О нашем неведении

Беседа с известным литературоведом, профессором Литературного института им. Горького Михаилом Лобановым

Поддержать затронутую тему на более углублённом уровне мы попросили профессора Литинститута им. Горького, ветерана Великой Отечественной войны, видного русского критика и общественного деятеля Михаила Лобанова.

— Михаил Петрович, к сожалению, нашлись читатели, считающие, что журнал несправедлив в оценке Солженицына, которого они называют великим патриотом. Какова ваша позиция?

— Есть такое явление, которое можно определить как неведение. Явление, довольно обычное как в жизни отдельного человека, так и в общественной жизни, даже в жизни целого народа. В своё время знаменитый русский публицист, общественный деятель, славянофил Иван Аксаков считал неведение, непонимание происходящего, гражданскую слепоту национальным бедствием. Если ограничиться в данном случае литературой, то можно задаться вопросом: почему сделалось модой восторгаться «серебряным веком»? Абсолютное большинство не имеет о нём никакого представления. Ведь это самая растленная эпоха в истории русской литературы начала ХХ века. Можно уточнить — единственно растленная, не считая порождённую «демократией» литературу нынешнего времени. Даже и достижения формальных «серебряников», хотя бы стихи, отравлены болезнью духа. Поэтесса Анна Ахматова, сама дитя того времени, в «Поэме без героя» рассказывает о встрече со своими уже умершими дореволюционными друзьями.

Об одном из этих мертвецов, Михаиле Кузмине, поэтесса говорит: «Он один из тех, кому всё возможно. Я сейчас не буду перечислять, что можно ему, но если бы я это сделала, у современного читателя волосы бы встали дыбом…»

Литературу «серебряного века» захватил антихристианский разгул, нормой стало одновременное поклонение Богу и дьяволу, или же открытое служение дьяволу. И удивительно, что поклонники нового «ренессанса» из числа даже верующих ничего не знают об этом и не хотят знать. Главное — как обворожительно звучит: «поэзия серебряного века».

Или возьмите писателя М. Булгакова. Мало кто вспомнит его ранние замечательные рассказы о молодом враче, его самоотверженной работе в сельской больнице, о трагических историях с больными, сопереживаниях автора. Но все при имени писателя выкрикнут: «Мастер и Маргарита». Однако ведь в этом романе много от самого «серебряного века». Автор вознамерился создать своё собственное «Евангелие», где некий Иешуа, довольно плоский моралист-правдолюбец, ничего общего не имеет со Христом, Богочеловеком. Главным героем в романе стал Воланд — с его обольстительным сатанинским обликом, предмет прямо таки вдохновения и преклонения автора, который присваивает ему всяческие достоинства, доброжелательность к людям, справедливость, мудрость и т. д. Воланд даёт «Великий бал Сатаны». По словам одного исследователя, этот «великий бал и вся подготовка к нему — сатанинская антилитургия». Историк религии заключает, что автор «Мастера и Маргариты» отверг Евангелие ради Талмуда.

И не случайно так весьма активно пропагандируется этот антихристианский роман, особенно в школьных учебниках. Так, в школьной программе «М. Булгаков «Мастер и Маргарита» («Дрофа». М., 2002) говорится: «Этим Булгаков хотел сказать, что мир поделён между Богом и дьяволом и они заодно правят миром». И вспомните: какой вой подняли «демократы», либералы, когда Церковь, верующая общественность выступили за введение в школу курса «Основ православной культуры»! Это запрещено, этого нельзя допускать. А вот пропагандировать, прославлять дьяволиаду — это пожалуйста. Это поощряется. Вот уж поистине «мрак неведения» (из канона молебного ко Пресвятой Богородице).

«КАК СЛАДОСТНО ОТЧИЗНУ НЕНАВИДЕТЬ…»

— Я бы уточнил: о мнимом патриотизме Солженицына. О его предательстве.
Жил в XIX веке такой философ, поэт — Печерин, эмигрант, перешедший в католичество, автор воспоминаний «Замогильные записки». Мало кому он ныне известен. Но остались от него незабываемые стихи: «Как сладостно Отчизну ненавидеть и жадно ждать её уничтоженья». Это как девиз воинствующего космополита в поученье своим духовным наследникам. От каждого автора остаётся то, что можно назвать формулой не только его убеждений, но и самого его бытия. Всё остальное словесность. И вот мне кажется, что из писаний Солженицына в тридцати томах больше всего заслуживают внимания те места, в которых резко выражено этическое кредо автора. Об этом надо сказать уже потому, что Солженицын получил Нобелевскую премию именно за так называемую «этическую силу» своих произведений, и эта «этическая сила», природа её нуждается в уточнении.

