васильевич называл «еврейскими». «Нигде не печатается столько низкой клеветы и подлости про русских людей как здесь», — писал он. [148] Эти газеты действительно расшатывали государственную идеологию, создавали мешанину в умах людей, сеяли безверие и нравственный релятивизм. Дмитрий Васильевич опубликовал фельетон, в котором рассказал, что некоторые военные, опора государства, читают «Биржевку» и полагают при этом, что «служба службой, а убеждения человека сами по себе». [149] Дмитрий Васильевич поднял чрезвычайно важную проблему — допустимо ли, служа государству, иметь негосударственные убеждения? Или иными словами: должен ли человек, получающий деньги от государства и служащий ему быть государственником? Дмитрий Васильевич полагал, что должен, и был прав.
Особенно возмущало его, что в армии «свободно выписывают в библиотеки полков и воинских частей такие газеты как „Новая Русь“, „Биржевые ведомости“, „Речь“, „Современное слово“ и т. д.» [150] Воздействие на публику (а тем более на армию) левых, прогрессистских газет, как считал Дмитрий Васильевич, было разлагающим, вело к падению дисциплины и росту преступности. Он подметил характерную черту межреволюционного времени, которое мы привыкли считать чуть ли не эталоном стабильности в истории России. Стремление к свободам в российском обществе, к тому же малоискушенном в политике, принимало формы вседозволенности. Желание сбросить ненужные и устаревшие ограничения приводили к отмене чуть ли не всех ограничений, что отрицательно сказывалось на моральном климате общества. Тем более, что с думской трибуны частенько раздавались голоса, публично и безнаказанно колебавшие авторитет веры и власти.
Вскоре после открытия «Минского слова» Дмитрий Васильевич стал сотрудником нового издания. Кроме него газете оказывали содействие старший врач городской больницы И.У. Зданович, управляющий отделением госбанка А.Н. Беляев и конечно епископ Минский Михаил (Темнорусов). Секретарем органа стал М.К. Шофэр, а редактором Г. К. Шмид. Дмитрий Васильевич писал, что Г. К. Шмид «кипел жизнью и негодовал против слабости власти при натиске революции; в интернациональном городе Минске среди упавших духом русских он представлял редкое исключение». [151] «По своему языку, образности выражений, боевому характеру „Минское слово“ было выдающимся печатным органом в России», — вспоминал Дмитрий Васильевич. [152] Редактирование газеты в таком крае как Северо-западный было делом сложным и неблагодарным. Дмитрий Васильевич надеялся на поддержку губернатора Я.Е. Эрдели, которого он характеризовал как человека «с выветрившейся душой». Вот что писал о губернаторе Дмитрий Васильевич: «Яков Егорович Эрдели — помещик Херсонской губернии и земский деятель; хорошо воспитанный, корректный, представительный он был национально выветрившимся лицом, а, может быть, род его мадьярский не успел накопить у себя русских национальных отложений; русский национализм как-то претил губернатору и он его положительно чуждался, как и всех национально настроенных русских людей; а между тем боевое время революции требовало, чтобы он на кого-нибудь опирался; Эрдели предпочел плыть по течению и даже хуже того: он часто, находясь в кругу людей типа Петра Верховенского („Бесы“), „бил по своим“ по выражению Достоевского, т. е. по государственно настроенным русским людям». [153]
После смерти Г. К. Шмида возник вопрос о том, кто возглавит газету. Вот как вспоминал об этом Дмитрий Васильевич: «Газету домогался в свои руки взять член Государственной Думы И.Я. Павлович, а также губернатор, желавший передать ее своему правителю канцелярии А.Д. Петрову, талантливому сотруднику газеты, бывшему земскому начальнику. Но И.У. Зданович, управляющий отделением Государственного Банка А.Н. Беляев и сам епископ Михаил настаивали, что6ы я взял ее в свои руки, хотя еще я продолжал лежать в кровати и представлял собою скелет; к тому же мне не хотелось брать газеты после Шмида, который, после его исключенная из Государственной Думы, набросил на нее как бы тень; да я считал себя и неспособным для этого дела; надо было и служить преподавателем, и редактировать „Епархиальные Ведомости“, что было для меня симпатично, и вести газету в таком боевом крае. И, тем не менее, я должен был уступить просьбам, особенно архиерея, симпатично и любовно относившегося ко мне; к тому же я был молод, полон энергии, да и все это щекотало мое самолюбие. Как после я каялся, что взял на себя это бремя, которое я нес до 15 июня 1912 года». [154]
Задача «Минского слова», как ее понимал Дмитрий Васильевич, заключалась, во-первых, в защите русских интересов от «инородческого натиска». Во-вторых — в защите интересов «бедного трудящегося русского народа». «Минское слово» — это газета не консервативная, — писал он, — потому что она никогда не защищала тот status quo, который привел к Мукдену и Цусиме". [155] Тут же Дмитрий Васильевич отмечал, что «Минское слово» — газета прогрессивная. В тогдашнем понимании понятие прогрессивный употреблялось в значении выступающий за преобразования и обновление.
