Наталья Нарочницкая: «Россия в состоянии бросить вызов мировому проекту под глобальным управлением»

Беседа с доктором исторических наук Натальей Алексеевной Нарочницкой

— Безродный космополит — это явление «разглядел» в свое время Сталин. В одном из интервью вы сказали, что поговорка «Ubi bene — ubi patria»: «Где хорошо, там и Отечество» в устах постсоветских либералов приобретает налет большевистского космополитизма. Что вы имеете ввиду?

 — Если государство не удовлетворяет тем критериям, по которым с точки зрения либералов оно должно быть устроено, то это государство можно ненавидеть. Мы видели, как кумиры постсоветских либералов типа Сергея Адамовича Ковалева сидели в Совете Европы и демонстрировали «как сладостно Отчизну ненавидеть», потирая руки от того, как там унижали и обличали собственное правительство. Дело в том, что постсоветское западничество не является подлинным либерализмом. Классические либералы прошлого, скажем, Джузеппе Гарибальди, ненавидя тиранию и абсолютизм, тем не менее, оставались пламенными патриотами. Современное либертарианство — это калька с марксизма, воинствующая проповедь полной автономности человека от всех ценностей: религиозных, национальных, нравственных, семейных. Либертарианство унаследовало все универсалистские претензии единственно верного учения. На самом деле, они не антиподы, а братья.

— Но если либерализм вытекает из марксизма, почему же именно либеральные настроения столь сильны в среде русской интеллигенции, которая не меньше других пострадала от «единственное верного учения»?

— Петр Струве сказал, что главная характерная черта российской интеллигенции — это ее отщепенство от государства и его интересов. К тому же именно образованный слой был проутюжен марксизмом гораздо сильнее, чем простой народ, который сохранил на уровне бытовой интуиции некий традиционализм. Их обвиняют в варварстве. Наша интеллигенция — продукт той предреволюционной интеллигенции, только еще прошедшей школу марксизма с полным атеизмом и отрицанием всяких нерационалистических источников суждений.

— Известно ваше негативное отношение к личности Сахарова…

— Когда появился феномен Сахарова, то при всем моем личном отторжении идеологической зашоренности и смехотворности коммунистических клише, я не могла принять Сахарова. Во-первых, он и есть типичное порождение «советчины» с его полной оторванностью от всего русского, православного, дореволюционного, с его универсалистким материалистическим видением мира, якобы идущего к одному образцу, на пути к которому они преуспели, других надо подтолкнуть насильно — чем не марксова формационная теория?! Во-вторых, я прекрасно видела, чьим интересам служит эта линия в поведении советской интеллигенции. Друзей у России на Западе нет, и он нужен только как сокрушитель государства. Вся идеологическая атмосфера конца 80-х воспроизводила известную мне по рассказам отца атмосферу после революции. И мне было непонятно, что же люди не видят, что вот она, возрождена ленинская ненавистническая интерпретация всей российской истории. И «тюрьма народов» вдруг появилась опять, и «Россия-угнетательница». И нет в ее истории ничего ни доброго, ни хорошего.

— Вы рассматриваете либерализм и традиционализм в контексте вселенской борьбы добра и зла, Бога и дьявола, где либерализм — орудие сил тьмы. Значит ли это, что идеология Просвещенного гуманизма пагубна? Есть у либеральной философии, с вашей точки зрения, хоть какая-то позитивная роль? Или всякая философия, потерявшая связь с религией, порочна и губительна?

— Изначально либеральный фасад был привлекательным. Любое новое течение возникает на волне борьбы против грехов прежней системы и на определенном этапе несет некоторое освобождение. Злоупотребления католической церкви, абсолютизм западных монархий, неравенство людей перед законом, сословный суд — все это проповедовалось как богоустановленное. Поэтому на первом этапе первые поколения прав человека, свободы совести, выбора веры — это были прогрессивные ценности. Но если свободой совести сейчас называют свободу от веры, то это уже не свобода, а ценностный нигилизм, причем навязываемый тоталитарными методами, ибо все, что не вписывается в их «свободу от всяких ценностей» — объявляется неполиткорректным. На Западе нет дискуссий на крупнейшие исторические темы. Единственное верное всесильное учение — либеральное, и если ты позволяешь себе в этом усомнится, то становишься неполиткорректным человеком, изгоем. Априори это человек, которого не приглашают, не принимают. В этом отношении у нас в России гораздо больше свободы. Мои западные друзья, прочитав одну из моих статей, сказали: «Счастливые, у вас свобода слова».

ПРАВОСЛАВИЕ, САМОДЕРЖАВИЕ, НАРОДНОСТЬ

— Вы получили классическое западное образование. При этом по убеждениям вы — русский православный патриот, приверженец державной государственности. Вы не видите в этом никакого противоречия?

