 |
| Русский дом | Юрий Лощиц | 11.06.2007 |
В любом городе, славном своим прошлым, его жители, наверняка, захотят показать гостю в первую очередь самое древнее здание, самые заветные памятники. В лучшей библиотеке — самую старинную книгу. В соборной церкви — особо чтимые иконы или тяжеловесное напрестольное Евангелие в потускневшем серебряном окладе… Так уж устроен человек: он тянется к наиболее достоверному, изначальному. Подлинное предпочитает вторичному, оригинал — спискам. В иные минуты кто из нас не замечал за собой, что готов благоговеть перед образами древности, как перед святыней…
От времени жизни святых равноапостольных братьев Кирилла и Мефодия нас отделяют уже более тысячи и ста лет. Учёные, которые занимаются обширнейшим кирилло-мефодиевским книжным наследием, давно смирились с мнением, огорчительным, как приговор: оригиналы переведённых братьями с греческого на славянский богослужебных книг до наших дней не уцелели. И вряд ли уже могут быть обнаружены в каком-то из древних книгохранилищ.
Чему тут удивляться? Столько лихолетий пронеслось с тех пор. Уже почти шесть веков минуло, как в огне и прахе исчезла с лица земли сама тысячелетняя Византия, империя, в лоне которой воспитаны были два подвижника из города Солуни (современные Фессалоники).
От первоначальной поры книгописания на Руси (до начала XIII века) уцелело, считая вместе с фрагментами рукописей, ничтожно мало — всего 135 памятников письменности. По подсчётам исследователей, это не более одного процента от числа книг, которыми располагала Русь перед нашествием.
А от XI века сбереглось у нас лишь 33 книги. Но есть одна такая среди них, что прямее иных может приблизить нас к самой сути жизненного свершения Солунских братьев.
***
С чего начать рассказ о ней? Пожалуй, с того, что на восьмом веку своего существования эта книга была случайно обнаружена в месте, никак для неё не подходящем — в гардеробе. Правда, в гардеробе не простом, а Императрицы Екатерины II. Случилось это через девять лет после её кончины. Бывший личный секретарь государыни Я.А. Дружинин, может быть, скрывая свою обескураженность, о нежданной находке записал следующее: «При осмотре, произведённом мною, хранящегося в гардеробе покойной госуд. Екатерины II платья, нашёл я в прошлом 1805 г. сие Евангелие. Оно нигде в описи и приходе не записано и потому неизвестно, давно ли и от кого туда зашло. Вероятно, поднесено было Ея В-ву и отдано для хранения в комнаты Ея, а потом сдано в гардероб. Камердинеры и гардеробские помощники оставили его без уважения, и оно забыто».
Вскоре Дружинину предстояло вручить едва не пропавшее книжное сокровище царю Александру I. (А тот передаст книгу на хранение в императорскую Публичную Библиотеку, где она пребудет и по сей день). Наверное, немалый трепет охватил придворного чиновника в связи с неприлично запоздалым обнаружением рукописи. Кого обвинят?
Не станем грешить ни на Дружинина, похоже, свалившего в записке оплошность на дворцовых слуг, ни на Императрицу. Вряд ли это была её прихоть — «сослать» старинную рукопись в какой-нибудь шкаф, сундук или тёмный закут по соседству с платьями. Скорей всего, она держала книгу именно в одной из своих парадных комнат и даже показывала в качестве диковинного раритета любопытным гостям, в том числе и заграничным. Возможно, она знала даже, что рукописный экзот попал во дворец давно, ещё в 1720 году, вскоре после того, как Пётр I издал указ о «собирании оригинальных и исторических книг».
Но кто и когда именно обратил внимание государыни на тяжеловесный фолиант с текстом богослужебного Евангелия? Если этот человек оказался знатоком русских книжных древностей, то просто обязан был, вручая ей рукописный том, дать хотя бы краткий перечень его исключительных достоинств.