Стратегической задачей издания, как ее понимал Дмитрий Васильевич, была борьба с католицизмом. Ситуация осложнялась тем, что в Северо-западном крае православное духовенство было единственным из образованных сословий, на которое реально могла опереться государственная власть. Значительную часть дворян представляли поляки, многие из русских дворян были пришлыми, не имели глубоких местных корней. Что касается чиновничества, то оно традиционно относилось к духовенству пренебрежительно. «Русскому губернатору и дворянину был ближе „милый польский пан“, чем был русский священник», — писал Дмитрий Васильевич. [156] Он вспоминал позднее, что «с открытием „Минского слова“ началась, я бы сказал, новая эпоха в общественной жизни Белоруссии, дотоле небывалое по своей национально-русской энергии; никогда еще тут не била таким ключом русская национальная мысль. Минск стал большим русским центром, куда потянулись нити из всех конечностей Белоруссии. На обеде по случаю открытия газеты присутствовали, как после я увидел, главнейшие сотрудники газеты, некоторые предводители дворянства и земские начальники. О некоторых из них необходимо сказать. Это: старший врач городской больницы д-р Иван Устинович Зданович, управляющий отделением Государственного банка Александр Никанорович Беляев и еврей Марк Карпович Шофэр. Зданович — природный белорус, духовного происхожденья, женатый на польке, большой умница, остряк, отлично знавший польские язык и обычаи; он являлся незаменимым разгадчиком польских хитросплетений; читать его статьи, выходившие под псевдонимом, было одним удовольствием; о интересности личного общения с ним я уже и не говорю; как доктор, он всегда пользовал мою семью. — А.Н. Беляев — человек крупного калибра, прирожденный журналист-сатирик; его стихотворения, эпиграммы, сатиры на наших „передовых деятелей“ читались с восторгом». [157] Со страниц «Минских епархиальных ведомостей» Д.В. Скрынченко советовал духовенству всячески поддерживать ее и рекомендовать русскому православному населению. [158] Более того, он полагал, что «если у духовенства нет своих средств на выписку „Минского слова“, пусть выписывает ее на церковные. И это будет только делом справедливости: газета стоит на позиции русской народности и Православия». [159] Основным для Дмитрия Васильевича было то, что «во всех номерах красной нитью проходит полный национального достоинства отпор наглому натиску католицизма и полонизма». [160]
Дмитрий Васильевич стремился сделать «Минское слово» действенным органом западнорусизма, эта работа приносила наряду с удачами немало проблем. Однажды он в сердцах писал: «Да и естественно: что, кроме огорчений и душевных мук дает такая работа? Материальных же выгод вы у нас в Минске от такой работы не найдете. Разве поддерживала местная гражданская власть хоть чем-нибудь нашу единственную во всем Северо-западном крае газету „Минское слово“? Совершенно наоборот! „Минское слово“ считалось и считается в глазах нашей бюрократии беспокойным и вредным (конечно, для бюрократии) органом. Я лично имею от газетного издательства только один результат: расстройство здоровья и три судебных дела…» [161]
По воспоминаниям Дмитрия Васильевича, губернатор Эрдели потребовал через Министерство внутренних дел закрытия газеты, так якобы она «взяла демагогической тон», следствием чего стал бунт крестьян Игуменского уезда. [162] На самом деле крестьяне, изнемогавшие от поборов некоего польского помещика, отказались выполнять работы. «Разговаривая с помощником министра Сергеем Ефимовичем Крыжановским по поводу обвинения меня в возбуждении «игуменского бунта», я с горечью сказал ему: «Какая странная и страшная ирония судьбы — представитель власти преследует газету национальную и людей, государственно мыслящих; вы, товарищ министра, это видите, соглашаетесь со мной и не можете заставить губернатора не делать неправды, не уберете его от нас.» — «А что я могу поделать, — сказал Крыжановский, — если Эрдели имеет большие связи: брат его служит в свите Его Величества. Даже у Столыпина часто опускаются руки…». [163] Позднее давая оценку этим событиям, Д.В. Скрынченко пришел к неутешительным выводам о природе российской власти. Он писал, что «Россией правил не русский народ, а правило дворянское сословие, поэтому вся система госуправления, построенная на принципах сословности, привела к разложению аппарата управления». Слабость национальной идеи в обществе, о чем с тревогой и многократно писал Дмитрий Васильевич, привела к отрыву государства от общества. «Эти сатрапы, — писал он, — конечно, не чувствовали, на каком вулкане они сидят». [164] Ошибка властей, по его мнению, заключалась в том, что они отталкивали тех, кто их поддерживал и стремился укрепить российскую государственность. «Когда теперь, вдали от Родины и от того времени вспоминаешь все это, всю эту гадкую игру властей, то невольно думаешь, что гром над нашей Родиной, разложившейся от центра до периферии, должен был разразиться, что власть прогнила в корне». [165] Следует отметить, что само течение событий в 1905 — 1906 гг. приводило Дмитрия Васильевича к необходимости изменений в обществе, заставляло задумываться над причинами индифферентности государственной власти. Одной из таких причин он в который раз называл позицию дворянства, которое «уже зарекомендовало себя безразличным отношением к родине…» [166]
