 |
| Православие.Ru | Протоиерей Валерий Ильин | 29.06.2007 |
Детство
Я родился в 1947 году, в деревне Фофаново Завидовского района Калининской области. Мои родители были простыми людьми: мама — уборщица, отец плотничал. Он из казаков, был репрессирован, сидел в тюрьме. Наша семья не была религиозной, дома даже образов не было. Но меня с детства вел Божий Промысл. Мне было 10 лет, когда я домой принес икону святителя Феодосия Черниговского, что подарил мне крестный. А крестная дала крест серебряный. Она была 1892 года рождения, имела настоящую веру, изучала закон Божий в Мариинской гимназии в Твери. Венчалась в 1912 году. А после революции ее семью раскулачили. Сегодня я понимаю, что она боялась советской власти. Помню, как она привела меня, двенадцатилетнего мальчишку, первый раз в Успенский храм. Была ночная служба, и я уснул. Разбудила она меня пасхальным «Христос воскресе!». Потом мы 18 километров шли с поселка Новозавидово домой.
С той Пасхи мне на сердце и легло: хотелось хоть что-то о Боге прочитать. А ведь тогда и не было ничего. Я брал журнал «Наука и религия» и читал «между строчек». Позже я узнал, что многие поступали так же. Вот по этому-то журналу, в общем не полезному, я и знакомился с верой и святыми, со Священным Писанием. Жили у нас в деревне и репрессированные монахини, монастырь которых закрыли. Когда я стал ходить в церковь, то познакомился с ними, получил от них Евангелие и книжки старинные, между прочим творения святых Иоанна Златоуста и Иоанна Кронштадтского.
Первая икона, которую я в своей жизни увидел, хранилась в папином чемодане — маленький образок преподобного Сергия, где он предстоит своим лежащим в гробу родителям. Потом я его как-то (сам не зная зачем) отдал одной из монахинь — матушке Валентине, а когда хотел взять назад, оказалось, что матушка ее уже передала кому-то. Матушка Валентина была особенно добра ко мне, однажды подарила Библию в кожаном переплете, сказав при этом: «Она тебе пригодиться». Эта Библия у меня до сих пор цела.
Путь в Церковь
Когда мне было 14 лет, погиб отец: утонул в Московском море. Представьте, каково было моей маме! У нее зарплата всего триста рублей. Моя старшая сестра уже была замужем, помогать маме надо было мне. Мама тогда работала в Завидове на фабрике игрушек, и директор Иван Осипович Бодонов пошел ей навстречу: пристроил меня трудиться четыре часа в день. Я выучился на стеклодува елочных украшений и проработал до самой армии. Служил в Воронеже. А в 20 лет я женился. Матушка моя была из нерелигиозной семьи. Десять лет мы прожили невенчанные. Жили так: она к маме идет, а я в церковь. Она себе скоромное готовит, я — постное. Но я не навязывал ей своих убеждений, жили как выходило. Мне очень хотелось стать священником, но жена была против этого. И вот однажды я сказал ей: «Катя, я без Церкви не могу».
За благословением я поехал в лавру к своему духовнику отцу Кириллу. Батюшка всю мою нелегкую историю внимательно выслушал и молчит. Я тогда еще «сумничал», сказав, что неверующая жена освящается верующим мужем. Он продолжил: «А неверующий муж освящается верующей женой». Потом так строго: «Не ищи уловки в Священном Писании». И говорит, что раз жена упорствует, то благословляю развод. Я очень испугался и спросил: «Батюшка, но я же ее люблю, и дочка у нас есть, как же так? Может быть, годик помолимся совместно, и Господь все устроит?» Он согласился, мол, хорошо, давай так.
Всю обратную дорогу из лавры я просил Богородицу, чтобы Она все управила и нам с женой не разводиться. Молился так: «Матерь Божия, видишь, как жену люблю. Прошу, брак наш сохрани, а мне болезнь пошли». Приехал домой, рассказал, что батюшка благословил развод. Жена запричитала: «Да что же это такое! Вот они, монахи, какие!». Объясняю ей, что он по любви к нам так поступает. Еще сказал, что если развестись, то возврата ей нет. Если же повенчаемся, меня рукоположат, а ей не понравится — разведемся. Жена согласилась венчаться. Мы о венчании ни моей, ни ее маме не сказали. Нас отец Николай Васеченков повенчал, и никто про это больше не знал. А я с тех пор заболел сердцем. После венчания я написал владыке Гермогену (Орехову), управлявшему Калининской епархией, прошение. К тому времени я уже лет десять в храме прислуживал, пел на клиросе, помогал батюшкам.