В романе «В круге первом» есть два знаковых эпизода. В первом из них советский дипломат Володин мечется по центру Москвы, по Арбату, чтобы забежать в телефонную будку и позвонить оттуда в американское посольство, выдать наших разведчиков в Америке, посвящённых в секреты атомной бомбы. Ведь ему ненавистна сама мысль о том, что его страна может иметь атомное оружие, может противостоять Америке.

И с каким нескрываемым сочувствием пишет автор о предателе, с каким сопереживанием, как бы он не попал в лапы КГБ. Сколько возвышенных слов вкладывает в его разглагольствования, стремясь его всячески идеализировать. Это уже не просто предательство, а некое благородство предательства, как бы уже высшее нравственное качество интеллектуальной личности. О таких типах, их вдохновителях можно сказать словами М. Горького: даже тифозная вошь оскорбится сравнением её с предателем.

Признаться, когда я узнал, что по телеящику пойдёт сериал «В круге первом», то подумал: роман был написан почти сорок лет тому назад, теперь совершенно другое время, не может быть, чтобы Солженицын как автор сценария оставил эту историю с Володиным. Оставил! Да ещё гнусность подчёркнута эдакой щегольской, под нынешнего «демократа», игрой актёра, как и натужным антисоветским лицедейством героев шарашки. И какую же надо иметь нравственную глухоту, презрение к здравому смыслу современников, чтобы и теперь видеть в нашей стране империю зла, даже теперь, когда уже нет нашего великого государства и в мире разбойничает без всякого сдерживания подлинная империя зла — Америка, кроваво разделывается со всеми, кто ей не угоден. Никто не гарантирован от расправы: ни народы, на которых посыпятся бомбы, ни лидеры их, которых в устрашение другим могут вздёрнуть на виселицу, как это показательно сделали с президентом Ирака Хусейном в дни великого праздника мусульман Ид­аль­Адха и Рождества Христова. И вот в такие­то времена американского сатанизма Солженицын на всю Россию предательством своего героя как бы освящает ненавистный всему миру американизм. И находятся простаки, которые продолжают видеть в нём патриота. Впрочем, даже на Западе вызывало недоумение его, мягко говоря, антипатриотическое поведение. Так, западногерманский журнал «Шпигель» писал, что «высланный Солженицын не хочет удовлетвориться только писанием книг, а хочет непосредственно делать политику, для этого он организует Международный трибунал против своей Родины — Советского Союза». Вот уж поистине: «Как сладостно Отчизну ненавидеть и жадно ждать её уничтоженья».

Но перейдём ко второму знаковому эпизоду из романа «В круге первом», когда писатель заставляет своего героя, стилизованного под русского мужика Спиридона, прохрипеть чудовищную человеконенавистническую тираду перед десятками миллионов телезрителей: «Если бы мне, Глеба, сказали сейчас: вот летит такой самолёт, на ём бомба атомная. Хочешь, тебя тут как собаку похоронят под лестницей, и семью твою перекроет, и ещё мильён людей, но с вами — Отца Усатого и всё заведение их с корнем… я бы сказал, — он вывернул голову к самолёту: — А ну! ну! кидай! рушь!» И веришь, что вдохновитель этих слов и в самом деле мог бы шарахнуть атомную бомбу, снести ею всю Москву с её многомиллионным населением, «все заведения» государства, лишь бы уничтожить Сталина!

ВМЕСТО ФАКТОВ — ДОГАДКИ

— «Жить не по лжи» Солженицын сделал своим заклинанием. Это не столько призыв нравственного, христианского порядка, понятного, уместного в устах пастыря, сколько расчётливый пароль. Цель­то здесь не исправительная, не духовно­оздоровляющая, а сугубо политическая, всё тот же «смертный бой» с чудовищным Левиафаном, как он называет Советский Союз. Кстати, бой в литературе — его любимое слово. Свою Нобелевскую речь он заканчивает призывом к писателям мира: «выйти на бой!», против Левиафана, разумеется.