Однажды, придравшись к какому-то выражению, губернатор приказал оштрафовать газету на 300 рублей. Как редактор Д.В. Скрынченко обжаловал указ в суде, который обязал администрацию вернуть взысканные деньги. Однако Казенная палата под разными предлогами затягивала выплаты, которые так и не были сделаны. Невзирая на отсутствие политической поддержки со стороны властей, Дмитрий Васильевич продолжал издание и редактирование «Минского слова», что отнимало у него все больше времени. Об этом говорит уменьшение количества материалов, опубликованных им в 1911 году. По отношению к губернским властям он был настроен по-прежнему критически. «Всякая провинциальная администрация, — писал он, — крепко придерживается одного положения: «у нас все обстоит благополучно». [167] Иногда «Минское слово» публиковало весьма острые материалы о положении крестьян. В июле 1911 г. газета напечатала статью агронома Л. Каликинского о бедственном положении крестьян в Бобруйском и Игуменском уездах. [168] По прочтении статьи напрашивался один вывод — хуже быть не может. Вполне возможно, что этот материал усилил недовольство губернатора редактором. Кроме того, Дмитрий Васильевич стремился поддерживать широкие контакты с общественностью, для чего осуществлял прием просителей на дому. Иногда в «Минском слове» встречалось такое объявление: «По делам газеты издатель Д.В. Скрынченко принимает посетителей у себя на квартире от 6 до 7 вечера».
Вскоре ситуация резко изменилась. Ухудшилось здоровье минского Преосвященного Михаила, который поддерживал Д.В. Скрынченко в его начинаниях, и в конце мая 1912 г. он скончался. «Я и мои единомышленники, — писал Дмитрий Васильевич, — потеряли в нем и моральную и материальную поддержку». [169] На место архиепископа Михаила был назначен ректор Виленской духовной семинарии викарный епископ Иоанн (Поммер). Новый Владыка, по словам Дмитрия Васильевича, «быстро сошелся с губернатором Я.Е.Эрдели, стал осуждать деятельность епископа Михаила». [170] Размолвка с новым епископом у Дмитрия Васильевича произошла из-за уволенного ранее из «Минского слова» секретаря газеты М.К. Шофэра — власти потребовали от издателя восстановить его в ранее занимаемой должности. Дмитрий Васильевич так вспоминал об этих событиях. «Человек хитрый, толковый и угодливый, он успевал, от времени до времени, обхаживать всех сильных для газеты лиц — архиерея, Здановича, Беляева, губернатора и т. д.; мне он старался угодить, как может это делать лишь еврей: и билет в ложу принесет для театра, и в концерт первые места и т. д. Так как я, занятый множеством дел, не успевал вникать в черновую часть газеты, — экспедицию, театральную хронику и т. п., то все это вел Шофэр и, как я после убедился, из всего этого извлекал пользу и корысть для себя; печатание объявлений, их расценка — из всего этого он находил барыш для себя; не зная всего этого, а видя его расторопность, я ценил этого еврея и оказывал ему всяческие знаки внимания; в записочках ему я, например, писал: «дорогой М.К., исправьте то-то». Все эти записочки он тщательно собирал и использовал где было ему нужно: «вот-де, каким доверием я пользуюсь». Один раз он попросил отпуск, который я ему охотно дал. Во время этого отпуска я вдруг узнаю, что он получает жалованье от театра, концертирующих лиц и т. п.; заведующий театром был немало смущен, принеся, во время отпуска Шофэра, деньги газете, которых раньше газета никогда не видела и которые поступали лишь в карман этого еврея; оказалось далее, что один из банков платил деньги якобы газете, а на самом деле этому иудею… Т. е. выходило, что газета может продаваться. Все это так меня поразило и возмутило, что я, по возвращении Шофэра из отпуска, заявил ему, что он больше не секретарь газеты. Отсюда начинается та борьба, которая, при вышеуказанных выше отношеньях с губернатором, заставила меня закрыть газету, доставив удовольствие всем врагам русской государственности и губернатору Эрдели». [171] Еще в январе 1912 г. в «Минском слове» появилось письмо провинциального священника, в котором тот писал, что «будто высшей властью был ребром поставлен вопрос о переводе из Минска Д. Скрынченко». [172] Причиной недовольства верхов неизвестный священник называл критику администрации и увольнение Шофэра.