Через какое-то время вызывает меня директор фабрики и говорит: «Надо же, додумался: патриарху написал!». Я объяснил, что не патриарху, а правящему архиерею. Это было в брежневское время. Отпускать меня с работы или нет, решала парторганизация. Мне устроили целое судилище. Я их слушал, слушал, а потом и сказал: «Почему наша вера дает вам основание считать нас врагами? Христос всех нас любит одинаково. А у вас все по-другому. Если что-то случилось, так вы сразу орете: „Дай!“. И не понимаете того, что только Бог все дает. Если сейчас разверзнется потолок и посыплются деньги, то вы мирно их не поделите, а передеретесь и убивать друг друга станете. А мы, православные, не кричим, а просим: „Подай, Господи“. И живем потихоньку с Божией помощью».
Директору потом сказал, что рукоположат меня в воскресенье, так что в понедельник у него будет в штате диакон. Он спросил, не вернусь ли назад. Я заверил, что нет, сказал: «Укрепи меня Господи, взявшись за плуг, назад не оборачиваются». Тогда директор попросил помолиться за него. Я пообещал и тоже попросил, чтобы вокруг жены, которая оставалась работать на фабрике, шуму особого не поднимали.
Начало служения
26 февраля 1978 года в неделю о блудном сыне владыка Гермоген рукоположил меня в диакона. Служить меня назначили Торжок, но совсем скоро архиерей отправил меня в Бологое. Священник там был человек неплохой, но его жена Глафира, прости Господи! все строила козни и настраивала его против меня. Посетовал я владыке, мол, сам еще неопытный, а там как на лезвии бритвы. Он признался, что именно по этой причине и послал меня туда. Спросил, останусь ли или нет? Я ответил: «Как благословите…»
В Бологом прослужил девять месяцев. Помогал мне и утешал меня отец Василий из Вышнего Волочка, а скорбей мне хватало. Вот, например, приближается Пасха, мы убираемся в алтаре, а там все годами нечищеное. Я оклад Евангелия начистил, а священник пальцем провел и показывает: мол, видишь… А еще почистил, он второй раз — пальцем. И третий… На Пасху за стол меня не пригласил, а я жил в Бологом один: семья в Новозавидове. Так мне было горько и обидно… Хотел было поехать к отцу Василию в Волочек, но передумал: не хотелось портить ему светлый праздник Воскресения Христова. Поплакал в одиночестве и сказал себе: «Успокойся, Господь все устроит». Так и смирялся там. Жил на квартире у рабы Божией Антонины. Она такая вся деревенская была, совсем крестьянка. Холодец варила «с запахом» и всегда мне предлагала. Меня воротит от этого угощения, но я ем и нахваливаю. Слава Богу, родители с детства приучили к человеку иметь уважение.
Когда владыку Гермогена переводили в другую епархию, он, уезжая, говорил: «Жалко, что отца Валерия не успел рукоположить, но, надеюсь, владыка Алексий досвятит». Я после его отъезда домой приехал, а матушка ну причитать, что, мол, владыка знакомый уехал, так ты теперь и останешься диаконом. Успокаивал ее, говоря: «Не переживай, Екатерина, Господь ведь всем управляет». И 29 октября 1978 года на праздник сотника Лонгина меня рукоположили в священники. Хиротонию совершал владыка Алексий (Коноплев), переведенный к нам из Краснодара. Я стал его первым ставленником. И десять лет до самой его смерти в 1988 году я был самым близким к нему человеком вместе с нынешним архиепископом Тверским Виктором, который тогда был еще архимандритом.
После рукоположения в священники я два года ездил служить по всей епархии, пока не попал в аварию под Кашиным. Владыка очень испугался тогда и, успокаивая мою жену, пообещал ей, что теперь я буду служить дома. Он желал, чтобы я служил в Твери в соборе, предлагал назначить ключарем и настоятелем. Я сказал, что сделаю так, как он благословит, но просил не отнимать моей радости — служить на родине, в Завидове. Так я и остался в Завидове. Я прирос к этому месту, могу с закрытыми глазами сказать, где в храме какая икона находится.
Любовь к этому месту росла годами. Еще когда читал на клиросе, то помогал служившим здесь батюшкам — сначала отцу Николаю, который по дружбе оставлял ночевать у себя, потом, после его перевода в Тверь, отцу Петру. Отец Петр был стареньким. И я после службы прибирался в храме, а потом шел к батюшке домой: на неделю воды наносить, дров наколоть и т. д. Я считаю, что это не просто так было. Бог подавал в храме прислужить и еще помимо этого доброе дело сделать.