Заклиная «жить не по лжи», Солженицын в то же время упивается своей собственной ложью. Вот его оценка «жертв коммунистического режима» в том же трехтомнике «Публицистики»: «Мы потеряли 30−40 миллионов на Архипелаге ГУЛАГе», «Беда России, где уничтожено 60 миллионов»; «Было 60 миллионов погибших — это только внутренние потери» и т. д. Откуда берутся такие цифры? В беседе со студентами-славистами в Цюрихском университете Солженицын поясняет, почему его «Архипелаг ГУЛАГ» — это не историческое, не научное произведение, а «опыт художественного исследования»: «Художественное исследование по своим возможностям и по уровню в некоторых отношениях выше научного… Там, где научное исследование требовало бы сто фактов, двести, — а у меня их — два! три! И между ними бездна, прорыв. И вот этот мост, в который нужно бы уложить ещё сто девяносто восемь фактов, — мы художественным прыжком делаем, образом, рассказом, иногда пословицей. Я считаю, что я провёл самое добросовестное исследование, но оно местами не научное… Конечно, кое о чём надо было и догадаться».

Вы понимаете? Не историческая достоверность, опирающаяся на фундамент фактов, а некая литературщина с её «тоннелем интуиции», «художественным прыжком», «догадкой» и прочим! И вот из этой игры воображения и возникают ошеломительные цифры. Характерно, что даже на Западе многие считают «Архипелаг» с его гипертрофированной политической тенденциозностью оскорблением для России, превращённой бывшим зэком в сплошную универсальную зэковщину. Так, Солженицына очень задело, когда он, проживая в Цюрихе, получил извещение, что в Женеве, властями её запрещена продажа «Архипелага…» на английском и француз­ском языках как книги, «оскорбляющей одного из членов ООН».

Помимо «страсти к политическим выпадам» (его слова) есть у Солженицына и ещё страсть — видеть в своих соотечественниках желанных ему смертников, поголовных «жертв коммунистического режима». Это, можно сказать, я испытал на себе. В «Бодался телёнок с дубом» он приводит несколько цитат из моей статьи «Просвещённое мещанство» в журнале «Молодая гвардия» (начало 1968 г.) и заключает: «В 20−30-е годы авторов таких статей сейчас же бы сунули в ГПУ да вскоре и расстреляли». Но дело в том, что было уже другое время и Россия была другой. И о себе, и о моих знакомых могу сказать, что травили нас, русских патриотов, не столько КГБ, сколько литературная русофобская банда, засевшие в ЦК «агенты влияния», «пятая колонна», которые потом превратились в «демократов» и цинично признавались, что сознательно подтачивали изнутри «тоталитарное государство».

Но закончим о лозунге «жить не по лжи». Так ли уж бесспорна, так сказать, воздушность, небесность помыслов нашего воителя очистить от лжи грешное человечество, прежде всего Россию? Увы. Хорошо сказал на этот счёт известный мыслитель Г. М. Шиманов (давая точную характеристику другому такому же «учителю» и «патриоту» от диссидентов, Назарову, автору мифа-утверждения: «Не важно, если Россия превратится в Московию, главное, чтоб это «была Святая Русь»): «Люди типа Назарова хотели бы исключить всякую политичность в делах русских православных людей. Чтобы они, как науськивал когда­то Солженицын, «жили не по лжи», то есть покидали занимаемые ими партийные, государственные, хозяйственные, культурные позиции, оставляя их врагам русского народа, а сами трудились с чистой совестью дворниками да сторожами. И, находясь на социальном дне, боролись с «империей зла», опираясь на поддержку «Свободного Запада». Или просто молчали, выключившись из общественной жизни. Вот такая блестящая мысль пришла в голову Александра Исаевича, которого, думается, не за одни лишь его литературные таланты так раскрутили некогда враги русского народа. Раскрутили, а затем выбросили, как выбрасывают выжатый лимон. Но не на помойку, для общего мусора, а в комфортабельную урну для заслуженных лимонов» (Г.М. Шиманов. «Записки из красного дома». 2006. С. 583).

