 |
| Русский дом | Виктор Тростников | 20.06.2007 |
Император Константин совершил не просто политический акт создания союза двух структур — государства и Церкви, но и привнёс в социальную жизнь новую идею особой «христианской монархии», которая и стала животворящим источником для политико-правовой мысли Византии, а затем и России.
Древний Рим был для европейцев великой школой жизни в государстве, примером, который до сих пор определяет их общественное сознание. Нам, русским, из-за нашей тогдашней изолированности от Запада, пришлось проходить такую школу самостоятельно, и начали мы свою учёбу в период татаро-монгольского ига, в чём были не только минусы, но и плюсы. Сегодня, как это уже бывало на Руси в начале XVII и в начале XX веков, само наше существование как цивилизации зависит от восстановления крепкой государственности, и потому нам полезно вспомнить не только собственный опыт державного строительства, но и аналогичный опыт Рима.
Икона «Воздвижение Креста Господня»
Как известно, всякая цивилизация, подобно человеку, трёхчастна: в ней есть дух, душа и тело. Дух — это священное ядро, религия; душа цивилизации — её культура; тело — защитная скорлупа, государство с его силовыми учреждениями. Слова Христа: «Дух животворит, плоть же не пользует нимало» — относятся не только к каждому человеку, но и к человеку соборному, т. е. к цивилизации: если её духовное ядро по каким-то причинам будет утрачено или перестанет быть сакральным, то государство потеряет свой смысл, ибо ему нечего будет защищать. Кризис всякой цивилизации начинается с кризиса её религии. И спасительными тут могут быть только две вещи: либо восстановление угасающей веры, либо замена её на другую, более отвечающую требованиям времени. Такого рода кризис разразился некогда в Древнем Риме, и выход из него нашёл император Константин. Это событие поучительно для нас особенно сейчас.
Древнеримская цивилизация прошла в своём развитии два периода: республиканский и имперский. Задам себе вопрос: каким было духовное ядро Римской республики, во что она верила как в высшую ценность? В блудника Юпитера и в завистливых интриганок Юнону и Венеру? Да, этим персонажам, скопированным, как и все римские боги, с греческих Зевса, Геры и Афродиты, возводились храмы, но сакральностью, которая была им присуща во времена Гомера, они давно не обладали. Римская архаическая религия стала простым фольклором, способным воодушевлять разве что ярмарочные представления. Образованная же публика, римская элита, на которой держался государственный порядок, уже абсолютно не верила в эту чепуху. Истинным величием в глазах латинской нации обладало нечто другое: могущественный город Рим, священное сердце их государства, его альфа и омега. Основанный вскормленными волчицей Ромулом и Ремом, Рим начал с покорения горделивых этрусков, затем подчинил себе весь Италийский полуостров, но не остановился на этом, а продолжал распространять свою власть на огромные пространства Европы. Камни Рима становились священными камнями, а сам он из древнего города превращался в «Вечный город». Не только патриции, но даже и плебеи (т. е. пришельцы из других городов) Рима, имевшие своё представительство в Сенате, смотрели на остальной мир сверху вниз и заставляли этот мир смотреть на себя снизу вверх. Рим поощрял благоговейное отношение к себе подчинившихся ему народов и тем самым делался для них главной святыней. Понятно, что для защиты такой святыни необходима была сильная государственность, и она была создана. По мере раздвижения границ владений Рима сакральность этого города возрастала, что, в свою очередь, содействовало его победам, ибо одно имя «Вечного города» устрашало врагов.
Но это триумфальное расширение республики имело и губительный для неё побочный эффект. В ходе завоевания новых земель естественным образом выдвигались талантливые военачальники, обретавшие не только огромную популярность, но и несметные богатства, награбленные в побеждённых странах. «Карфаген должен быть разрушен!» — говорил Сенат устами Катона, и это произошло, но разрушивший Карфаген Сципион Африканский, став народным кумиром, затмил собой Сенат.
На повестку дня Рима был поставлен захват Южного Причерноморья, и эта задача тоже была решена полководческими талантами Гая Мария и Корнелия Суллы. Не желая уступить друг другу славу, они сцепились между собой, а когда в этом единоборстве победил Сулла, он де факто отменил республиканскую государственность и стал единоличным диктатором. После его смерти республика возродилась, но ненадолго: покоривший Галлию Юлий Цезарь снова установил единовластие. Республика не сдавалась: её приверженцы Брут и Кассий убили Цезаря, но повернуть историю вспять было уже невозможно, и в 27 году до Рождества Христова капитулировавший Сенат официально провозгласил Октавиана Августа императором.