Вот что произошло дальше: «Шофэр, по удалении из газеты, делал следующее: он очень сблизился с бывшим моим приятелем А.Д. Петровым, попавшим из земских начальников в правители канцелярии губернатора, и с священником Петром Сущинским из местечка Изяславля. Симпатии первого он приобрел, оказывая мелкие услуги его тщеславной невенчанной жене Анне Павловне, довольно грубой, хотя и умной женщине. А.Д. Петров, обласканный губернатором и постоянно вращавшийся в сфере интересов его и его семьи, хотел и меня втянуть сюда, приглашал от имени губернаторши Веры Петровны играть к ней в винт, но на это я не пошел, считая губернатора вредным для русского дела в крае. Тогда, чтобы парализовать «Минское Слово»,… губернатор, вместе с Петровым, Сущинским и Шофэром, тоже открыли газету [173] и тоже при поддержке правительства, которая начала полемизировать с моей газетой. Получился сплошной курьез: две газеты, пользовавшиеся правительственной субсидией, дрались между собой, на радость евреев и поляков губернии; при всем нежелании полемизировать, приходилось отвечать на клеветы Шофэра. Я видел, что при таком положении вещей, русскому делу приносится лишь вред и все чаще стал думать о закрытии своей газеты». [174] И далее: «Не ограничиваясь этой газетой, та же компания, видя, что Петроград равнодушно относится к борьбе двух русских газет, но, боясь все же слишком зарываться в полемике, открыла еще один низкопробного характера листок, который стал якобы издавать ранее уволенный мной хроникер И.З. Опрасков, специально для травли меня. Опрасков бедный, полупропащий, малообразованный человек, по существу не злой; нужда заставила его идти на подлость. Впоследствии он прислал мне покаянное письмо». [175]
Закрытие «Минского слова» было ускорено изменениями на политической арене. Ставший после убийства П.А. Столыпина Председателем совета министров В.Н. Коковцов не пользовался поддержкой националистически настроенной общественности, кроме того, он явно поддерживал губернатора Я.Е. Эрдели. [176] 15 июня 1912 г. вышел последний номер «Минского слова». В передовой статье Дмитрий Васильевич писал, что газета не может более выходить при явном противодействии властей. [177] Статья вызвала гнев со стороны губернатора, в редакции был произведен обыск, тираж последнего номера конфискован, а редактора обвинили в разжигании агитации против властей.
Вот как вспоминал об этом Дмитрий Васильевич: «Считая, что издание «Минского Слова» теперь не отвечает ни местному, ни общему курсу, бороться же с сильными властями означало, в лучшем случае, лить воду на мельницу, и это тем более, что полицеймейстер Д.А.Соколов пустил снова слух, что меня в удобный момент схватят и заключат в сумасшедший дом, я решил прекратить издание газеты, что и сделал 15 июня 1912 года. В прощальной передовой статье я указывал, что газета не может идти при сложившихся обстоятельствах, при явном противодействии властей. К этим строкам придрался губернатор, произвел обыск в редакции в моем отсутствии и конфисковал весь номер газеты; не пропали лишь номера, которые были уже сданы на почту; кроме того, я был предан суду по 1034 ст. пп.3 и 4 Уголовного Уложения за возбуждение против властей. Когда я жаловался прокурору Вик. И. Туношенскому и требовал возвращенья конфискованных №№ газеты, то он сказал мне: «знаете ли, неудобно мне ставить губернатора в такое положение, хотя он и неправ и допустил произвол"… Туношенский часто играл в винт с губернаторшей… Обвиненье меня по 1034 ст. рассматривалось в окружном суде 4 ноября 1912 г.; я был оправдан; этим, значит, был обвинен губернатор за свой произвол, но это не сопровождалось для него какими-либо неприятными последствиями. Для меня уже давно было ясно, что тогдашняя наша власть «била по своим», по выражению Достоевского, и рано или поздно она должна была пожать плоды своей неумной, а иногда и преступной политики». [178] Будучи верен своим принципам, и не желая уступать давлению, Дмитрий Васильевич закрыл газету.
