Крест и распятие в поэзии А. Башлачева

Один из таких символических образов, имеющих христианские корни, — образ креста. В центре нашего внимания — группа значений, этимологически восходящая к Кресту, на котором был распят Спаситель.

Впервые образ креста появляется в песне «Похороны шута» (1983). Песня относится к раннему периоду творчества поэта, когда все традиционные для русской культуры ценности (творчество, дружба, любовь, жизнь) ставятся под сомнение. В основе большинства песен лежит ирония. Излюбленный для этого времени прием — сталкивание «низкого» и «высокого» (например, «высокого» стиля классической русской поэзии и ненормативной лексики).

В этой песне герой (шут) на собственных похоронах «вдруг» «воскресает», «оплакивание умершего» превращается в обычную пьянку, одним из «собутыльников» становится сама смерть, теряя тем самым свое онтологическое значение. «Относительность» самой смерти подчеркивается тем, что сюжет возник из фразеологизма «умирать со скуки». Башлачев реализует значение составных частей идиомы, сохраняя при этом относительность их самостоятельных значений.

«Крест» здесь — звено в цепи целого ряда «религиозно-обрядовых» образов, с помощью которых создается игровой сюжет смерти и «воскресения»: «Хмурый дьячок с подбитой щекой / Тянет-выводит за упокой. / Плотник Демьян, сколотивший крест, / Как всегда пьян. Да нет, гляди-ка ты, трезв…» [2. с.118], «Пенная брага в лампаде дьячка» (119), «Плотник позорит коллегу-Христа, / Спит на заблеванных досках креста» (120), «Вот возьму и воскресну! То-то вам будет потеха. / Вот так, не хочу умирать, да и дело с концом» (119). «Снижение» образа Христа, на первый взгляд, прямо заявлено в самом тексте. Однако в этом случае нельзя говорить о десакрализации образа, поскольку игровое начало, основополагающее в этой песне, по наблюдению Ю. В. Доманского, не предполагает в употреблении слов «Христос», «воскресну», «крест» сакрального смысла, который существует как бы отдельно от «шутовской» реальности. [3]

В зрелом творчестве Башлачева «крест» становится одним из центральных сакральных символов, что связано со сформировавшейся к этому времени мысли о необходимости и спасительности страданий для человека. Причем страдания связаны с представлением о Слове (творчестве) и о Любви как спасительной силе. Слово и Любовь имеют онтологический статус, однако истинными они становятся лишь путем страданий. Осознанность данной концепции подтверждается высказываниями поэта в интервью: «Я не верю тем людям, кто не страдал. <…> А все через страдание — когда душа болит, значит, она работает. „Объясни — я люблю оттого, что болит, / Или это болит оттого, что люблю“. Невозможно объяснить — потому что это одно и то же». [4]

Представление о необходимости страданий, глубоко воспринятое русской культурой и характерное для русской ментальности, этимологически восходит к христианству, связано с жертвой Христа, что объясняется в Послании апостола Павла к евреям: «Ибо надлежало, чтобы Тот, для Которого все и от Которого все, приводящего многих сынов в славу, вождя спасения их совершил через страдания» [Евр. 2:10]. Страдание, следовательно, напрямую связано с любовью: «Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих» [Ин. 15:12−13]. Или, например, у Исаака Сирина: «Желал бы я найти прокаженного и ему отдать свое тело, а себе взять его». Вот совершенная любовь". [5]

Башлачев в своем творчестве часто прибегает к образу креста и связанному с ним мотиву распятия, актуализируя именно тему страдания. Например, в песне «На жизнь поэтов», последовательно изображая «круги» испытаний, по которым «идут поэты»: «Не жалко распять, для того, чтоб вернуться к Пилату» [с.122]. Точный источник определить затруднительно: это может быть не только Евангелие, но и «Мастер и Маргарита» Булгакова. Следует отметить, что Башлачева привлекает не столько фигура Христа, сколько само распятие как символ страданий. Подобное предположение подтверждается другими случаями использования мотива распятия: «А деньги — что ж, это те же гвозди, /и так же тянутся к нашим рукам» [с.56], «Гулял Ванюша вдоль синей речки / И над обрывом / Раскинул руки / То ли для объятия / То ли для распятия» [с.152]. В последнем случае возникает параллель с циклом Б. Л. Пастернака «Стихи Юрия Живаго».