ТОЛСТОЙ И ЕГО ПОДРАЖАТЕЛЬ

— Сравнивать Солженицына с Толстым нелепо хотя бы уже по одному тому, что Толстой гениальный художник, а Солженицыну Бог не дал дара художника. Если уж условно говорить о чём­то общем у них, то это безмерность гордыни. Но и здесь же обнаруживается как у писателей пропасть между ними. Толстой говорил о священниках: бородатые невежды, обирают неграмотный народ и прочее. Но у безблагодатного моралиста Толстого — «слово благодатное» художника. И вот мы видим в сцене обручения Левина и Кити в «Анне Карениной», с какой теплотой, симпатией высвечен великим художником образ старенького священника, когда он совершает Таинство Венчания и шёпотом поправляет молодых, от волнения путающихся при обмене кольцами. Куда девался обличитель «невежественного духовенства»? Не могу представить подобного превращения обличителя в художника у Солженицына. Вы только вообразите, что сделал бы он, какую злобную карикатуру из красного Мишки Кошевого и в какого нового Спиридона с его атомной бомбой превратил бы Григория Мелехова? (Не отсюда ли такая ревность Александра Исаевича к Шолохову?) А ведь тот же Мишка Кошевой своим затравленным после всего нечеловечески пережитого видом вызывает жалость у Ильинишны, матери убитого им сына. Такова правда жизни даже и в кровавой гражданской войне, когда всё разделено и, казалось бы, не осталось, не должно быть места живому человеческому чувству. «Спутали нас учёные люди», — говорит Григорий Мелехов. И Солженицын путает их, доверчивых людей.

У Солженицына есть выражение «антисемит не может быть художником». Перефразируя его, можно сказать, что не может быть художником ослеплённый маниакальной идеологией человек. Идеология, как поистине дракон, крепко держит в своей пасти самого писателя и его героев. Если уж «Раковый корпус» — то, считай, всё в обществе, всё в государстве поражено раковой опухолью сталинизма, террора. Если «В круге первом» с его шарашкой — то это только начало тех дантовых кругов ада, из которых скроена система «совкового» общества, в которых заключена жизнь народа. И если автор рассчитывал на символичность этих образов, то расчёты его оказались тщетными. Ибо символы вырастают из подлинности, глубинной содержательности жизни, а не изобретаются искусственно, не навязываются умственно.

Солженицына привычно потчуют словом «пророк», и он никогда не скажет, не остановит: «Перестаньте, стыдно!» Ну хотя бы провидец чего-то малого, и на это не тянет. Можно назвать, скажем, историческим предвидением то, что Герцен видел будущее мира за двумя державами: Россией и Америкой. Гениальное предвидение бесовщины, охватившей ныне весь мир, — у Достоевского в «Бесах». Никто, кажется, не заглянул так проницательно в будущее Америки, как Иван Аксаков. В статье «Об отсутствии духовного содержания в американской народности» (1865) он писал: «Этот новый исполин­государство бездушен, и, основанный на одних материальных основах, погибнет под ударами материализма. Америка держится пока ещё тем, что в народностях, её составляющих, ещё живы предания их метрополий, нравственные и религиозные. Когда же предания исчезнут, сформируется действительно американская народность и составится Американское государство без веры, без нравственных начал и идеалов, или оно падёт от разнузданности, личного эгоизма и безверия единиц, или сплотится в страшную деспотию Нового Света». Ныне мир стал свидетелем, жертвой этой чудовищной деспотии.

Ну, а в чём всё-таки пророчество Солженицына? Есть у него любопытный рассказ об одном эпизоде из своей жизни в Америке. «20 марта 1975 года, в четверг первой недели поста, стоял я на одинокой трогательной службе в нашей церковке и просил: «Господи, просвети меня, как помочь Западу укрепиться, он так явно и быстро рушится. Дай мне средство для этого». Через полтора часа прихожу, Аля (жена С. — М.Л.) говорит: «Только что звонили из Вашингтона, час назад сенат единогласно проголосовал за избрание тебя гражданином США». Запад — это и Америка. Так в чём же пророчество Солженицына? В том ли, что Америку проглотит советский дракон, Левиафан? Даже мысль не приходит в пророческую голову, что этим Левиафаном, смертельной угрозой России, миру, и может быть, скорее всего, Америка с её историей истребления коренных народов, работорговлей, финансовым закабалением стран, национальной философией экспансионизма во всём — от государственной политики до навязываемой другим народам низменной массовой псевдокультуры. Америка показала, что никакие религиозные, моральные соображения, даже доводы нецелесообразности не остановят её от использования атомной бомбы. Плохой пророк Солженицын, если он не понял и до сих пор не понимает этого.