После кончины епископа Михаила (Темнорусова) епархиальным преосвященным был назначен викарный епископ Иоанн (Поммер). К этому времени в Минском отделе Всероссийского национального союза (о чем речь пойдет ниже) сложилось две группировки, вернее два отдела, Со смертью епископа Михаила соперничество между двумя существовавшими отделами ВНС прекратилось, и две группировки слились в одну организацию. Вот что об этом событии сообщал «Вестник ВНС»: «Образовавшиеся две группы националистов — архиерейская и земская, объединились. Объединение завершилось устранением председателя архиерейской группы Скрынченко от редактирования «Минского слова». [179]
С «Минским словом» у Дмитрия Васильевича был связан большой, творческий период жизни, политической борьбы за русскую национальную идею. Поэтому ликвидация «Минского слова» стала для него символическим актом. Вот что он вспоминал: «… скажу о том, как я ликвидировал «Минское слово». Газета эта причинила мне много страданий, не говоря уже о труде. Малейшая неточность хроникера, малейший недосмотр, вполне естественный в большом и спешном деле, все это становится в минус редактору. Каждый день новые заботы, новые волнения, погоня за новостями, чтобы не отстать в этом отношении от европейских газет. Я не раз говорил себе: «Газета — это воз, в который я запрягся добровольно и бескорыстно, из любви к Родине, епископу Михаилу и милым русским людям, воз, который никогда нельзя вывезти». Особенно должна быть доверчивость к секретарю газеты, а у меня ее не было, между тем он выпускал газету из печати. Один раз Шофэр позволил себе такое пошлое выражение: «мы не заглядываем под чужие одеяла»; прочитав это, я не мог обедать; стыдно было за печатное слово. Видя, чем закончилась моя работа для Родины, я решил ликвидировать газету, чтобы в моем доме не оставалось о ней никаких напоминаний. Приборы, ножницы, портреты я раздал служившим в газете, а хлам — портьеры, стулья, столы и т. п. я пусти в продажу старьевщикам; они, как паразиты, рылись в мусоре, перетряхивая даже подстилки, а я в этом находил какое-то самоудовлетворение: «Ройтесь, паразиты, скорее поедайте остатки от того, на что я наматывал свои нервы, и что вместе с вами разрушала наша же русская власть…» [180]
Вадим Борисович Колмаков, кандидат философских наук, Воронежский университет
СНОСКИ:
1 — Партия «Союз 17 октября». Протоколы съездов и заседаний ЦК. Т.1. 1905−1907. М., 1996. С. 8.
2 — Там же. С. 71.
3 — Там же. С. 7.
4 — Скрынченко Д. Не лайтесь! // Минское слово. 1906. 25 ноября (№ 18).
5 — Скрынченко Д. Не лайтесь! // Минское слово. 1906. 25 ноября (№ 18).
6 — Русским избирателям. // Минское слово. 1906. 15 ноября (№ 10).
7 — Скрынченко Д. Об автономии Польши и роли поляков в Северо-Западном крае. // Минские епархиальные ведомости (далее — МЕВ), 1906. № 23. Ч.неоф. С. 677.
8 — Там же. С. 675.
9 — Там же. С. 675.
10 — Там же. С. 675.
11 — Там же. С. 677.
12 — Там же. С.673−674.
13 — Там же. С. 677.
14 — Там же. С. 677.
15 — Там же. С. 679.
16 — Казбаненко В.А. Партийные фракции в I и II Государственных думах России. 1906−1907. М., 1996. С.68−71.
17 — Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С. 15.
18 — Партия «Союз 17 октября». Протоколы съездов и заседаний ЦК. Т.1. 1905−1907. С. 370.
19 — Там же. С. 141.
20 — Там же. С. 11.
21 — Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С. 15.
22 — Там же. С. 17.
23 — Там же. С. 17.
24 — Там же. С.18
25 — Партия «Союз 17 октября». Протоколы III съезда, конференций и заседаний ЦК. Т.2. 1907−1915. М., 2000. С. 19. И. Чигирев — бывший полицейский чиновник, частный поверенный, председатель могилевского отделения Союза 17 октября. — Там же. С. 370.
26 — Скрынченко Д. По поводу текущих событий.//МЕВ, 1908. № 5. Ч. неоф. С.112−113.
27 — Скрынченко Д. Умер Михаил-Густав Карлович Шмид. // МЕВ, 1909. № 23. Ч. неоф. С. 596.