Про КГБ
В первый раз с «конторскими» я столкнулся еще при отце Николае. Хоть брежневские времена были не такие злые по отношению к Церкви, как хрущевские, но КГБ все равно не спало. У нас за нами присматривал Ляхов Леня. Он несколько раз меня в лес увозил, задавал там вопросы про батюшек и запрещал говорить им об этих поездках. Я кивал головой, но сам передавал отцу Николаю, чем «контора» интересовалась. Предлагали мне улучшить мои жилищные условия: я жил тогда в девятиметровой квартире. Но я ответил, что мне взамен предложить нечего, а предавать я никого не буду.
Потом, когда я уже был батюшкой, Конаковский район курировал Павел Прокопьевич. Однажды вызывает он меня и говорит: «Валерий Дмитриевич…» Я его перебил: «У меня, наверное, сегодня праздник — день рождения?!». Он: «Какой у тебя день рождения? У тебя день рождения 19 июня». Я ему: «Вы ведь для меня какое-то новое имя придумали… Или кличку?». Он разозлился, грозился послать меня куда Макар телят не гонял. А я ему в ответ: «Там тоже Бог. Господь везде, и солнце на всей земле светит. Что будет, то будет, но с вами сотрудничества не будет». Пригрозил ему, что митрополиту расскажу. Меня владыка пожурил за резкость. Потом были и другие люди из «конторы». Говорили, мол, у вас проходит трасса на Ленинград, иностранцы заезжают, так надо информировать. Я им сказал, что мы пасем по-разному, а у вас свои сотрудники есть, которые «на хвосте висят», пусть они и занимаются своим делом, а я буду — своим. Слава Богу, что Он защитил меня от этого сотрудничества. Да и близости моей к митрополиту «конторские» боялись.
В Завидове
Я благодарен Богу, что он меня оставил в Завидове. Я и Богородицу всегда об этом просил. Матерь Божия не оставляет меня своим заступничеством, я это очень хорошо чувствую. Прежние батюшки говорили, что хозяйка у нас Она, да еще архангел Михаил и Илья Пророк, а мы служители — дворники и уборщики, ровно на столько, на сколько они нас поддерживают.
До меня батюшкой был старенький отец Петр Герасимович. Он был епархиальный духовник, прослужил 50 лет. Ему было в тягость служить по полному чину. Всенощную служили только под большие праздники. Я пришел полный энтузиазма и рвения. Мне хотелось, чтобы все было по уставу. Певчие сначала «встали в позу»: на всенощные не будем приходить. И я сам первое время всенощную служил и пел, да еще одна псаломщица помогала. Потом сказал певчим, что не буду их приглашать на отпевание покойников, где они «имели копеечку». Они повозмущались немного и стали ходить на всенощные. И у нас вот уже 29 лет служатся или вечерня с утреней, или всенощная с акафистом, как до революции было заведено. Придут люди, не придут — мы Богу служим. И был вечер, и был день — день един. Солнце село — «Придите, поклонимся Цареви нашему Богу».
Приход и в то время считался хорошим, потому что не глушь — большое село в Тверской области на шесть километров вдоль главной трассы. Храм намоленный, никогда не закрывался. Меня в первые годы приглашали со всей округи требы совершать. Добирался и пешком, и на электричке, такси не было. Придешь исповедовать на дому — трешечку дают. Я говорю: «Ради Бога лучше помолитесь за меня». Я застал еще ту Русь, уходящую, которая уже умерла. Прихожане нынешние совсем другие. Прежние были наученные, устои с дореволюционных времен еще хранили.
Одна прихожанка, Анна Григорьевна, говорила мне: «Батюшка, поп с горлом, а мужик с горбом. Если поп не умолит, то мужик и фартуком не нагонит. Когда тебе огородом заниматься, твое дело служить, а наше — курицу принести. Наше дело, чтобы у тебя заботы не было, только руки воздевай и молись». Сейчас уже так не говорят, по-другому рассуждают.
Вот другая у нас прихожанка была, начальником работала. Готовится прославление царской семьи, а она говорит, что никак не может за них молиться. «Почему?» — спрашиваю. «Да вот, — отвечает, — царь он кровавый, такой-сякой». «Где, — интересуюсь, — прочитала?» Нажевали ей этой жвачки коммунистической. «А ты верующий человек?» — «Верующая». «Ну так, — говорю, — Собор был, и Церковь решила, что они святые мученики». Тогда она: «Ой, батюшка, правда…» А я ничтоже сумняшеся за него, царя, молился еще до прославления его как за мученика. Вот такое брожение.
Если выяснишь, что кто-то правило не вычитал, и до причастия его не допустишь, обижаются. Я, конечно, иду на компромиссы, но только там, где это разумно. В отношении закона Божьего и канонов нам, священникам, нужно держаться, как преподобный Серафим говорил: «Ничего не прибавляй и ничего не убавляй». Делай то, что дал Господь. Это не мы так красиво говорим, а Церковь такая умница, она нас научила, а мы должны все это сохранить.