Есть что­то роковое и несколько комическое в положении вернувшегося в Россию пророка. Он вроде бы и вне партий, разных там либералов и патриотов, а судьба-злодейка свинью ему подложила, поселила в особом доме, начинённом новыми хозяевами жизни, и сосед его из одного подъезда Чубайс. Корреспондент одной газеты всё допытывался у Александра Исаевича, не встречался ли он с этим ваучером в лифте и не может ли он воспользоваться случаем, поговорить с ним, может быть, найдут общий язык, как обустроить Россию, на что бывший вермонтский отшельник мудровато отвечал, что не всё так просто делается. А впоследствии как будто тем же магнитом Исаевич был притянут к другим олигархам — его поместье в Серебряном бору оказалось по соседству с таким же жилищем бывшего премьера Касьянова (кличка «Миша два процента») и, кажется, Фридмана-миллиардера. Бедный пророк!

СЛОВА И СЛОВЕЧКИ

— Особого разговора заслуживает язык писателя. Александр Исаевич как­то печатно поведал, как он записывал скрытно, карандашом за спиной, разговорную речь хозяйки дома Матрёны, у которой он квартировал. Эта речь деревенской женщины во многом определила успех рассказа «Матрёнин двор». Писатель любит народные слова, он не расстается со словарем Даля, сам составил словарь лексического расширения. Народность языка — это не только лексика, отдельные характерные слова, но и особый склад речи, самого мышления, колорит словообразования. Грамматическая неправильность при смысловой, эстетической выразительности. Образность выражения, поговорочность и т. д. Поэтому даже теперь при оскудении языка писать о человеке из народа гораздо труднее, чем о каких­нибудь умниках из шарашки «В круге первом», с их нивелированной речью, всякими «измами», цитатами, мелкотравчатыми философическими разглагольствованиями и т. п.

Достойно сожаления, как трудно даётся Александру Исаевичу то, что он считает своей задачей, — преодоление гладкости, безличности языка, подчёркнутой русскости, которая нередко выглядит нарочитой, утрированной. Взгляните только на подобное языкотворчество в трактате «Как нам обустроить Россию», опубликованном в 1990 году. Россия горит, кровоточит, а он обнюхивает якобы на русскость словечки: «Мы на последнем докате»; «за три четверти века — при вдолбляемой нам и прогрохоченной социалистической дружбе народов»; «при этом всеместном национальном изводе»; «беспомощное личное бесправие разлито по всей глубине страны» и т. п. Каков контраст между этими языковыми изысками, вялостью их и тем ужасом, который происходит в России и требует огненного слова!.. Автор из-за океана наблюдает, выжидает, чем всё там кончится. Хотя, думаю, знал, что власть уже захвачена, и бесповоротно, «демократами». А кто­то может подумать, что Солженицын в отличие от Бунина, Шмелёва, Зайцева, других, которые десятилетиями жили во Франции и продолжали писать таким же свободным русским языком, как и у себя на Родине, подзабыл русский язык. Но, вернувшись на Родину, он ведь и теперь всё спотыкается на утрированной русскости.

БОРЬБА С ЛЕВИАФАНОМ

— Это разделение мнимое. Он одинаково не принимает как империи ни Россию старую, ни Россию Советскую. Красноречивы на этот счёт вошедшие в трехтомник «Публицистики» его выражения разных лет, в частности его беседа с издателем журнала «Шпигель» Рудольфом Аугштайном в 1987 году: «Я никогда не был сторонником империи, а Петр I был», — заявил он. Немецкий собеседник приводит послевоенные стихи Солженицына: «Оправдала ли цену свою Полтава? // Двести лет всё победы, победы // От разора к разору, к войне от войны…» В своё время Солженицын возмущался тем, что русские войска в XVIII вошли в Берлин. Солженицын говорит о своей приверженности к Православию, но к Православию у него примерно такое же отношение, как к Российской империи. Он не приемлет Православия «ортодоксального», оно претит ему отсутствием «поиска». Как будто может быть какое­то не ортодоксальное, не догматическое Православие. А уж куда может привести так называемый поиск — это нам хорошо известно и по прошлому — всякого рода разновидности «нового религиозного сознания» в начале XIX века, послереволюционное обновленчество, современные мени-якунины-кочетковы, другие духовные «искатели». Кстати, обновленчество было «детищем» кумира Солженицына Троцкого, о чём пишет диссидент Михаил Агурский в своей книге «Идеология национал-большевизма». Заметим, что книга написана не без симпатии к России. Папу Римского Иоанна Павла Второго Солженицын называл «Благодатью Божией». В парижской телепередаче 17 сентября 1993 года, когда ему напомнили эту фразу, он не отказался от своих слов: «То, что я сказал о Иоанне Павле Втором, я могу повторить. Я считаю это великим счастьем, ничего другого добавить не могу». Не потому ли такое обоготворение папы, что тот совместно с Рейганом, Горбачёвым и Ельциным подготовил разгром Советского Союза. Достоевский говорил об опасности того духовного порабощения России, которое несёт с собой папство с его антихристианским искушением «всемирного владычества».