28 — Правые партии. Документы и материалы. Т.1. 1905−1910. М., 1998. С.456−466.
29 — Скрынченко Д. Католическая мораль в приложении к почившему уже Г. К.Шмиду. // Минское слово. — 1909. 5 дек. (№ 872).
30 — Там же.
31 — Партия «Союз 17 октября». Протоколы съездов и заседаний ЦК. Т.1. 1905−1907. С. 137.
32 — Там же. С. 138.
33 — Там же. С. 138.
34 — Там же. С. 138.
35 — Там же. С. 377.
36 — Там же. С. 201.
37 — Скрынченко Д. Октябристский развал и Гучковское запугивание. // Минское слово. 1909. 29 марта (№ 680).
38 — Скрынченко Д. Октябристская злоба и ханжество. // Минское слово. 1909. 22 сент.(№ 814).
39 — Программы политических партий России. Конец XIX — начало XX вв. М., 1995. С. 343.
40 — Партия «Союз 17 октября». Протоколы съездов и заседаний ЦК. Т.1. 1905−1907. С. 344.
41 — См.: МЕВ, 1907. № 10. Ч. неоф. С. 297.
42 — Скрынченко Д. Октябристы и кадеты. // Минское слово. 1907. 14 июня (№ 176).
43 — Партия «Союз 17 октября». Протоколы съездов и заседаний ЦК. Т.1. 1905−1907. С. 344.
44 — Там же. С. 343.
45 — Казбаненко В.А. Партийные фракции в I и II Государственных думах России. 1906−1907. С.19
46 — Скрынченко Д. По поводу воззвания Центрального комитета партии «17 октября». // Минское слово. 1907. 13 июня (№ 175).
47 — Скрынченко Д. Письмо в редакцию. // Минское слово. 1908. 9 янв.(№ 572).
48 — Скрынченко Д. По поводу текущих событий. // МЕВ, 1908. № 18. Ч. неоф. С. 556.
49 — Там же. С. 557.
50 — Скрынченко Д. Октябристы и кадеты. // Минское слово. 1907. 14 июня (№ 176).
51 — Там же.
52 — Партия «Союз 17 октября». Протоколы III съезда, конференций и заседаний ЦК. Т.2. 1907−1915. С. 62.
53 — Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С. 18.
54 — Партия «Союз 17 октября». Протоколы съездов и заседаний ЦК. Т.1. 1905−1907. С. 11.
55 — Партия «Союз 17 октября». Протоколы III съезда, конференций и заседаний ЦК. Т.2. 1907−1915. С. 487, прим. 86.
56 — Там же. С. 119.
57 — Там же. С. 119.
58 — Там же. С. 119.
59 — Скрынченко Д. Минск, 23 декабря. // Минское слово. 1909. 23 дек. (№ 887).
60 — Там же.
61 — Там же.
62 — Скрынченко Д. Открытое письмо думским октябристам. // Минское слово. 1909. 25 дек. (№ 889) Открытое письмо первоначально появилось в журнале «Прямой путь», который издавался Главной палатой Русского народного союза им. Михаила Архангела в лице В.М.Пуришкевича. См.: Скрынченко Д.В. Открытое письмо думским октябристам. // Прямой путь. 1909. 10 дек. С. 38−39.
63 — Смирнов А.Ф. Государственная дума Российской империи. 1906−1917. Историко-правовой очерк. М., 1998. С. 392.
64 — Скрынченко Д. Открытое письмо думским октябристам. // Минское слово. 1909. 25 дек. (№ 889)
65 — Там же.
66 — Там же.
67 — Смирнов А.Ф. Государственная дума Российской империи. 1906−1917. Историко-правовой очерк. С.373−374.
68 — Там же. С.374−375.
69 — Глинка Я.В. Одиннадцать лет в Государственной думе. 1906−1917. дневник и воспоминания. М., 2001. С. 81.
70 — Скрынченко Д. Центральному комитету партии «Союз 17 октября». // Минское слово. 1910. 21 февр. (№ 934).
71 — 1905 год у Беларусi. Менск, 1926. С.5−6.
72 — Там же. С. 6.
73 — Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С. 14.
74 — Курлов П.Г. Гибель императорской России. М., 1991. С. 47.
75 — 1905 год у Беларусi. С. 69. Бунт в духовной семинарии имел место 14 февраля 1905 г.
76 — Там же. С.7−8.
77 — Там же. С. 8.
78 — Там же. С. 10.
79 — Там же. С. 10.
80 — Солженицын А.И. Двести лет вместе.(1795 — 1995). Ч.1. М., 2001. С. 339.
81 — 1905 год у Беларусi. С.8−9.