Я, прослужив 29 лет в селе, не понимаю тех священников, которые говорят, что трудно. Да, трудно. Мы вот, например, топили котельной под церковью. Дым в притворе стоял. Сторож пьяным напьется, уснет — мы с матушкой идем его будить, а не добудимся — так сами топим. В храме было два градуса тепла. Чашу возьмешь во время литургии — она к рукам от холода прилипает. А ты оденешься потеплее — и ничего. Кто в Церковь ходит, для того все хорошо. А тем, кто не ходит, все не так.
Некоторые говорят, что в деревне как на войне. Ну да, мы все воины Христа и бьемся с врагом нашего спасения. А с людьми чего воевать? Кому запретишь, а кому скажешь для разумения полезное слово. Я прожил в селе уже почти 60 лет и врагов не нажил. А те, что Церковь ненавидят, и батюшку не любят.
Прихожан я прошу регулярно ходить в храм и чтобы раз в месяц обязательно причащались. Есть копейка — пожертвуй, нет — не надо. Одна раба Божия говорит мне: «Я люблю прийти и на 300 рублей купить свечек». Я ей: «А что не на полторы тысячи? Ты сама приди и свечкой будь да в церкви не разговаривай».
Успенский храм
В 1951 году Успенский храм хотели закрыть, но монахини, которые там жили, ключи не сдали. Служили мирским чином. Писали Хрущеву, что ездить в Клин далеко. И вот в 1955 году дали наконец батюшку, отца Михаила Егоровского, потом он стал архимандритом Маркеллом, Царство ему небесное. После него служил отец Николай четырнадцать с половиной лет, потом отец Петр семь с половиной. В Завидове много служил и отец Василий Беляев.
Я уже двадцать третий священник. Установил это по документам.
Успенский храм на зиму закрывался. В нем все промерзало, портилось. На Пасху служишь как в тумане. Иней лежал до июня. Я в 1979 году собрал прихожан и предложил храм не закрывать. Лучше топить, чем иконы портить. Мне все говорили, что денег не хватит. Но с Божией помощью все устроилось. Отопление провели.
Господь нас не оставлял. И при советском строе люди добрые были, помогали, в долг работы делали, содержали церковь. Только с Божией помощью и удалось сохранить все это. Потихоньку иконы реставрировали, облачения покупали. Жизнь шла своим чередом.
С местным начальством отношения тоже нормальные складывались. Пока не встал вопрос о возвращении Троицкого храма. Он стоит рядом с Успенским. Это кровоточащая рана. В 30-е годы храм отобрали, устроили в нем зерносклад, потом стеклодувный цех. Колокольню до основания разрушили. Дом-сторожку, где сейчас воскресная школа, я еще в 1988 году просил отдать. Ее брали по документам во временное пользование. Я писал властям, представлял соответствующие бумаги, и в ответ получал отписки: «Не представляется возможным». Вернули только после того, как дом сгорел. Место, где сейчас музей, я тоже оберегал: не давал там хоронить. На том месте раньше было иконохранилище, от которого осталось полторы стены. А где сейчас гостевой дом, там были приходская школа и богадельня.
В советские времена хоть и заповедник рядом, никогда в храм партийные боссы не заглядывали. И местные начальники этим никогда не баловали. Сейчас больше стало приезжать.
Единственный раз, еще 90-е годы, были представители Зарубежной Церкви. Я им тогда сказал: «Вот вы нас „из-за бугра“ ругаете, а за что ругаете, не понимаю? Вы только представьте себе, как мы живем при советском режиме! В чем мы виноваты?!
Вы родины лишились, состояния. Но нам-то еще хуже! Ведь живем в атеистическом государстве. Патриарха ругаете, а за что? За его Декларацию?! Так ведь надо же было как-то выплывать, выводить корабль с мели. Разве лучше было бы, если бы Церковь уничтожили? А догматов мы не приступили». Конечно, евхаристическое общение между нами должно быть. И слава Богу, что сейчас все устроилось.
И еще я тогда сказал: «Я, слава Богу! не сотрудничал с „конторой“. А предложения всем были, но кто как мог отбивался. А вам разве не было предложений? И от ЦРУ, и от масонов? Видите храм? Он никогда не закрывался. И надо было как-то выживать. Советское время было, а мой крестник пять тонн железа пожертвовал — крышу покрыть. А ведь этого нельзя было…».
Это сейчас полная свобода: что хочешь, то и делай.
(Окончание следует.)
