Прикосновение к Афону

Часть II

Когда знакомишься с каким-то явлением, видишь его впервые, то сначала воспринимается лишь внешняя сторона, и только когда дается возможность встретиться с этим явлением еще и еще раз, то узнаешь его более глубоко. Моя первая поездка на Афон была сравнима с посещением некой сказочной божественной страны. Когда меня спрашивали по возвращении о впечатлениях, я отвечал, что побывал в земном раю. По другому и не сказать. На Афоне удалось увидеть то обилие любви, о которой говорит Христос. Это было самое главное впечатление: любовь, о которой говорит Христос, достижима, она существует и очевидно, что есть обожение.

Процветание монашеского делания на Афоне познается по этим плодам — как тебя встречают, как к тебе относятся, как тебя провожают. Понимаешь, что это происходит не потому, что ты такой приятный во всех отношениях человек, а потому, что в тебе видят Христа, как и в любом другом человеке. И не важно ни твое имя, ни твое племя, ни твое происхождение. Раз ты сюда пришел, значит, тебя Христос прислал, тебя как Христа и принимают. Это было самое сильное впечатление от знакомства с Афоном.

Весь следующий год душа жаждала новой встречи с Афоном. И Господь благословил, Матерь Божия пустила опять к себе, в Свой Сад. Во вторую поездку думалось так: уже удалось увидеть святыни и красоты Афона, а теперь хотелось бы прикоснуться к глубине духовной жизни святой обители. И вот что вышло из этого стремления.

Однажды в русском Пантелеимоновом монастыре я оказался свидетелем разговора наших соотечественников с одним русским монахом, который подвизается на Афоне. Это было страстное рассуждения о каких-то проблемах. Не выдержав долго, я сказал: «Стоило ли, братия, столько километров преодолевать в достижении Афона, чтобы здесь опять говорить о делах, какие и в России-то надоели?» Монах резко развернулся в мою сторону: «Ну, а что, отец, может, поговорим о чем-то духовном?» Отвечаю: «Ну, да». — «Может, о молитве? Я молиться не умею. Может, ты умеешь, расскажешь нам как это делать…» На меня словно ушат холодной воды вылили. Я понял, что, конечно, эти слова были сказаны не им. Это были слова в ответ на мое дерзкое желание проникнуть в какую-то глубокую духовную жизнь Афона. Я понял, что просто не способен ее воспринять, даже если она передо мною и откроется, потому что сам такой жизни не веду. Моя жизнь связана со многими отвлечениями, суетой. Непрестанной молитвой я не занимаюсь, хотя, может, и имею к этому возможность, а приступы стремления к духовной жизни и благочестию перемежаются полосами бездействия в этом отношении. Мне стало ясно, что ни о каких встречах с духоносными отцами просто речи быть не может. Матерь Божия устами этого монаха мне быстро это объяснила. «Все, отец, молчу, — сказал я ему, — говорим о чем угодно, я ничего не понимаю, молиться не умею». Он отвернулся и продолжил свой разговор.

Необходимо объяснить, что в свою первую поездку на Афоне я пребывал в каком-то странном состоянии. И не сразу понял, что это было отсутствие помыслов. Их просто не было, и ум находился в относительном покое, никаких мечтаний, ничего совсем. Идешь по монастырям, прикладываешься к святыням, по дороге молишься Иисусовой молитвой. И только потом обнаруживаешь отсутствие помыслов. И когда я спросил своих спутников, то оказалось, что они переживают такое же состояние.

А во вторую поездку произошло совершенно другое. Помыслы вдруг обрушились. Они преследовали и во сне, и днем, стоило лишь прикрыть глаза, начинались какие-то видения. Особо греховного не виделось и не думалось, но надо сказать, что помыслы были нерадостные. Через две недели я почувствовал, что если так вот жить месяц, второй, третий, можно с ума сойти. Подумалось: «Господи, помилуй, а что же здесь испытывает братия, которая подвизается…» Я же понимаю, что меня коснулась лишь малая малость духовной брани, которая ведется на умственном уровне. Стало страшно. После обличения монаха и от действий этих помыслов так усилилось сознание собственной греховности, своей мерзости и пакости, что буквально физически стал ощущать, что оскверняю эту землю своим присутствием.

Кроме того, что ходишь везде, любопытствуешь. Монахи поднялись на Святую гору, чтобы спасаться, а ты им мешаешь, отвлекаешь их. Приходишь сюда со своими грехами, мерзостью, сам совершенно не способный ни к чему глубокому… В общем, уезжал я второй раз с Афона с таким чувством, что вряд ли я еще когда-нибудь сюда поеду. И только по прошествии полугода до меня вдруг дошло, что я-то ведь спасовал. Ведь если духовная брань есть, надо стоять против нее. Пускай маленький, но все же некоторый опыт в этом отношении есть, а когда брань чуть-чуть усилилась, то вместо того, чтобы упереться и сказать: да, Господи, терплю. И терпеть все это, полагаясь на помощь Божию, я сразу сдался и в самом буквальном смысле сбежал оттуда. Прошло время, и к концу очередного срока я понял, что надо ехать во что бы то ни стало, чтобы посмотреть, что же будет дальше. Вот такая получается история с продолжением.
Протоиерей Игорь Филин, настоятель храма прп. Серафима Саровского в пос. Песочный Ленобласти
Подготовила Марина Михайлова

2003 г.

(Окончание следует)

Впервые опубликовано: «Православный Санкт-Петербург»