Во-первых, книга была написана не на бумаге, а на пергаменте, писчем материале, выделанном из тщательно обработанных овечьих кож, что уже указывало на её чрезвычайный возраст. Во-вторых, о сугубой древности красноречиво свидетельствовал и почерк старинного писца — крупный, красивый, монументально-торжественный устав. Таким уставным письмом на Руси писали до XV века. Позже в рукописных, (а потом и в печатных книгах) перешли на более мелкий, экономный полуустав. А далее — на скоропись.
Обязательно надо было ему обратить внимание Императрицы и на великолепные, во всю страницу, миниатюры с изображениями евангелистов Иоанна, Луки и Марка. А на возможное её любопытство, почему-де нет и Матфея, ответить, что старинный миниатюрист по какой-то теперь неясной причине Матфея, к сожалению, написать не успел. Хотя свободный лист, оставленный для такого изображения, в рукописи имеется.
Стоило подивить Императрицу и одним просто-таки изумительным «секретиком», которым оснастил свою работу художник, (а, может, и не один?) писавший для книги заглавные буквицы. Известно ведь, что евангельские чтения — «зачала», произносимые речитативом во время литургий или других церковных служб и треб, почти всегда начинаются с букв «В» или «Р»: «Во время оно…» либо «Рече Господь…». Так вот, художник оказался столь изобретателен, что во всей книге нельзя обнаружить хотя бы двух одинаково написанных заглавных буквиц «В» и «Р». А ведь их, инициалов, тут многие-многие десятки! Право же, каждая его буквица являет собой маленький шедевр несхожести с остальными.
Наконец, в этом рассказе-показе надо было припасти место ещё для одной подробности, которая не менее предыдущих могла восхитить августейшую собеседницу и убедить её в чрезвычайной ценности кодекса.
На самом последнем листе книги крупное уставное письмо вдруг сменялось почерком поистине крошечным. Но очень даже стоило вчитаться в строчки смиренного мелкописания! Это была приписка, составленная неким древним книжником. Из неё следовало, что он-то, дьякон по имени Григорий, и есть тот человек, что сподобился «написати Евангелие сие». И что начал он свою работу 21 октября 1056 году, а закончил — 12 мая следующего, 1057-го. И что написана книга «рабу Божию, нареченну сущу в крещении Иосиф, а мирскы Остромир…». И что этот Остромир, давший средства на создание книги, был свойственником, то есть состоял в родстве с киевским князем Изяславом, сыном Ярослава Мудрого, и получил в управление от Изяслава Новгород. Вот, оказывается, какой давней и славной поре принадлежало Евангелие!
А если этот гипотетический собеседник Императрицы оказался не только опытным книжником, но и знатоком русского летописания, он мог кое-что занятное сообщить Екатерине Алексеевне и о посаднике Остромире. Боярин ведь происходил из достославного рода новгородца Добрыни, а Добрыня — зять у самого князя киевского Владимира Святославича, а, значит, Остромир, внук Добрынин, приходился святому крестителю Руси двоюродным племянником. Отсюда и родство с Изяславом, коему Остромир был дядей, пусть уже и троюродным.
Изяславу Ярославичу досталась в наследие великолепная родительская библиотека. Начало ей положил не сам Ярослав и даже не Владимир Святославич, а ещё великая бабка последнего — святая княгиня Ольга. Скорей всего, с полок именно этого книгохранилища дозволено было Остромиру взять облюбованный им тяжеловесный фолиант для изготовления с него списка.
***
Выдающийся славист XIX века Александр Христофорович Востоков в предисловии к изданию Остромирова Евангелия, вышедшему в 1843 году, говорит.
— «Евангелие сие… есть доселе древнейшая рукопись кирилловского письма, с означением года». Иными словами, учёный свидетельствует: предмет его исследования — самая старая из сохранившихся во всём мире датированных славянских кириллических рукописей. С тех пор, как Востоков сделал такой решительный вывод, прошло более полутора веков, но более древних, ещё раз уточним, датированных памятников славянской письменности обнаружено так и не было. Ни в России, ни за её пределами.