— Один из крупнейших русских историков Константин Дмитриевич Кавелин, признанный западник, призывал не строить в уме искусственную пропасть между петровской Россией и допетровской. Каждый порядочный и думающий человек не может не чувствовать себя наполовину западником, наполовину славянофилом. Ни одна из этих позиций, занятых категорично, не могла разрешить и не разрешила проблему русской жизни. В 90-е годы я поняла, что без изучения истории собственной страны, причем на фоне религиозно-философского движения мира, я не пойму того, что происходит с Россией и русскими в конце ХХ века.

— Пресловутый и пока до конца неясный «русский путь» развития предпочтительней для России, чем западная демократия?

— Как бы кто ни хотел исчезновения из нашей жизни сознания либо всего русского, либо всего западнического, не произойдет ни того, ни другого. Поэтому мы обязаны поневоле ожидать чего-то третьего. Внутренняя мудрость, внутренний барометр, который есть у народа, позволит взаимодействию этих двух начал выстроить свой путь, который не будет ни антизападным, ни антирусским. Мы должны спокойно строить свою историю, на своих святынях.

— Что для вас православие?

— Это самое важное, что произошло в моей жизни.

— Вы крещены от рождения?

— Нет. Но с тех пор мир стал выглядеть совсем по-другому. Если нет Бога, нет и суда Божия, живи настоящим, грызи, людоедствуй, кради, убивай. Вот он, твой час волка, настал…

Мир стал более объемным, глубоким, многомерным. И свободы гораздо больше. Для интеллектуалов здесь нет ничего ограничивающего, наоборот, появляется глубина и огромный стимул для творчества.

— Православие может быть национальной цементирующей идеей? Или большинству куда доступнее идея «борьбы с терроризмом», например, в качестве цементирующей?

— Все, кто говорит о православии и самодержавии (как и встарь, это слово означает национальную независимость, а не монархический способ управления), подвергаются иезуитским насмешкам в лучшем случае, и истерической травле — в худшем. По-видимому, те силы, которые так к этому относятся, прекрасно понимают, что появление духовного стержня, объединяющего нацию лучше, чем любая отметка в паспорте, немедленно укрепило бы основы русской державности, пробудило бы историческое сознание, интерес народа к исторической жизни. Человек должен чувствовать преемственность и связь не только с сегодняшним моментом жизни государства, но и с его многовековой историей, и с его будущим. А нам внушается, что наша страна — сор, что она ничего не создала, что у нас не было достойной истории ни до 17-го, ни до 91-го года. В психиатрии есть такой термин — «побуждение к самоубийству». Какой смысл продолжать, уже все равно ничего не наверстаем?! Эта мысль рефреном звучит с экранов телевизоров и со страниц прессы. Я при этом не стою на позиции, что надо скрывать наши действительные, реальные грехи. Мы должны с достоинством нести бремя своей истории. Саморазочарование и исторический нигилизм угрожают нации больше, чем единственно освоенный левыми аспект «относительного и абсолютного обнищания масс».

— И все же, национальная идея — в чем она?

— В том, чтобы продолжать спокойно быть русским, воспроизводя из поколения в поколение свою собственную национальную жизнь и культуру, так же спокойно, как это делают другие нации. В этом нет никакого унижения других, это вовсе не есть ненависть к иному. Наоборот, тот, кто не ценит свое наследие, тот не может с уважением и почитанием относиться к чувствам других.

— Сталин, обратившись в 41-м к народу: «Братья и сестры», апеллировал именному к национальному, православному сознанию?

— Он знал, что есть скрепа, которой можно воспользоваться, когда вызов брошен всей нации. Речь шла о жизни и смерти нации, и вопросы устроения государства, что так волновало большевиков и так волнуют сегодняшних либералов, отступили на второй план. Если нация способна отложить эти дискуссии для того, чтобы сохранить Отечество, у нее будет история.

АНТИХРИСТИАНСКИЙ ВЫЗОВ

— У России много бед. Дураки, дороги, воруют… Главная беда в чем?

— Смута и разрушенность общенационального сознания. Смута не в том, что хаос в экономике, а в том, что нет целей и ценностей национального бытия, нет смысла собственной исторической жизни. Если бы этот смысл был найден, то и демографическая катастрофа приостановилась. Потому что народ, который живет с ощущением вытеснения на обочину мировой истории, утрачивает инстинкт продолжения жизни исторической. Мы превращаемся в народононаселение, совокупность граждан с отметкой в паспорте. Это уже не нация, а территория. Это материал для исторических проектов других. Идет борьба за российское наследство — и за геополитическое, и за ресурсы, и за население, ее низкооплачиваемую, по-восточному, но квалифицированную рабочую силу.

— Вы расцениваете события, происходящие в России и на ее подступах как антихристианский вызов? Или, как говорится, ничего личного — всего лишь бизнес…

— То, что наступление на славянство идет, то это точно. Отрыв Киева от Москвы — вековая мечта латинства. Или другой пример: фрагментация православного славянства на Балканах… Европа рукоплескала тому, что сделали с сербами, якобы потому что это был последний оплот тоталитарного коммунизма. Но коммунизм в конце ХХ века был уже никому не опасен, в том числе и Западной Европе, в силу его полной непривлекательности. Сербия была, прежде всего, антиатлантическим, антинатовским анклавом в тылу НАТО. А европейцы, когда громили сербов, проявили свое презрение и отторжение именно православного славянства.