82 — Солженицын А.И. Двести лет вместе.(1795 — 1995). Ч.1. С. 364.
83 — 1905 год у Беларусi. С.12−13.
84 — Там же. С.18; См.: C.22−25, 29−30.
85 — Там же. С. 31.
86 — Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С. 14.
87 — 1905 год у Беларусi. С. 45.
88 — Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С.25−26.
89 — 1905 год у Беларусi. С. 54.
90 — 1905 год у Беларусi. С.54−55.
91 — Курлов П.Г. Гибель императорской России. С.52−53.
92 — Там же. С.52−53.
93 — 1905 год у Беларусi. С. 56.
94 — Курлов П.Г. Гибель императорской России. С. 53.
95 — Документы и материалы по истории Белоруссии. (1900−1917). Т. III. Мн., 1953. С. 428.
96 — Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С. 15.
97 — Белорусская ССР. Краткая энциклопедия. Т.5. Мн., 1982. С. 547.
98 — Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С. 15.
99 — Скрынченко Д. С Новым годом! // МЕВ, 1907. — № 1. Ч. неоф. С. 1.
100 — Там же. С.2
101 — Слово демагог в начале прошлого века часто употреблялось в своем исконном значении — вождь народа.
102 — Скрынченко Д. Должен же «он» прийти. // Минское слово. — 1907. 6 июля (№ 193).
103 — Скрынченко Д. С Новым годом. / МЕВ, 1906. № 1. Ч. неоф. С. 1.
104 — Скрынченко Д. По поводу текущих событий. // МЕВ, 1906. — № 10. Ч. неоф. С. 276.
105 — Скрынченко Д. Анархическая нация. // Минское слово. 1910. 5 янв.(№ 895).
106 — Крыжановский С.Е. Заметки русского консерватора. // Вопросы истории. 1997. № 3. С. 125.
107 — Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С. 8.
108 — Там же. С. 24.
109 — Тихомиров Л.А. Критика демократии. М., 1997. С. 653.
110 — Скрынченко Д. Бодро вперед. // Минское слово. 1908. 1 янв. (№ 328).
111 — Скрынченко Д. По поводу текущих событий. // МЕВ. 1906. № 14. Ч. неоф. С. 381.
112 — См. там же. С. 382.
113 — Скрынченко Д. По поводу текущих событий. Нельзя медлить. // МЕВ. 1906. № 16. Ч. неоф. С. 428.
114 — Там же. С. 428.
115 — Крыжановский С.Е. Записки русского консерватора. // Вопросы истории. 1997. № 3. С. 137.
116 — Скрынченко Д. По поводу текущих событий. Нельзя медлить. // МЕВ. 1906. № 16. Ч. неоф. С. 429.
117 — Там же.
118 — Скрынченко Д. По поводу текущих событий. Нельзя медлить. // МЕВ. 1906. № 16. Ч. неоф. С. 429.
119 — Там же. С. 430.
120 — Скрынченко Д. «В своей статье…» // МЕВ, 1906. № 18. Ч. неоф. С. 507 — 508.
121 — Скрынченко Д. Серьезная нужда. // Минское слово. 1909. 19 дек. (№ 884).
122 — Скрынченко Д. Будьте осторожны! // Минское слово. 1910. 10 янв. (№ 899).
123 — Скрынченко Д. «В своей статье…» // МЕВ, 1906. № 18. Ч. неоф. С. 510.
124 — Скрынченко Д. По поводу текущих событий. // МЕВ, 1906. № 19. Ч. неоф. С. 535.
125 — Там же. С.536−537.
126 — Там же. С. 537.
127 — Письмо белоруса-католика в редакцию. // МЕВ, 1906. № 22. Ч. неоф. С.644−646.
128 — Скрынченко Д. Ответ католику и воззвание к белорусскому народу. // МЕВ, 1906. № 22. Ч. неоф. С. 648.
129 — Там же. С. 648.
130 — Скрынченко Д. Ответ католику и воззвание к белорусскому народу. // МЕВ, 1906. № 22. Ч. неоф. С. 650.
131 — «От комитета Минского отдела РОС». // Минское слово. 1907. 26 апр. (№ 138). С. 1.
132 — Речь Д.В. Скрынченко на собрании «Русского окраинного союза». // Минское слово. 1907. 5 сент. (№ 239).
133 — Скрынченко Д. О Русском Окраинном Союзе. // МЕВ, 1907. № 3. Ч. неоф. С. 71.
134 — Скрынченко Д. Национальный праздник. // МЕВ, 1907. № 4. Ч. неоф. С. 89.
135 — Минское слово. 1907. 8 марта (№ 99). С. 1.