В том же предисловии учёный пишет: «… а потому рукопись сия особенно достопримечательна как ближайший к началу словенской письменности памятник церковнословенского языка».
Мы не можем сказать, когда именно Константин-Кирилл поставил последнюю точку в своём переводе Евангелия. Самым поздним сроком завершения его труда можно считать время прибытия братьев в Рим, четыре отслуженные ими здесь славянские литургии и кончину Философа в феврале 869 года. Вполне возможно, он усовершенствовал свой перевод ещё и здесь, в Риме. Но, скорее всего, после смерти младшего брата ни Мефодий, ни ученики уже не позволяли себе никаких редакторских посягательств на труд почившего. Сама кончина Кирилла в их представлении освящала его работу. Придавала книге значение памятника и завещания. Значение канона, образца. Первообраза… «Аще зерно пшенично над на земли не умрет, то едино пребывает; аще же умрет, мног плод сотворит» (Ин. 12, 24).
Так время смерти Философа становится для нас и символической датой рождения славянского Евангелия.
869-й год отделён от появления на свет Остромирова кодекса без малого двумя столетиями. Когда дьякон Григорий принимался за труд переписчика, доверенное ему евангелие-прототип уже должно было отслужить свой церковный срок. Оно, наверняка, слишком обветшало, чтобы можно было пользоваться им для круглогодичного чтения в храме. Иначе кто бы Григорию доверил напрестольную книгу, да ещё больше, чем на полгода? Но как ни была она стара, не мог же он тешить себя прегордым допущением: вот, на его столе — рукописание самого Кирилла! Да окажись перед ним по неизъяснимой благодати сам подлинник, с каким бы ликованием поведал он о таковом чуде! На всю бы Русь в своём послесловии провещал: «Веселитеся, яко с нами Бог!».
И всё же, в отличие от нас, Григорий знал о старой книге нечто такое, что могло и дух ему перехватывать. Разве спроста именно с неё Остромир поручил ему сделать список?
Уже в наше время специалист по текстологии славянской Библии А. Алексеев, со ссылкой на разыскания предшественников, предложил достаточно обоснованную гипотезу: книга, послужившая оригиналом для Остромирова Евангелия, происходит из придворной библиотеки болгарских царей Симеона и Бориса-Михаила, которые жили в X веке и духовно окормлялись учениками Кирилла и Мефодия.
Когда и почему эта книга попала к нам? Это могло произойти ещё в пору первого похода князя Святослава Игоревича на Преслав. Князь-язычник пожелал привезти ценные книги в качестве воинского трофея — в дар матери-христианке. Но возможен и более замысловатый маршрут их странствия из Болгарии в Киев. Библиотеку захватывает не Святослав, а его удачливый соперник — византийский император-полководец Иоанн Цимисхий. Позже, в составе приданого константинопольской царевны Анны, невесты Владимира Киевского, славянская книжная коллекция попадает в столицу Руси, на берег Днепра.
В любом случае, по мнению Алексеева, Остромирово Евангелие «представляет собой новгородскую копию с парадного оригинала, принадлежавшего царской библиотеке в Преславе». Сам же оригинал можно считать единственным в своём роде произведением, поскольку он «был составлен по случаю принятия князем Симеоном в 917 году царского венца в св. Софии».
***
Итак, расстояния и сроки стремительно сокращаются. Потому что этот самый 917-й год отделён от даты кончины Мефодия всего… 32 годами. Нетрудно представить теперь: книга, подаренная Симеону в день венчания на царство, была скопирована или с первого славянского евангелия, написанного рукой самого Кирилла Философа, или с какого-то списка, ближайшего к этому священному для нас подлиннику.
Вот почему Остромирово Евангелие 1057 года — сегодня и навсегда — драгоценная возможность, дарованная русскому человеку, почти прикоснуться, почти приложиться к тому таинственному Подлиннику-Первообразу.