— Демонизация Запада — часть русского исторического опыта и национального сознания — со времен Александра Невского?

— Не надо демонизировать никого, но надо понимать и чувствовать его отношение к нам. Западная Европы мнит, что она и есть истинная хранительница веры. Это старый мировой вопрос между славянским типом и западным, дилемма «Россия и Европа». Православные страны, прежде всего Россия как главный продукт православного исторического творчества, по-иному, нежели чем другие государства, ответили на главный вопрос Евангелия о власти и хлебе и родили разный исторический опыт. Я не склонна демонизировать Запад…

— Тем более, что с Западом нас все же связывает куда большее, чем с Востоком…

— Если и говорить о нашем родстве с Западом, то на самом деле мы действительно братья, одна цивилизация. Но только сближает нас не американская конституция, а «Отче наш…» и Нагорная проповедь. Европа есть порождение христианского, романо-германского духа и все ее величие и культура были рождены в пламенном желании утвердить Христову истину. И я знаю, как много людей и сейчас на Западе пытаются жить христианской жизнью, бунтуют против тотального уничтожения христианских понятий. Много консерваторов с симпатией относятся к нашей стране и считают, что Россия еще имеет шанс что-то сказать миру.

ВЕЛИКА РОССИЯ…

— Какой смысл уничтожать Россию?

— Россия слишком велика. И она в состоянии бросить вызов универсальному либеральному мировому проекту под глобальным управлением. Если бы православие исповедовала крошечная комариная точка на земном шаре, это бы не имело значения. А Россия со всей ее культурой, с собственным самостоятельным поиском, иногда ошибочным и греховным, — уже серьезная альтернатива этому проекту. Тем более, сейчас, когда Китай и Индия опровергают миф о том, что только тотальная вестернизация может привести к развитию и росту. А это уже не просто экономический соперник, это уже крах мирового либерального проекта. На таком фоне судьба России крайне важна.

— Вопрос выбора между Востоком и Западом по-прежнему актуален для России. С кем нам предпочтительнее сотрудничать?

— Александр Невский прекрасно ответил на этот вопрос. Он дипломатическое искусство обратил к Востоку, абсолютно не собираясь его «выбирать», но твердость и меч противопоставил всем экспансионистским поползновениям Запада. Восток в его представлении был способен принести рабство телу, но не душе. А Запад при его доминировании приносит рабство и телу, и душе. Душа народная осталась свободной. В результате освободилась Россия и от Запада, и от Востока. И стала Россией.

— Может быть, России вообще никто не нужен и стоит изолироваться, отгородиться старым, добрым, надежным и проверенным «железным занавесом»?

— Тотальная изоляция губительная для России. Но также вредоносно и ее насильственное обезличивание, к чему призывают наши либералы. Вопрос вопросов: модернизация без тотальной вестернизации. Вот те узкие врата, через которые мы должны пройти, работая и с Западом, и с Востоком. Для Востока мы всегда будем Западом, а для Запада мы всегда будем Востоком. Мы слишком большая величина, чтобы ставить себя перед такой упрощенной дилеммой. А Западу пора признать, что мир и мировое сообщество — это все без изъятия мировые культуры и цивилизации. И устав ООН, глава 1 «Цели и принципы» — это отразил. Там утверждается суверенное равенство всех субъектов мирового общения. Это значит, что общество религиозное, и общество секулярно-либеральное, абсолютно равночестны перед лицом международного права и между ними нет отношений низшего и высшего, прогрессивного и отсталого.
Беседовала Оксана ПОЛОНСКАЯ

ДОСЬЕ

Наталья Алексеевна Нарочницкая, доктор исторических наук, президент Фонда исторической перспективы, зампредседателя думского комитета по международным отношениям и член фракции «Родина». Родилась и выросла в научной московской семье (отец — академик А.Л.Нарочницкий, научный руководитель издания дипломатических документов внешней политики России XIX века), где учили языкам, балету и игре на фортепиано. Баллады Шиллера она знала наизусть раньше, чем «Слово о полку Игореве».
Нарочницкая с отличием окончила МГИМО, получив диплом специалиста по США, Германии и общим проблемам и тенденциям международных отношений. Работала в Секретариате ООН в Нью-Йорке. Автор фундаментальных работ по внешней политике России, проблемам совмещения русского национально-государственного сознания с философией западноевропейского либерализма. Выступает за сохранение государствами суверенитета, против глобализации и диктата наднациональных идеологических, финансовых и военных механизмов, которые не без оснований рассматривают сильную Россию как единственного препятствия на пути сил, стремящихся к мировому господству. По своим убеждениям — открытый приверженец державной государственности. Автор книг «Россия и русские в мировой истории» и «За что и с кем мы воевали». Опытный полемист. Владеет английским, немецким, французским и испанским языками.