136 — Минское слово. 1907. 29 сент. (№ 257). С. 3.
137 — Скрынченко Д. По поводу текущего момента. // МЕВ, 1907. № 12. Ч. неоф. С. 377.
138 — Крыжановский С.Е. Записки русского консерватора. // Вопросы истории. — 1997. № 4. С. 119.
139 — Скрынченко Д. По поводу текущих событий.// МЕВ, 1907. № 12. Ч. неоф. С. 379.
140 — Скрынченко Д. От Комитета «Русского Окраинного Союза». // МЕВ, 1907. № 21. Ч. неоф. с. 415.
141 — Там же. С. 416.
142 — Скрынченко Д. Славяне и поляки Австро-Венгрии. // Минское слово. 1910. 15 янв. (№ 903). С. 1.
143 — Крыжановский С.Е. Записки русского консерватора. // Вопросы истории. 1997. № 3. С. 127.
144 — Скрынченко Д. К оздоровлению края. // МЕВ, 1909. № 10. Ч. неоф. С. 225.
145 — Там же. С. 226.
146 — Там же. С. 226.
147 — Скрынченко Д. Между прочим. // Минское слово. 1908. 1 янв. (№ 328).
148 — Скрынченко Д. Паразитам. // Минское слово. 1911. 29 мая (№ 1289).
149 — Скрынченко Д. Правая, левая, где сторона? // Минское слово. 1911. 17 апр. (№ 1259). С.4−5.
150 — Скрынченко Д. Будьте осторожны! // Минское слово. 1910. 10 янв.(№ 899).
151 — Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С. 15.
152 — Там же. С. 16.
153 — Там же. С. 16. В «Записке» МВД, составленной в октябре 1915 — феврале 1916 гг., бывший минский губернатор Я.Е. Эрдели был назван «злым гением национальных деятелей». — Правые партии. Документы и материалы. Т.2, 1911−1917 гг. М., 1998. С. 667.
154 — Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С. 19.
155 — Скрынченко Д. Бодро вперед. // Минское слово. 1908. 1 янв. (№ 328).
156 — Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С. 13.
157 — Там же. С. 16.
158 — Скрынченко Д. Вниманию духовенства. // 1906. № 4. Ч. неоф. С. 710.
159 — Там же. С. 710.
160 — Там же. С. 710.
161 — Скрынченко Д. Полемика от наболевшего сердца. // МЕВ, 1909. № 5. Ч. неоф. С. 113.
162 — Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С. 20.
163 — Там же. С. 20.
164 — Там же. С. 23.
165 — Там же. С. 24.
166 — Скрынченко Д. По поводу текущих событий. // МЕВ, 1906. № 14. Ч. неоф. С. 382.
167 — Скрынченко Д. Письмо в редакцию. // Минское слово. 1908. 9 ноября (№ 572).
168 — Минское слово. 1911. 27 июля (1136). С. 3.
169 — Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С. 21.
170 — Там же. С. 21.
171 — Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С. 22.
172 — Провинциальный священник. Письмо в редакцию. // Минское слово. 1912. 6 января (№ 1458). С. 4.
173 — Это были «Минские ведомости». Они выходили с июля по декабрь 1911 г. как еженедельник. С 1 января 1912 г. газета выходила под названием «Минские ежедневные ведомости». Последний ее номер вышел 16 июня 1912 г.
174 — Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С. 23. См., например, Скрынченко Д. Корчи и конвульсии «Минских ведомостей». // Минское слово. 1912. 3 апр. (№ 1527). С. 2.
175 — Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С. 23. И.П. Опрасков редактировал предвыборный обличительный листок «Долой маски» с 9 по 17 сентября 1912 г. — Периодическая печать Белоруссии 1817−1916. Библиографический указатель. Мн., 1960. С. 36.
176 — Еще в Киеве после убийства П.А.Столыпина В.Н. Коковцова посетила делегация националистов Юго-западного края (П.Н. Балашов, Д.Н. Чихоев, Потоцкий и проф. Чернов). Они довели до его сведения, что ему «партия не доверяет и очень опасается, что моя политика будет совершенно иная, чуждая ясным национальным идеалам, и проникнется слишком большими симпатиями к Западу, следовательно, к элементам международного комитета — инородческим». — Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Воспоминания. 1903 — 1919. Кн. 1. М., 1992. С. 413.
177 — Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С. 23.
178 — Там же. С. 23.
179 — Вестник всероссийского национального союза. 1912. № 8. С. 5.
180 — Скрынченко Д. Мои воспоминания (рукопись в архиве автора). С. 24.
http://rusk.ru/st.php?idar=111870
|
|