Переход от республики к империи был болезненным для всех патрициев. Их чувство точно выразил Тютчев в стихотворении «Цицерон»:
Оратор римский говорил:
«Средь бурь гражданских и тревоги
Я поздно встал и на дороге
Застигнут ночью Рима был».
Так, но прощаясь с римской славой
С капитолийской высоты,
Во всём величье видел ты
Закат звезды её кровавой".
Убеждение патрициев в том, что с окончанием коллегиального управления государством величие и слава Рима уходят в прошлое, имело объективные основания.
Из города-властелина Рим превращался всего лишь в столицу империи, в простое местопребывание кесаря, который, впрочем, месяцами мог жить и в любом другом месте. Это неизбежно вело к потере «Вечным городом» своей сакральности, а значит — к утрате всей римской цивилизацией своего мистического ядра. Представьте, что Мекка стала не священным городом, а рядовым населённым пунктом, доступным для всех желающих, — останется ли исламская цивилизация тем, чем она является сейчас? А Рим при императорах становился именно только населённым пунктом.
В 212 году кесарь Каракалла дал право на прежде священное римское гражданство всем провинциям, и это стало последним актом уравниловки. Как ни парадоксально это звучит, но монархия является самым демократическим жизнеустроением. И потому римская цивилизация лишилась центральной святыни, что не могло не привести к тотальному кризису государства. Железным легионам, стоящим по периметру империи, и знаменитому «Римскому праву» нечего было уже охранять. Империя теряла смысл, существуя уже не ради высокой идеи, а ради самой себя. Ощущение бессодержательности бытия распространялось среди граждан, массовый характер приобрели немотивированные самоубийства. Вопросом жизни и смерти государства становилось отыскание нового духовного ядра, новой всенародной религии. И в этот роковой момент в Риме появилась колоссальная фигура императора Константина Великого.
В житиях равноапостольного Константина Великого подробно описывается мистическая сторона его биографии, позволившая ему совершить спасительный для империи духовный прорыв: влияние матери-христианки, знамение креста с надписью «сим победиши» на нём… Но, воздавая дань его благочестию, слишком мало уделяют внимания его гениальности как стратега. Не только влияние царицы Елены или чудо знамения креста привели его к внешне непонятному современникам решению сделать гонимое христианство государственной религией, но и огромная сила собственного ума, духовная сила, дарованная свыше.
Он один во всей империи понимал, что только христианство может её спасти, и по Божией воле этот один понимающий был императором, мог осуществить то, что считал необходимым. Его решение действительно было потрясающим по своей смелости. Конечно, пресловутая римская веротерпимость изжила себя и для духовного укрепления державы необходима была единая религия. Но почему именно христианство? Константин не был тонким богословом, например, не мог понять различия между терминами «единосущный» и «подобосущный», но, как политик, он зорко выделил в христианстве то главное, из-за чего и отдал ему предпочтение: непоколебимую уверенность, что только оно обладает полнотой истины, и решительный отказ идти на компромиссы с другими типами верований.
Будучи самым миролюбивым и покладистым народом на свете, христиане становились абсолютно несговорчивыми, когда вопрос касался существа исповедания Бога. Такие-то люди и нужны были Константину для восстановления могущества империи, находившейся на краю гибели из-за полной бездуховности. Держава получила по Миланскому эдикту 313 года духовное ядро, святость которого не могла быть подвергнута даже малейшему сомнению, — и путь, и истину, и жизнь. И Миланский эдикт продлил существование восточной части Римской империи более чем на тысячу лет.
Уроки истории, к сожалению, не идут впрок — о них просто забывают. Но нам сегодня никак нельзя допустить такой забывчивости. Дело в том, что перед Россией начала XXI века стоит та же жизненно важная задача, что стояла перед Римом в начале IV века: восстановление утраченной сильной государственности. Как и в Риме, она пошатнулась у нас из-за того, что в сознании распропагандированного народа потускнели наши святыни и потому нечего стало защищать ни армии, ни народу в целом. Но есть и разница: если Константину Великому надо было выбирать новое духовное ядро империи, то нам этого делать не надо, ибо такое ядро у нас уже есть — православная вера. Её надо возрождать и укреплять, и всё мы восстановим. Это, к счастью, делается: строятся новые храмы, на подъёме наше богословие, почти всех детей крестят. Но опасность остаётся. Она не в том, что этот процесс прекратится, а в том, что возвращающаяся к нам вера будет не достаточно твёрдой. Как христиане, мы должны любить всех людей, в том числе и иноверцев, но мы должны как огня избегать всякого экуменизма, подобно христианам времён Константина Великого, иначе нашей державе не выстоять.