В употреблении семы «крест» связь с христианским источником чаще всего опосредована фразеологическими значениями, «религиозно-обрядовыми» значениями, предметным значением слова, когда обозначаемый предмет имеет форму креста.

Из фразеологизмов прежде всего выделим «нести крест», «тяжелый крест» в значении «терпеливо переносить страдания, мириться со своей печальной участью» [6], этимологически восходящие к евангельскому изречению: «И кто не берет креста своего и следует за Мною, тот не достоин Меня» [Мф. 10:38, Лк. 14:27]. Например, в песне «Все будет хорошо»: «Всем братьям — по кресту виноватому» [с. 160], или в песне «Когда мы вместе»: «Мой крест — знак действия, чтоб голову сложить / За то, что рано умирать, / За то, что очень славно жить…» [с.139].

Другой фразеологизм — «ставить крест», этимология которого не связана с христианством. [7] Однако Башлачев соотносит и этот фразеологизм с темой страдания — через значение креста как надгробия — в песне «Слыша В. С. Высоцкого»: «Если ты ставишь крест на стране всех чудес, / Значит, ты для креста выбрал самое верное место» [с. 67].

Среди «религиозно-обрядовых» можно выделить значения, связанные с таинством Крещения, с крестным знамением, с крестом на могиле, с нательным крестом.

«Крест» здесь выступает как символ духовности, которая может быть как истинной («Хозяйка»: «Перекрестившись истинным крестом…» [с. 69]), так и ложной («Мельница»: «Что, крутят вас винты похмельные — / С утра пропитые кресты нательные?» [С. 18]).

В песне «Вечный пост» крест имеет значение духовного идеала и противопоставляется различным формам этического несовершенства:

Но не слепишь крест, если клином клин,
Если месть — как место на звон мечом,
Если все вершины на свой аршин,
Если в том, что есть, видишь, что почем. [С. 46]

Замечательно использование Башлачевым семы «крест» для передачи значения утраченной, «задушенной» духовности (веры) в советское время: «Егоркина былина» — «Образа кнутом перекрещены» [с. 129], «Некому березу заломати» — «Да окно решеткой крестили» [с. 26]. В последнем случае сема «крест» актуализируется формой предмета — тюремной решетки.

Итак, мы видим, что основное значение образа креста и мотива распятия определяется посредством идиоматического значения, а не прямо отсылает к «христианскому» контексту. В роли идиомы могут выступать фразеологизмы, поговорки, пословицы и пр., а также — цитаты, главным образом, из русской литературы. Башлачев актуализирует в идиомах значение страдания, «крестного пути», которое было утрачено, затемнено, тем самым «вскрывая» христианские корни русской культуры и русского языка.

Встает закономерный вопрос о степени соотношения семы «крест» и мотива распятия в христианстве и в поэзии Башлачева. Башлачев не был христианином, он использует только общую семантику данных элементов, сходство носит структурно-семантический характер. В его поэзии нет образа распятого Христа, а есть определенный комплекс значений, связанных с мотивом распятия / страдания, который можно соотнести с образом Христа, каким он был доступен человеку неверующему, с грузом атеистического прошлого, не знакомому с христианскими догматами.

В связи с этим особо следует сказать о случае, который исследователи склонны трактовать как «дискредитацию традиционной святости»: [8]

И наша правда проста, но ей не хватит креста
Из соломенной веры в «спаси-сохрани».
Ведь святых на Руси — только знай выноси!
В этом высшая мера. Скоси-схорони. ["Посошок", с. 151]
Данный отрывок исследователи трактуют следующим образом: «…крестом уже не добудешь искомой правды, потому что вера — „соломенная“, то есть подобно срезанному и вымолоченному колосу, — мертва и опустошена» [9].