Война с гитлеровской Германией для Солженицына не Великая Отечественная, а «советско-германская война». В упомянутой выше беседе с издателем «Шпигеля» он говорит: «Я ещё не понимал (в войну), что нашими победами мы, в общем, роем себе же могилу. Что мы укрепляем сталинскую тиранию ещё на тридцать лет».

В антисоветизме, в ненависти Солженицына к исторической России большую роль сыграл Троцкий, с портретом которого он не расставался всю войну. Солженицын и на войну с гитлеровской Германией смотрел глазами Троцкого, видел в ней только средство для разжигания мировой революции. Но война приняла характер Великой Отечественной. Сталин взял на вооружение наше героическое прошлое, традиции русской армии, вдохновил русский народ на священную борьбу в духе великих подвигов наших предков. Восстановленная в правах Православная Церковь крепила моральный, патриотический дух народа. Всё это воспринималось наследниками Троцкого как предательство интересов революции, вызывало злобу. Солженицын в письме к другу не скрывал своей враждебности к переменам в идеологическом курсе государства, к Сталину, называл его «паханом». Понятно, как это в условиях войны могло быть расценено цензурой, законом. Такова история знаменитой, разрекламированной на весь мир «жертвы сталинского тоталитаризма», которой до сих пор невдомёк, что без этого тоталитаризма не было бы и победы над гитлеровской Германией.

Есть своя логика в том, что, связав свою судьбу с Троцким в войну, Солженицын косвенно оставался с ним и в дальнейшем. Известно, что на стороне Троцкого в 20-х годах был Хрущёв, чего он не отрицал, когда в 1957 году в попытке устранения его от власти один из старых партийных руководителей напомнил об этом. Правление Хрущёва отмечено такими поистине революционными взрывами, как массовый погром православных храмов, превышающий даже погром 20-х годов, преследование верующих, изъятие у колхозников приусадебных участков, авантюристские реформы. И конечно же пресловутое «разоблачение культа личности», тотальное оклеветание Сталина, породившее нигилистическое племя «детей XX съезда», будущих разрушителей великого государства. Не случайно Хрущёв поддержал Солженицына, дал ход его повести «Один день Ивана Денисовича». Обоих роднит мстительная ненависть к Сталину. Причём уровень их понимания зла настолько элементарен, близорук, что виновником всех преступлений они видят только одну личность. Как будто в мире, лежащем во зле, всё зависит от одного человека. Ведь руки того же Хрущёва в крови от его репрессий в те же тридцатые годы в Москве, на Украине. Тот же Солженицын приветствовал расстрел невинных людей у Дома Советов 3−4 октября 1993 года. Как автор, «В круге первом» провоцировал своего Спиридона бросить атомную бомбу на Москву, превратить в прах миллионы людей, лишь бы уничтожить ненавистного ему Сталина. И всё это под лицемерным лозунгом «жить не по лжи».