Нам же представляется, что в данном случае нельзя говорить о «дискредитации традиционной святости», поскольку здесь, во-первых, говорится не об истинной святости, а о «соломенной вере». Весьма вероятно, что Башлачев использует фразеологизм «соломенная вдова», значение которого: «Жена, временно оставшаяся без мужа» [10], заменяя «вдову» на «веру», тем самым выражая мысль, что в «соломенной» вере истины нет. Однако Башлачев имеет в виду не веру вообще, а подход, делающий веру «соломенной», который сводится к формализму (знак подобного формального подхода — «спаси-сохрани»). Наоборот, Башлачев использует фразеологизм «хоть святых выноси», этимология которого объясняется следующим образом: «Выносить святых <иконы>… - такие меры принимались верующими, чтобы святые не видели творимых людьми безобразий» [11]. Тем самым не «дискредитируются» святые, а подчеркивается несовместимость святости с русской реальностью, доведенная до предела возникающим значением «смерти».

В связи с этим мы можем попытаться ответить на вопрос: чем обусловлено подобное отношение, когда церковь мыслится лишь как формальный институт? Почему Башлачев, увидев «христианский» смысл в русском языке и в русской литературе, не «увидел» его в самом христианстве?

Можно выделить несколько причин. Прежде всего, следует сказать о том специфическом отношении к Церкви, которое сложилось в «богемной» питерской среде — «среде обитания» Башлачева. <…> «Увлечение» православием в питерской среде носило характер внешний, не связанный с глубоким осмыслением, с духовной практикой. Башлачеву, пытающемуся обрести истинное основание духовности, был чужд подобный подход.

Непонимание Башлачевым значения Церкви в духовной жизни, разведение Церкви и святости — нередкое явление для русской интеллигенции, особенно на рубеже ХIХ — ХХ вв., что наглядно продемонстрировала О. Николаева в своем фундаментальном исследовании «Православие и современная культура». Антиклерикальная тема характерна и для всей русской литературы, начиная с древности («Калязинская челобитная» и «Служба кабаку»). Непосредственное влияние на Башлачева в этом отношении могли оказать такие почитаемые им авторы, как В. В. Маяковский и В. С. Высоцкий. Нельзя полностью исключить и инерцию восприятия Церкви в советской России.

Однако, несмотря на подобное отношение к Церкви, в поисках «корней» русского Духа Башлачев обращается к образу креста и мотиву распятия, связывая с ними значение спасительного страдания: пытаясь основать новую духовность, он раскрывает христианские истоки русской культуры.

Примечания

1. Пилипенко Н. Под развесистым кустом конопли // Ура! Бум-бум! — 1993. — 10. — С. 33.
2. Здесь и далее ссылки на тексты А. Башлачева приводятся по изданию: Башлачев А. Как по лезвию. — М.: Время, 2005. — 256 с.
3. Подробнее об этом см.: Доманский Ю. В. «Дама с собачкой» в стихотворении А. Башлачева «Похороны шута» // Чеховские чтения в Твери: сб. науч. тр. — Тверь: Изд-во Тверского гос. ун-та, 2000. — С. 84−91.
4. Юхананов Б. Интервью с Александром Башлачевым // Контр Культ Ур’а. — 1991. — N3. — С. 43.
5. Исаак Сирин. Слова подвижнические. — М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2002. — С. 234.
6. Бирих А. К. Русская фразеология. Историко-этимологический словарь. — М.: Астрель: АСТ: Люкс, 2005. — С. 357.
7. В словаре А. К. Бириха «Русская фразеология» приведена следующая этимология: «Выражение собственно русское, из речи чиновников, которые перечеркивали в бумагах ненужное наклонным крестом». — Там же. — С. 358.
8. Свиридов С. В. Мистическая песнь человека: Эсхатология Александра Башлачева // Русская рок-поэзия: Текст и контекст: сб. науч. тр. — Тверь: Изд-во Тверского гос. ун-та, 1998. — Вып. 1. — С. 102.
9. Шаулов С. С. «Вечный пост» Александра Башлачева: опыт истолкования поэтического мифа // Русская рок-поэзия: Текст и контекст: сб. науч. тр. — Тверь: Изд-во Тверского гос. ун-та, 2000. — Вып. 4. — С. 71−72.
10. Бирих А. К. Русская фразеология. — С. 83.
11. Там же. — С. 630.
Впервые опубликовано на официальном сайте Казанской епархии РПЦ