СОЛЖЕНИЦЫН, ЗИНОВЬЕВ И Ко

— Вслед за Солженицыным вернулся в Россию из Мюнхена, где прожил 20 лет, другой диссидент — Александр Зиновьев. И как вермонтский «отшельник» по возвращении публикациями здесь своих книг «Публицистики» объявил как бы о новом этапе своей войны с тем же Левиафаном, так мюнхенский сиделец тотчас же по приезде в 1999 году изданием первого тома своего собрания сочинений, опуса «Зияющие высоты», засвидетельствовал, что он всё тот же, каким был в эмиграции, всё тем же клеветником России. А если это не так, зачем же во вступительной статье так вза­хлёб превозносить этот пасквиль, не делая никаких замечаний, как же теперь автор относится к этому? Значит, как и прежде. «Зияющие высоты» впервые вышли в 1978 году на Западе и были использованы там радиоголосами, прессой в пропагандистских целях. Если у Солженицына, так сказать, символ России ГУЛАГ, то у Зиновьева некий город Ибанск. И никакого удержу в русофобских выходках, в глумлении над «ибанским народом» (каково название!). Вот как нам, русским, достается: «Ибанская таинственная душа — это лишь ибанский общественный бардак», «Играющие в истории Ибанска выдающуюся роль сортиры», «Искусствовед Иванов выразил волю ибанского народа… Ему принадлежит монография о превосходстве балалайки над скрипкой и „матрёшек“ над „Сикстинской Мадонной“, „Заветная мечта ибанца, чтобы его приняли за иностранца“. „Науки юношей питают, надежду старшим подают“, — писал один древнеибанский поэт». Это о Ломоносове, как повод потешиться над «ибанской наукой», только и годной для того, чтобы воровать научные открытия у иностранцев. «Не успеешь стянуть у них одну машину, как нужно тянуть другую». «Ибанцы много всего внесли в мировую культуру. Радио, самовар, матрёшки — всего не перечесть. Ибанский землепроходец Хмырь раньше Колумба ходил в Америку». «Самый грандиозный вклад ибанцев в мировую культуру — это обычай троекратного целования».

Явной графоманской одержимостью отзывается всё то, что пишет Зиновьев о Сталине. Прошу прощения у читателя за цитирование: «Ибанцы, обливаясь горючими слезами, наконец­то проводили в долгожданный путь Хозяина и наспех прикрыли кто чем мог свои разукрашенные шрамами и синяками голые зады, теоретически подготовленные для очередной всеобщей порки». «От природы Хозяин был средне посредственный человек» (Зиновьев, как и Солженицын «В круге первом», повторяет Троцкого о «посредственном» Сталине). И решил он отличиться «акцентом»: «чтобы окончательно проверить силу своего акцента на народных массах, Хозяин отправился в павианий питомник. Павианы-самцы приняли Хозяина за самку и хором его изнасиловали». То и дело повторяется: «Когда Хозяин издох». «Для меня он убийца и вор. Для меня он гнуснейшая вошь».

Некоторые могут сказать, что Зиновьев в последнее время переменился. Он критиковал Запад, положительно говорил о советской цивилизации. Но не расходятся ли эти слова о нём с его собственными заявлениями, признаниями. В статье «Что мы теряем» («Литературная газета», 11−12, 22−28 марта 2005), повторяя свои неизменные заклинания «Россия обречена, погибла», он одновременно признается, что больше всего его тревожит «судьба западноевропейской цивилизации», ибо он «прожил всю свою жизнь человеком, до мозга костей принадлежащим западноевропейской цивилизации», что многие его сверстники формировались как «люди западноевропейские, а не национально русские — в этом отношении я ушёл дальше многих других». Здесь же автор в заслугу себе ставит то, что он «не обрусел». Одним словом, «европеид» (его словцо) сидит в нём в печёнках. У Достоевского есть статья «Мы в Европе лишь стрюцкие» (слово «стрюцкий» объясняется как «человек подлый, дрянной, презренный»). Это о тех, кто алчно жаждет «переродиться в европейцев, хотя бы по виду только». И чем больше они «презирали нашу национальность», тем более иностранцы презирали их самих. Великий писатель-патриот ещё и так называет таких «русских европейцев»: «международная обшмыга». Говоря же о Европе, не следует забывать, что её вряд ли можно покрыть общим термином «западноевропейская цивилизация», «западнизм», ибо ведь культура, скажем, Германии не то же самое, что культура Франции. Да и внутри культуры той же Франции есть Паскаль и есть Вольтер. Нашему «западноевропейцу» с его «свободой от религии» вольготнее, конечно, с фернейским оракулом.

Зиновьева возмущает, что в стране, в которую он вернулся, слишком воли дали Русской Православной церкви. Об этом он пишет в своей статье «Их демократия нам не подходит» в журнале «Российская Федерация сегодня», N 5, 2005. Похвалив западную демократию за её принцип отделения церкви от государства, за свободу атеизма, антирелигиозной пропаганды, отсутствие привилегий церкви в уплате налогов и т. д., автор крайне недоволен отсутствием этого принципа демократии в России. Вот его претензии: «Государство всячески поддерживает Православную Церковь. Последняя имеет льготы и привилегии. Она вмешивается в систему образования и воспитания молодёжи сверх всякой меры. Фактически она обнаруживает тенденции стать государственной идеологией». Обличителю как будто неведомо, что голоса Церкви, верующей общественности за введение в школах курса «Основы православной культуры» вызвали протестную вакханалию антирусских сил. И как вписывается это разглагольствование защитника «демократии» от «религиозной пропаганды» в то наступление на христианство, которое развернулось ныне в обезбоженном «либерально-демократическом мире». В ноябре минувшего года госдепартамент США опубликовал доклад, в котором российские власти обвиняются в поддержке Русской Православной церкви, в притеснении всякого рода сектантов (газета «Православная Москва», N24, декабрь 2005).

Не буду больше подробно излагать высказывания Зиновьева, приведу характерные цитаты. «Как некогда их отцы, миллионами сдававшиеся в 1941 году в плен в надежде на лучшую жизнь при Гитлере, нежели при Сталине, сегодня русские сами хотят быть завоёванными в своём безумном стремлении к лучшим условиям жизни» (газета «Советская Россия», 20 июля 2006). «Русский народ стал, по существу, народом предателем» (Там же). Не справедливее ли такую характеристику отнести не к народу, а к самому автору, который на реплику интервьюера: «Выходит, борьба с коммунизмом прикрывала желание уничтожить Россию?» — признался: «Совершенно верно. Я это говорил, потому что в своё время был невольным соучастником этого для меня постыдного действия» (Там же).

Этому служили и «изданные миллионными тиражами во многих странах мира» книги Зиновьева, осыпавшие автора иудиными сребрениками. И странно, что этот диссидент, который сам подчеркивал, что «патриотизм меня не касается», который столь злобно и бездарно глумился над «ибанцами», над исторической Россией, так угодливо перед Западом чернил её, всё делал для её уничтожения, этот самый диссидент, «отщепенец», по его собственному слову, по возвращении его в Россию объявлен патриотом, новоявленным пророком. Но почему же так происходит, ведь эти приезжие видны как на ладони, сами не скрывают, даже бравируют, кто они. Тот же прошедший должную обкатку на «Радио Свобода» Михаил Назаров все силы бросил на борьбу с ненавистной ему Московский Патриархией, прекрасно понимая, что какой бы ни была она — её в любом виде не приемлют его западные коллеги. Первое, что можно здраво предположить, — это то, что поклонники, апологеты этих диссидентов просто не имеют реального представления о них, не читали их, судят по услышанному, где­то прочитанному, по созданному либеральными СМИ «имиджу». Недавно в Союзе писателей России проходила конференция на тему «Россия и будущее», где выступил и я, говорил, в частности, и о Зиновьеве. В перерыве председатель Союза писателей Валерий Ганичев рассказал мне, как в разговоре с ним дивился один известный учёный после услышанного о Зиновьеве. «Вот он какой Зиновьев, а мы ничего не знали о нём». Подходили и ко мне, тоже дивились, говорили, что читали как­то его интервью, где он называл себя «учёным с мировым именем», первым логиком в Европе, но имя его замалчивают. Больше ничего не знали.

Когда Солженицыну вручали в Академии наук медаль Ломоносова, то, как писали в «Независимой газете», весь зал, все академики поголовно поднялись с мест и стоя бурными аплодисментами приветствовали награждённого. Неужели ни одного не оказалось, кто знал бы цену Солженицыну. Почему назвали совестью России этого пропагандиста предательства?

Почему той же совестью России объявили академика Сахарова, который требовал расчленения России на семьдесят государств?

Это «почему» вопиёт ко всем, в ком действительно жива совесть.

Великий русский патриот Иван Сергеевич Аксаков в статье «В чём недостаточность русского патриотизма?» пишет, что «время и обстоятельства требуют от нас патриотизма иного качества, нежели в прежние годины народных бедствий», что «надо уметь стоять за Россию не только головами (как на войне. — М.Л.), но и головой», то есть пониманием происходящего, «не одним оружием военным, но и оружием духовным; не только против видимых врагов в образе солдат неприятельской армии, но и против невидимых и неосязаемых недругов».